Владимир Ленцов. Славный город Изюм

Счастлив тот край, село там или город, в каком рож­дается художник, способный воссоздавать в своих творениях не лишь его людей, просторы, дома и улицы, но и то главное, незримое оно, но целостное, что подразумеваем мы под сло­вом душа. Отобразить самоё душу родных исходных мест удаётся далеко не всякому из творящих. И прочитав выпущенную издательством «Современник» в 1981 году книжку рассказов Александра Ольшанского «Китовый ус», я убедился, что много больше, чем некоторым иным местам, в этом смысле повезло Изюму, некрупному городу на Харьковщине.

Мы начинаем узнавать Изюм в его критическую пору, когда через город проходит линия фронта. Был город

Счастлив тот край, село там или город, в каком рож­дается художник, способный воссоздавать в своих творениях не лишь его людей, просторы, дома и улицы, но и то главное, незримое оно, но целостное, что подразумеваем мы под сло­вом душа. Отобразить самоё душу родных исходных мест удаётся далеко не всякому из творящих. И прочитав выпущенную издательством «Современник» в 1981 году книжку рассказов Александра Ольшанского «Китовый ус», я убедился, что много больше, чем некоторым иным местам, в этом смысле повезло Изюму, некрупному городу на Харьковщине.

Мы начинаем узнавать Изюм в его критическую пору, когда через город проходит линия фронта. Был город попо­лам разделён, война в ту пору достигла своей середины, рас­сказ так и называется «В июне, посреди войны», но самое основное, что и у главного героя рассказа половина его жизни припадала на войну. Вот и размышляет он, Санька, про то, «что спать — самое спасительное занятие, когда хочется есть». В тот день есть Санька хотел так, что сон не пришёл, что от голода решил мальчонка оборвать свою четырёхлетнюю жизнь. Идёт он и ложится поперёк дороги, лежит и возмущается, что машин на ней долго нет: «Если без надобности, так они шас­тают, а нужно — не дождёшься». И вот такое умение тепло улыбнуться средь разговора о страшной народной трагедии, оно, на мой взгляд, относится к конкретным признакам писательского таланта.

К тем же признакам относится и умение показать с неожиданной стороны общеизвестное. Казалось бы, война. У нас-то о ней знают немало. Очень нелегко поведать что-то новое. Ольшанскому здесь помогает то, что он видел сам. Гро­хочет фронт средь города Изюма. На нашей стороне всех уцелевших жителей по строгому приказу выселили в более или менее безопасные зоны. Но по ночам, минуя тысячи смертей, изюмчанки про6ираются назад к своим подворьям, чтобы пропалывать и обихаживать огороды: не вырастишь ничего ­ — ещё на больший срок затянется голодуха…

О стpaшном рассказывает тут автор. Но их, изображаемых им людей и сам их рушащийся город не жалеешь. Не жалости достоин сильный – вытекает мысль из прочитанного, порождая в восприятии читателя сочувствие и жгучий протест против совершаемых над этими людьми и их городом злодеяний войны.

А Саньку и от машин, и от свирепого голода, и от самой войны тогда спасли. Иначе бы и книжки этой интерес­ной не было, ибо тот Санька – это понятно, сам Александр Ольшанский, ну может, чуточку литературный…

И вот уже Изюм свободен. Да и сама война уже сгинула. В одном из эшелонов с победителями возвращается в родной город старший сержант Шишкин. Рассказ так и называется «Привет от Шишкина».

Пишущий эти строки сам в те дни девятилетним бес­призорным оборванцем сошёл с какого-то поезда на перрон изюмской станции и своими глазами видел весь, так сказать, внешний антураж, дающийся в этом рассказе: вокзал, от которого уцелело полторы стены с пустыми окнами, развалины вокруг… Но разве мог я, чужой в этом городе, разглядеть всё то, что увидел он, автор рассказа Александр Ольшанский, местный житель и будущий страстный певец родного края? Скользил я там равнодушным взглядом по окрестным руинам (сколько их к тому дню насмотрелся!) и не знал, что вот именно в этот момент где-то рядом Пармен Парменович Шишкин вгоняет в землю первый столб на станции, зачиная её возрождение, что рядом с ним как стожильные трудятся ба­бы, на себе таская рельсы и шпалы, вбивая костыли в проклятую разруху, что расцветает тут где-то нежность и созревает предательство, переплетаются подлость и благо­родство, что, несмотря ни на что, вокруг упрямо и неотвратимо начало возрождаться наше светлое мирное житье. И ныне, прочитав рассказ «Привет от Шишкина», я пожалел себя тогдашнего, пожалел не за то, что на ночь мне пришлось укла­дываться на голый цемент под одной из уцелевших стен вокзала, а за то, что сам тогда всего этого в Изюме увидеть не смог…

Крупными, мастеровито рубленными, щедрыми мазками сотворяет этот рассказ автор.

