Ю.Галкин. Александр Ольшанский. В хорошие руки

А. Ольшанский – литератор молодой, и это отчетливо проявляется во всём том, о чем он пишет и что пишет .Но прежде всего о литературной молодости говорит та yвлеченность предметом, на котором наш автор решает по каким-либо причинам или мотивам остановить свое внимание. А потом — энергичность, с которой ­делается описание этого предмета. Даже большие (по количеству страниц) рассказы написаны рукой, которая не знает ни устали, ни сомнения. О чем бы ни шла речь в рассказе, но если он начат, то в таком же тоне и темпе и там, где это нужно, он будет и окончен. Это не далеко не

А. Ольшанский – литератор молодой, и это отчетливо проявляется во всём том, о чем он пишет и что пишет .Но прежде всего о литературной молодости говорит та yвлеченность предметом, на котором наш автор решает по каким-либо причинам или мотивам остановить свое внимание. А потом — энергичность, с которой ­делается описание этого предмета. Даже большие (по количеству страниц) рассказы написаны рукой, которая не знает ни устали, ни сомнения. О чем бы ни шла речь в рассказе, но если он начат, то в таком же тоне и темпе и там, где это нужно, он будет и окончен. Это не далеко не второстепенная сторона литературной работы – чувство формы, чувство композиционного построения вещи. «Вкус к монтажу», как сказали бы работники кино.

А. Ольшанский с одинаковым увлечением и энергией может опи­сывать самые разноо6разные явления и события: военное детство Саньки («В июне, посреди войны») и древнюю старость весёлого столетнего деда («Для веселия души), историю рыбки («Сказка о бердянском бычке) и историю женщины («Гастроли тёти Моти»), поездку в Малеевку, где автор встретился с известными писателями («Бриллиантовая зима»), и поездку в Италию группы туристов, и т.д. и т.п.

Увлечение и энергия в литературной работе — само по себе ещё ни о чем не говорит и не определяет успех дела, хотя в значительной степени связано с качеством творческой работы автора. Всё зависит в конечном счете от того, насколько серьезно и сознательно автор берется за ту иную тему, насколько осмыслен в своей’ значимости тот предмет, на который автор решается направить наше (читательское) внимание. История рыбки («Сказка о Бердянском бычке») изложена довольно живописно и, что ocoбенно важно отметить, с тонкой иронией по поводу тех трудностей, которые обрушились на бедных рыбок, которые в Азовском море (в свете охраны окружающей среды). Этот рассказ — прек­расная иллюстрация к соответственной теме и, можно было бы сказать, рассказ весьма проникновенный, если бы история рыбки не ограничивалась рамками проблемы в самом ее примитивном виде. Да, читателю очень жалко бедную рыбку, которая вынуждена выброситься на берег от недостатка кислорода в воде (явление довольно распространенное), но как же быть с теми рыбками, которые читатель в жареном и вареном виде ежедневно пожирает? Автор может сказать, что он вовсе не об этом писал. Правильно, не об этом, он писал о другой рыбке, но в этот-то и проявляется тематическая ограниченность рассказа.­ Предмет описания и смысл самой истории не вышли за рамки изложения. При всей злободневности проблемы окружающей среды, рассказ этот как литературный факт, как произведение искусства, незначителен.

Если в истории с pыбкой мы можем понять побудительную причину к творчеству, гражданский, так сказать, пафос, то во многих других случаях понять, прочувствовать этот мотив очень трудно, а поскольку трудно понять, то трудно и оценить по достоин­ству, взять хотя бы те же рассказы о животных — о собаках («Рекс», «Вист, пас, мизер», о бродячем коте ( «Портос»). В рассказе «Рекс» с увлечением изложена история о том, как пограничная овчарка Рекс привязалась к своему хозяину пограничнику Изотову, привязалась настолько, что когда пограничник Изотов демобилизовался и уехал домой, то Рекс от тоски и горя не мог есть и готов был добровольно умереть, да и умер бы, если бы командование не вызвало Изотова на заставу в намерении отдать ему собаку. «Вечером пограничников выстроили перед заставой. Изотов и Рекс тоже стояли в строю. Начальник заставы говорил о боевой дружбе (видимо, о дружбе человека с собакой?). Рекс не понимал, как люди, весь смысл этих слов. Он испытывал самое большое счастье — стоял рядом и ощущал его тепло.

