Ю.Селезнёв. О рассказах А.Ольшанского

В pедaкцию журнала «Москва»­

Расскaзы, предложенные А. Ольшанским в журнaл «Москва», взяты из готовящегося к публикации в издательстве «Современник» сборника «В хорошие руки». Как члену редсовета издательства мне было предложено дать на сборник официальную рецензию. Я тогда горячо рекомендовал рассказы А. Ольшанского к публикации и выражал сожаление о том, что при огромной потребности в крепкой сов­ременной прозе, которую испытывают ныне все наши ведущие журналы, рассказы А. Ольшанского оказались за бор­том журналов. Тогда же я рекомендовал писателю обратиться в наиболее близкий мне журнал «Москва». Теперь с ра­достью рекомендую произведения А. Ольшанского для публикации в Вашем журнале.

В pедaкцию журнала «Москва»­

Расскaзы, предложенные А. Ольшанским в журнaл «Москва», взяты из готовящегося к публикации в издательстве «Современник» сборника «В хорошие руки». Как члену редсовета издательства мне было предложено дать на сборник официальную рецензию. Я тогда горячо рекомендовал рассказы А. Ольшанского к публикации и выражал сожаление о том, что при огромной потребности в крепкой сов­ременной прозе, которую испытывают ныне все наши ведущие журналы, рассказы А. Ольшанского оказались за бор­том журналов. Тогда же я рекомендовал писателю обратиться в наиболее близкий мне журнал «Москва». Теперь с ра­достью рекомендую произведения А. Ольшанского для публикации в Вашем журнале.

Естественно, руководство журнала само решит, какие именно рассказы окажутся для него наиболее интересными, мне бы хотелось только сказать несколько слов о моло­дом писателе и его творчестве в целом.

Чем же, на мой взгляд, прежде всего, интересен нам А. Ольшанский как писатель?

Да, он талантлив. Это впечатление не покидает вас при чтении его рассказов, оно еще более укрепляется, когда закрываешь последнюю страницу и начинаешь осмыс­ливать прочитанное в целом. Да, его талант — не кричит о себе, он спокоен, уверен в важности повествуемого, которое важнее для автора, нежели забота о том, как 6ы выставить себя, как бы убедить читателя в собственной талантливости. Наконец, по ходу чтения, явно ощущаешь, как автор о6ретает силу, уверенность, как наращивает, углубляет в читателе первое впечатление. Все это, безу­словно, притягивает к А. Ольшанскому, все это — его не­сомненные авторские достоинства. Но не это главное.

Ныне, слава богу, появляется немало талантливых прозаиков, но… Парадоксальное явление: эти таланты (да, да – именно таланты, в том-то и парадокс!) – как правило, вторичны. Они талантливо изображают, но, читая их, тут же узнаешь первоисточники: Белова, Шукшина, Астафьева…

У Ольшанского – свой герой, своя тема, и свой угол зрения на жизнь. Он вошел в литературу со своим словом, и это — уже надежная гарантия не просто писательской хватки или даже талантливости, но именно своеобразности таланта, а это — явление отраднейшее, редкое, которое требует понимания, бережливости и всяческой помощи для yкpeпления и развития нового, крепкого, современного по смыслу и духу прозаика. То, что имя Ольшанского пока еще известно не слишком широко — не вина его, а беда. Да и не его лично, — а наша общая. Во всяком случае, убежден, что лучшие из рассказов, такие как «Вист, пас, мизер», «Оптимальный вариант», «Грахов», «Квасъ+Газъ. вода», «Любовь в Чугуеве» — могли 6ы стать украшением любого из уважаемых журналов; но хотелось бы прочитать их впервые все-таки в любимом журнале «Москва».