Интересный приём применяет Александр Ольшанский в рассказе «Луг, урочище Змиевское». Лишь только приводит своего читателя в день нынешний города, где он вырос, как сразу и перебрасывает во глубину минувших веков. Привел к той речке Сальнице в изюмских окрестностях, где еще Владимир Мономах бил половцев, ввел в храм, где, спеша из Азова под Полтаву, Пётр Великий самолично читал изюмцам псалтырь, возвел на гору Кремянец, где русские служивые люди когда-то поставили укрепление – Изюмский окоп, вдруг грянул задорную гусарскую песню: «Есть на Руси полки лихие, недаром слава их громка, но нет у матушки-России славней Изюмского полка!», наконец на той же горе Кремянец подвел к металлической доске с длинным списком советских частей и соединений, сражавшихся здесь в минувшую войну.

И после такого героического вступления автор да­лее затевает повествование о весьма и весьма не героичес­кой личности, обитающей на окраине пригорода Изюма. И как выясняется из последующего, в духовном отношении человек этот обитает даже еще дальше, скажем, на окраине пригорода человечества… Конечно, есть в дальнейшем повество­вании и другие персонажи: тот же лирический герой, ведущий рассказ, симпатичная парочка «диких» туристов, другие люди. Но суть-то в нём, в Гаврюхе, который отмахав пудовым молотом положенное число лет, накачав богатырские бицепсы, в пятьдесят пять стал пенсионером, зажил такой жизнью, о какой мечтал — развел несколько коров, пасёт их с ранней весны до поздней осени, приловчился носить вместо кепки уголок бумажного мешка из-под цемента (блестящая деталь!), творит окружающим мелкие въедливые пакости и приобрёл «хобби», найдёт на выгоне засохший коровий кизяк, умиротворённо его разглядывает, сосредоточенно отламывая кусочки по кругу…

Что же это?

Героический эпос о родном крае — и ярко написанный процесс вырождения некоего человеческого индивидyумa, процесс распада его личности.

Не вызывает сомнения, что рассказ «Луг, урочище Зми­евское» – это литературно развёрнутая философско-воззрен­ческая метафора. Народ наш имеет героическую историю и сам герой. Богат он красивыми и хорошими людьми. Вот город славный. Прекрасна вокруг природа. Законы наши глубоко гуманны (Гаврюхе за его труд предоставили льготную пенсию, на пять пет раньше). Свобода у нас и мир. И широкое благоденствие. Назрела пора попристальнее оглядеться вокруг, где же у нас что-то такое не срабатывает, раз изо всех наших необъятных духовных ценностей кто-то (а тип этот весьма жизненный) для своего «эстетического наслаждения» избирает засохший кизяк…

Не стану ручаться, что до конца и абсолютно точно я раскрыл тут загадку автора. Метафоры — на то они и ме­тафоры, чтобы давать пищу разным умам и пробуждать многие мысли.

Широкими, эпическими способами сотворяет автор место действия в рассказе «Смерть Тамары»:

«Базарные дни в Изюме бывают дважды и трижды в неделю, не считая того, что базар здесь вообще-то каждый день… Средний изюмский базар, чтобы не сильно преувели­чивать, поменьше Сорочинской ярмарки, но куда больше Центрального рынка в Москве… Если не трудно, представьте круглую площадь, размером немного поменьше Большой спортивной арены в Лужниках, где шумит и бурлит это торжище».

Так же крупно и пристально избирательно составляет автор и группу основных персонажей, помимо всего базара, удостоенных с той или иной стороны коснуться главного события рассказа. Тут известный всему Гриша, который обладает даром предвидения и такой силы, что когда-то «за день освобождения города от немцев пришёл в Песчанскую церковь в красном галстуке», тут тётя Мотя, «играющая такую выдающуюся роль в здешнем обществе (имеется в виду базар), что заслуживает отдельного разговора», тут интеллигентнейший старичок Георгий Парамонович, который лет двадцать носит на базар продавать граммофон, но не продаёт его, а только раз­влекает романсами и народными песнями торговок, тут и знаменитый изюмский керосинщик Сказка.