— Сержант Изотов и Рекс образцово охраняли государственную границу нашей Родины, — говорил майор. – Нам пришлось обратиться к командованию и просить разрешения в виде исключения передать собаку товарищу Изотову. Нашу просьбу удовлетворили. Нам остается только поблагодарить неразлучных друзей за службу и пожелать им счастливого пути.

— Голос, — шепнул Изотов и крикнул: — Служим Советскому Союзу! Одновременно с ним подал голос и Рекс.»

Сцена очень трогательная, приятная всеобщим счастьем и согласием, которое окружает «неразлучных друзей». И таких примеров дружбы человека с животным очень много, есть даже просто фантастические ( волчица выкармливает ребенка!!!), но наш случай – исключительно приятный случай, потому что никто и ничто не мешает окончательному и полному счастью друзей, и даже строгое военное командование пошло навстречу. Эта приятная история своей исключительностью может служить прекрасным назидательным примером для беседы на школьном уроке на тему «собака — друг человека», потому что детям, которые ещё не знают многих истин, это может быть полезно. Но подобный уровень разговора вряд ли уместен в иных случаях. И дело тут в том, что эта приятная история окружена не той известной нам действительной жизнью, которая тоже может быть приятна, но некоей пустотой. У автора как бы не хватает терпения на какое-нибудь конкретное слово по поводу чего-либо другого, кроме изложения того, как тоскует Рекс. Из этой окружившей двух друзей пустоты выглядывают только погоны майора на плечах начальника заставы. Разумеется, автор по всей видимости и не намерен был писать ни о чём другом, кроме «неразлучных друзей», но без той твердой почвы, на которой живут эти друзья, история получается исключительно назидательной, школьной, в литературном же смысле — весьма легковесной. Если история с рыбкой имеет какие-то выходы к известной проблеме, то история с Рексом исчерпывает свой смысл едва начавшись.

История бродячего кота Портоса и собаки в рассказе « Вист, пас. Мизер» по своему существу не отличаются от рассказа о Рексе, хотя происходить там нечто обратное – «не дружба» с человеком.

В разговоре о рассказах А. Ольшанского часто приходится употреблять слово — изложение, описание( в противоположность изображению). Автор именно излагает, пересказывает свои истории, излагает быстро и уверенно, не стараясь ни убедить читателя, ни доказать какой-либо деталью происходящее. Говорить о художественной необходимостью обозначенных моментов («Евгений Юрьевич после ужина прогуливался с двумя приятелями по бетонной дорожке… Евгений Юрьевич сидел с друзьями на высоких вертящихся стульчиках… После танцев Евгений Юрьевич прошелся еще раз к морю…» и т.д.) говорить о художественной нео6ходимости подо6ных моментов в рассказе не имеет смысла, потому что присутствуют эти моменты в рассказе не как художественная де­таль (деталь сюжета, композиции, смысла и проч.), без которого картина бы была неполной, а мысль осталась бы не убедительна, нет, здесь такой роли детали не несут, они присутствуют только потому, что они возможны в подобной житейской ситуации. В самом деле, почему Евгению Юрьевичу не прогуляться после ужина? Почему бы ему не зайти в бар и не посидеть с друзьями? По замыслу за всем этим вроде бы «наблюдает» собака, выделив из всей курортной отдыхающей публики и привязавшись к нему как к «вожаку», но поскольку все эти «симпатии» остаются в области поверхностных моментов, заметок чисто внешнего порядка, то за ними, за этими моментами (пришел, ушел, погулял и проч.) ничего нет, пустота, в лучшем случае можно извлечь некое школьное голословное умозаключение. Внешняя живость, с которой идет описание тех или иных предметов, изложение той или иной истории «на одном дыхании» может и рождать некоторые впечатления жизнеподобия, литературы, впечатлении изображенной жизни или даже впечатление литературы, однако это впечатление очень зыбкое, так как не содержит ни серьезной или оригинальной мысли, ни чувства по поводу человека и его жизни.