Несколько слов об «изюмском» цикле. Наша проза в лице своих лучших представителей буквально открыла нам лицо жизни уходящей деревни, то лицо, ту душу народа, которая не должна и не может уйти. Жизнь же сpeднего городка, с его лицом, с его судьбами, с его обитателем, который, между прочим, составляет сегодня более половины всего населения страны, эта жизнь — осталась, по-существу, вне поля зрения лучших наших писателей. Пласт жизни, который копнул в «изюмском» цикле A. Oльшанский — представляется очень важным для понимания многих нpaвственных, духовных, социальных процессов, происходящих в нашем обществе.

Нет, автор — не разоблачитель «мещанства» и не пе­вец его. Его герой — не привычный нам «обыватель», над которым нам принято юморить, выставлять его в качестве пугала. Для А. Ольшанского жизнь, судьба обитателей сред­него городка интересна своей неповторимостью, своей осо­бостью. Это, в конце концов, — художественный анализ той нравственной и социальной среды, которую и по масш­та6ам и по значимости можно поставить рядом с проблемой современной деревни. Но, если «деревня y6ывает», то «горо­док прибывает».

Больших городов, с их тоже особой жизнью — во много раз меньше, чем маленьких городков. А ведь там вызревают какие-то новые начала. Какие? Там складываются свои понятия, свои обычаи, представления, там живет, я уже говорил, более половины страны. Увидеть, понять, осмыслить эту жизнь, — значит понять многое. Да, то что сделал А.Ольшанский — только первый шаг, но это перспективный шаг.

Своеобразен и цикл «рассказов о животных». 3десь ­- поверяется человек, тот современный, обычный человек, который во многом определяет лицо эпохи. Поверяется в сво­ем отношении к животным,- а скорее — к природе в целом. Поверяется на совесть, на доброту, на спосо6ность быть человеком.

И, наконец, я уже называл их — считаю их лучшими — рассказы о нашем современнике, человеке думающем, человеке, решающем судьбы свои, проблемы нашей эпохи.

Несомненная большая удача — не одного Ольшан­ского, но всей нашей сегодняшней прозы — характеры героев «Оптимaльного варианта» и «Грахова» , хотя, ду­мается, оба рассказа нуждаются еще в каком-то очень тонком, щемящем, незабываемом аккорде. Думается, что автору стоило бы всё же подумать и наделить какой-то дополнительной живинкой героя «Оптимального варианта», живинкой, о которой забыл сам герой, которую он задавил в себе, но которая ведь взбун­туется, и накажет его же за это забвение. Хотелось бы, чтобы очень современный и актуальный конфликт расска­за нашел отражение и внутри самого героя, пусть да­же и бессознательно для него самого.

Хотелось бы, чтобы и Грахов, уже перед послед­ней чертой осознал в чем он, прекрасный человек, с доброй душой, оказался неправ перед жизнью. Да, он не сможет уже никому поведать об этом своем осознании,- и эта трагическая щемящая нота — не будет медализированием авторской идеи, но запомнится, и осветится весь рассказ еще дополнительным светом нравственно-философского общения. Именно оттого, что о нем не узнает никто из героев рассказа – это понимание воспримется читателем, как ничье, стало 6ыть, принадлежащее всем — и ему, читателю, в том числе.

Может быть, при завершении работы над расска­зами aвтор подумал бы о таком аккорде, о таком «последнем мазке» и в связи с рассказами «В хорошие руки», «Вист, пас, мизер». И не потому, что эти рассказы сла6ее других, или выглядят незавер­шенными, а потому, что в них вложен заряд большой силы обо6щения,- хочется, чтобы он не пропал даром, взорвал бы душу читателя изнутри.

Язык рассказов А. Ольшанского не бросок. Автор не гоняется за редким характерным словцом. Но он всегда точен, его герои — каждый — наделен своим отличительным языковым лицом. Ольшанский явно из6егает красот стиля, — его стиль спокоен, мя­гок, и я бы сказал, — целомудрен даже и в «рискованных» ситуациях. Не уходя от острых вопросов, не приукрашивая жизнь своих героев, книга А. Ольшанского в то же время, в своем целом оставляет светлое ощущение жизни.