Впрочем, автор и не преследует таких целей. Многие его истории похожи на своего рода фейерверк из внешних эффектных ситуаций и портретов «интересных» личностей, — назовем такие рассказы, как «Смерть Тамары», «Гастроли тёти Моти», « В хорошие руки», «Привет от Шишкина» и др. Эта игра в эффекты видна даже в названиях, ведь та же Тамара ( «Смерть Тамары») — это лошадь, и то, что что хозяин горюет по поводу смерти именно лошади, читатель узнает не сразу, но в своем месте, мы кК бы окажемся приятно обмануты автором, потому что поначалу примем горе по Тамаре без всякого лукавства, т.е. как будто умерла Тамара, женщина, возможно, жена. Ан нет – умерла лошадь! В этом и состоит гвоздь рассказа – в композиционном эффекте.

— Так что же ты, паразит проклятый, нам всем голову морочишь? –возмутилась буфетчица тетя Мотя. – Все сочувствуют ему, думают, что у него жена умерла, а у него, оказывается, кобыла сдохла! Горе у него… Иди горюй в какое-нибудь другое место…

Предлагается как бы условие для нашего осуждения человеческого равнодушия ( в лице тети Моти), и это, может быть, было бы верно, да дело Вт Ом, что и горе Сказки (так зовут героя, хозяина лошади Тамары) – это тоже игра, игра на читателя, условие показать оригинальную личность, «достопримечательность» изюмского базара, который «на спор мог выпить два литра керосина». Вся эта история изложена живо, порой даже живописно, но это фельетонная живописность, анекдот на случай.

В следующем рассказе так же весело рассказана жизнь уже знакомой нам Моти. Рассказ так и называется: «Гастроли тети Моти». И в самом деле, девушка Мотя не живет, а переживает свои радости и огорчения, она — гастролирует. Автор живой и неутомленной рукой излагает жизнь своей героини, ее любовное увлечение сомнительным «артистом», ее путешествие с этим «артистом», возвращение в родной Изюм и проч., короче говоря, излагается неудавшаяся человеческая жизнь. Мы можем вспомнить, как в свое время излагалась жизнь рыбки («Сказка о Бердянской бычке»), так вот в той истории о рыбке было больше чувства и своего рода художественных тонкостей, чем в изложении истории женщины Моти. Да, человеческая жизнь требует даже в изложении большего внимания и сосредоточенности от автора, однако автор как будто оказывается не готов к этому художественному сосредоточенному труду, он так же скор на слово и поверхностен в суждениях, он высекает искры эффектов при помощи только ловких словесных оборотов и «смешных» реплик своих героев, а по существу же самой человеческой жизни (пусть даже жизни и смешной) автору ( неразборчиво. А.О.)…

«Итак, в одном месте, в связи с описанием изюмского базара ( в предыдущем рассказе, если сказать просто) уже упоминалась буфетчица тетя Мотя — необъятных размеров женина, которая играла такую выдающуюся роль в базарном обществе(?), что заслужила отдельного или, как говорят в разных присутственных местах, пер­сонального разговора. Что ж, время для этого настало и даже сам момент созрел, тем более, что тетя Мотя недавно умерла, хотя дело ее, ходят слухи, находится в довольно надежных руках и живет.