Подводя итог всему сказанному, — еще раз горя­чо рекомендую к публикации в журнале «Москва» рассказы. Не сомневаюсь, такая публикация откроет, наконец, широкому читателю по-настоящему нового писа­теля, пришедшего к нему со своим словом, и, у6ежден — не пройдет незамеченной в нашей критике: рассказы А. Ольшанского талантливы, современны, художе­ственно раскрывают пласты новые нашей жизни, вводят в сознание общества новых героев. Они серьез­ное противостояние потоку серой «городской» прозы, оправдывающей себя только тематикой, но имеющей для читателя немалое притягание.

Необходимое послесловие.

За давностью лет я уже забыл детали, но многое осталось в памяти. Письмо это было написано не ранее 1980 года. В издательстве «Современник», куда я, предзавершив «изюмский» цикл и окунувшись в современную проблематику, сдал рукопись, рецензию на нее написал некто Ю.Галкин. Облыжную и бездоказательную. Читатель может ознакомиться с нею – она размещена на сайте сразу за письмом Ю.Селезнева.

К тому времени я привык к непониманию, объяснял его тем что, мол, ну не всем дано, ну что поделаешь – выше своего уровня ведь не прыгнешь. Сам написал сотни рецензий, несколько лет только тем и кормил семью. Но если отклонял, то объяснял, почему, подсказывал пути доработки произведений.

В связи с этим не могу не вспомнить такой случай. Однажды во время очередного всесоюзного совещания молодых писателей ко мне в издательство зашел молодой человек, который назвался Михаилом Чвановым, и признался:

— Когда я получил вашу рецензию, то очень обиделся. Вчера на семинаре мне повторили, чуть ли не слово в слово, то, что вы написали год назад. Этот год я потерял, а пришел к вам, чтобы сказать спасибо за рецензию.

Много лет оставалась загадкой причина написания Галкиным такой рецензии. С ним я лично никогда не сталкивался, даже не знаком, ничего не читал, хотя многие писатели о нем отзывались положительно. Когда однажды увидел его адрес в писательском справочнике, то меня осенила версия. Долгие годы я дружил с поэтом Вадимом Кузнецовым, он заведовал редакцией поэзии, а я – по работе с молодыми авторами, сидели в издательстве «Молодая гвардия» в одном кабинете, ходили и ездили на всевозможные мероприятия вместе. Издательство построило новый дом на Самотеке, и я пошел к секретарю ЦК комсомола Б.Н. Пастухову просить новое жилье для Кузнецовых. Они получили прекрасную трехкомнатную квартиру, а Ю. Галкин – въехал в их старую двухкомнатную «хрущобу» на втором этаже. Короче говоря, «за други своя»?..

Но это было бы слишком просто. Размещаю «рецензию» Галкина на сайте ещё и потому, чтобы читатели имели представление о литературном киллерстве. В моем случае этот мог быть заказ. Но когда я стал готовить «произведение» Галкина на сайт, то понял, что его нахрап и нетерпимость основана на весьма искаженном понимании сути литературы. Его чему-то учили в Литинституте (кстати, если бы меня не попытались загнать туда, где Макар и телят не пасёт, то я окончил бы институт вместе с ним, в том же 1966 году — так откуда же претензия на положение метра, поучающего «молодого» литератора, которому под сорок?), но я к тому времени уже понял, что задача литературы не в изображении, отображеннии, как учил Ленин, как, видимо, верный ленининец Галкин, поучал меня, а в исследовании жизни.

Спорить с галкиными — себе дороже, ибо это опускаться до их уровня. Но и нельзя не давать сдачи. Он позволил себе изгаляться над многими рассказами, которые вошли в книгу «Сто пятый километр», отмеченную Созом писателей СССР и Госкомиздатом СССР как одну из лучших книг молодых авторов 1977 года. Отметили дипломом, а премию не дали, как объяснили мне, потому что по положению авторам должно быть не больше 35 лет, а мне к тому времени уже стукнуло 37. Она несколько лет провалялась в издательстве, а книжка «Рекс» (этот рассказ был опубликован общим тиражом более 3.5 миллиона экземпяров, породил целую тучу произведений под названием «Рекс») пролежала в издательстве «Малыш» 9 лет, а в «Советской Росссии» переиздание» Китового уса» растянулось на 11 лет…

Галкин принадлежит к тем, кто кромсает произведения в соответствии со своми заблуждениями, а не судит их по законам, по которым они созданы. Он не заметил, что у рассказов о животных притчевая природа. И судил о них так, словно их написал не писатель, а ихтиолог, кинолог и т.д. Не о рыбке идет речь, а о человеческих проблемах нашего житейского моря, где меньше и меньше кислорода — неужели и это надо разжевывать? Кстати, Ф. Феллини как-то заметил: » Если я буду снимать фильм даже из жизни рыб, то буду снимать фильм о себе». Не о дружбе собаки и человека или «не дружбе», а об опасности верноподданничества, как бы она умильно ни выглядела, о неистребимости бунтарства, о непеределываемости природы того же бродячего кота, которого тот же Рекс не понимает. Не понял и рецензент, что пес Васька гибнет, потому что таков удел природы, у которой нет Хозяина, не понял, что керосинщик Сказка горюет не о кобыле Тамаре, а потому что она последняя лошадь в Изюме, разве не такая участь ждет самого Сказку, старика, который для увеселения публики проигрывает базарному обществу старинные песни и романсы на граммофоне? Керосинщик чувствует, что из жизни уходят личности, наваливается стандарт, серийный новый человек, к которому, увы, мне трудно не причислить и «инженера человеческих душ» Галкина.

Опасность галкиных в том, что они немедленно бросаются в расклев каждого, кто не так черен (или сер?) как они. Их тучи над литературными горизонтами не новы, но вряд ли они понимают, что в литературе они как раз и останутся подобными рецензиями.

Еще одну рецензию на мою рукопись написал известный писатель Виктор Потанин – она также публикуется здесь. О ситуации с моей рукописью узнал Ю. Селезнев. Он не только написал рецензию как член редакционного совета «Современника» (к сожалению, я ее в своем архиве не разыскал), но и темпераментное, дискуссионное по духу письмо в журнал «Москва».

Реакцию на него М.Н. Алексеева, который был тогда главным редактором «Москвы», не знаю. К тому времени, я, не выдержав задухи, хотя со своим начальником А.Н. Сахаровым, нынешним директором Российской истории РАН, мы работали дружно, швырнул руководству Госкомиздата в июле 1981 года заявление об уходе. Стукалин стал всемогущим завотделом пропаганды ЦК КПСС, и публикация подборки моих произведений в «Москве» была бы вызывающим актом в мою пользу. Через пять лет в «Москве» будет опубликована моя повесть «Фартовое дело». А лет через десять М.Н. Алексеев через В.И. Муссалитина передаст мне самые добрые слова о рассказе «Огрызок французской булки».

Через месяц после ухода из Госкомиздата вышел мой «Китовый ус», тираж — 50 тысяч экземпляров (при заказе книготоргов почти в полмиллиона экземпляров — к этому времени издательство возглавил небезыизвестный окололитертаурный деятель и мой «друг» Г.М.Гусев, о котором у меня непременно найдется место в мемуарах). О предыдущей книге, «Сто пятый километр», напечатанной в 30 тысяч экземпляров, В. Распутин писал мне в июле 1977 года: «Книжка получилась хорошая; жаль, конечно, что тираж как в районном издательстве, но этих добрых молодцев в «Современнике» нельзя понять – кого не надо они штампуют в 100 тыс., а кого надо – придерживают. Чем-то ты им не показался».

Для меня письмо Ю.Селезнева в журнал «Москва» дорого не столько лестными словами в мой адрес, столько абсолютной точностью анализа моего творчества, безошибочностью расставленных акцентов. После того, как у него взорвалось сердце в Берлине, я творчески осиротел: не было больше литературного критика, который бы так, как Юрий Иванович Селезнев, понимал меня.

Ноябрь 2006 г.