Тетя Мотя была буфетчица в чайной возле базара…»

Так начинается рассказ о женщине. Не трудно заметить, что эта лихая игривая интонация частенько встречается в плохих фельетонах о преступниках, которым суд уже определил меру наказания. И куда благороднее, куда достойнее ведется о рыбке: «Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией ……………… жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей далеко в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особой мужского пола и потому окраской он был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат…

У кругляка была уютная норка под известняковым камнем…»

Мне кажется, что такое пренебрежение к человеку, пусть даже и самому ничтожному, которое мы видим не только в рассказе «Гастроли тети Моти», но и в других, произошло у молодого литератора без всякого умысла, но исключительно по причине самой манеры изложения материала – бойкого, поверхностного. Там, где автору попадается и материал соответствующий (со6ака, кошка), тут как бы одно с другим приходит в соответствие. Однако жизнь человека, какой бы он ни был, нуждается в гораздо большем сосредоточенном внимании, и одного умения красиво выражаться тут оказывается маловато.

Разговор о таких сочинениях, как «Привет от Шишкина», «Китовый ус»», «Квасъ+газъ-вода» и др. вынудит повторить примерно то же самое, что сказано выше.

Есть в рукописи два произведения6 «Бриллиантовая зима» — о пребывании автора в Малеевке, в доме творчества, и «Чечилия» — о порездке группы туристов в Италию, но в рассказе этом речь идет не о группе, а в основном о молодом руководителе этой группы. Трудно сказать, чего больше в этих поверхностных, беглых записках: безвкусицы или неуважения к читателю да и к самой литературе. Эти два рассказа – это словно бы продолжение той самой манеры, в которой написаны «Гастроли тети Моти», продолжение по нисходящей.

Манера, в которой работает А. Ольшанский, это манера поверхностной газетной беллетристики. Молодая энергия и увлеченность предметом, на котором остановилось внимание автора, позволяет охватить( описывать, излагать) большое количество различных сюжетов, житейск5их случаев, наблюдений, впечатлений и т.д. И тут очень многое зависит от того, насколько красноречив и значителен по смыслу сам этот житейский факт, случай и т.д.. попавшийся в «сеть» к автору. Если факт мелкий, бытовой, частный, то и рассказ выйдет такого же рода. Если попадется случай посерьезнее, со смыслом, то история получится соответствующая. К такого рода «историям со смыслом» можно отнести, например, рассказ « Обезьянка Чики». и с натяжкой – «Кривой Иван». Здесь ясные и точные ситуации, которым соответствует и та описательная манера, в которой работает автор.

Лучший рассказ сборника по праву поставлен и самим автором на первое место – « В июне, посреди войны». Рассказ отличается именно художественными достоинствами, именно тем, что здесь автор не излагает «материал», а ИЗОБРАЖАЕТ, рисует, как5 еще говорят, и своего героя, и все окружение. Здесь он поступает как сосредоточенный, чуткий художник и добивается хороших результатов. В рассказе говорится о военном детстве мальчика Саньки, о его впечатлениях, наблюдениях и т.д., автор очень убедительно показывает войну в ее как бы спокойных буднях глазами маленького голодного Саньки, и эти «спокойные» картины голода и смерти «посреди войны» убедительнее всяких бодрых, умных или красивых фраз. Впрочем, в этом и состоит литературная работа – в изображении человека, события…

Из того, что можно поставить рядом с этим рассказом, я бы назвал еще рассказы- зарисовки «Для веселья души», «Сто пятый километр», «Сказку о бердянском бычке». Прибавим к ним еще и «Обезьянку Чики», «Кривого Ивана». Мне кажется, что только эти сочинения из настоящей рукописи могут быть какой-то основой для будущей книги А. Ольшанского, книги, которая бы подтвердила творческие возможности молодого литератора, не случайность его литературных претензий. В этих рассказах та самая живость и энергия изложения материала, о которой говорилось в самом начале, в какой-то степени подкрепляется художественным вдохновением, чего нельзя сказать о других сочинениях настоящей рукописи. А их большинство, и поэтому о состоятельности сборника говорить не представляется возможным.

Ю. Галкин

31 янв.79 г.

Из архива А. А. Ольшанского. Пунктуация и орфография автора сохранены.