Зачем собирает автор в одном рассказе это поч­тенное общество?

Для того чтобы присутствовать при действительно печальном событии — умирает кобыла Тамара, последняя лошадь этом городе. И хотя страницы рассказа густо насыщены не натужным, естественным и сочным юмором, рассказ пробуждает и грусть. Вот такое умение органично переплетать смешное и грустное — одна из особенностей писательского дара Алек­сандра Ольшанского. Как в самом серьезном рассказе из его изюмского цикла «В июне, посреди войны» есть место для улыбки, так и в самых веселых его рассказах витают грустные мотивы.

В наибольшей степени и с наивысшим результатом эта творческая особенность писателя срабатывает, когда он исполняет данное в рассказе «Смерть Тамары» обещание про отдельный разговор о тёте Моте и предлагает вниманию читателя рассказ «Гастроли тёти Моти».

« …Тётя Мотя была буфетчицей в чайной возле ба­зара, известной больше в Изюме (подлинном или слегка ли­тературном…) как кафе «Цыганское солнце» или пообыденней – «У тёти Моти»…

Тут весьма грустная история о двух изломанных жизнях (он был курсантом мореходного училища, но стал ор­ганизатором сомнительных гастрольных трупп самодеятельных артистов и окончил дни свои рецидивистом; она была миловидной и жизнерадостной девушкой, познала с ним любовь, участвуя в его гастролях, доехала до города Одессы, вернулась в Изюм, чтобы окончательно превратиться в ту «необъятных размеров женщину», буфетчицу-вышибалу, какой eё знал весь город) записана ярким юмористическим языком. Нет, автор не насмехается над своими героями. Наоборот, он явно им со­чувствует. Но он не может говорить о них неправду. А правда перенасыщена нелепыми и смешными ситуациями, в какие вольно и невольно постоянно ставят себя сами герои.

Иными словами, в данном рассказе Ольшанский иссле­дует процесс того, как из смехотворящих корней постепенно вызревают ягоды трагичных последствий.

И в этом выражается новизна его литературной зада­чи, ибо до рассказа «Гастроли тёти Моти» подобное в литера­туре не разрабатывалось или почти не разра6атывалось. Беспощадный к себе и окружающим «хохмач», всю жизнь ради шутовской выходки ставящий на кон всё, — к чему это приведёт?

Именно такие он и она, прожив в рассказе от зрелой юности до кончины, оставляют после себя дочь — столь эгои­стичное и бездушное существо (кстати, уже напрочь лишенное чувства юмора!), что даже ее отец перед вечным прощанием задаётся вопросом: «И отчего это Мотенька моя не сделала тогда аборт?»

В этом звучит итоговое признание героя, что жизнь им прожита зря и не дано ей, жизни его бестолковой, возыметь оправдание своё даже в потомстве. Так отчего же с ним та­кое случилось? Герой в рассказе отвечает на этот вопрос сам: «Потому что я надел на себя маску шута горохового, как моллюск раковину, и привык к ней, и не могу без неё, неуютно! И…привык к раковине, привыкли и ко мне в ней, вылезу — начнут заталкивать».

Удивительно точный «посыл» — да, люди скоро и проч­но привыкают к нам такими, какими мы себя однажды проявили. И когда мы находим в себе сипы перестроиться, окружающие соглашаются с этим и не охотно, и не сразу. Но если мы всерьёз себя переборем, то люди, в конце концов, станут нас воспринимать нас по-новому, привыкнут и к этому. Трагедия героя рас­сказа заключается в том, что он так и нее находит в себе на это сил…

Совсем иначе складывается судьба другого изюмского шутника в рассказе «Для веселия души».

«На окраине города Изюма на скамеечке в тени под вишнями сидит, опершись на палку, старый человек Роман Пав­лович Донцов. Живёт он у внучки, жизнь у него спокойная, внучка — женщина добрая, заботливая, и накормит, и напоит, и постирает…»

Безо6лачная и умиротворенная картина бытия девяностолетнего человека. А между тем, Poман Павлович тоже всю жизнь шутил. И шутил он погромче и помасштабнее, чем это делал герой рассказа «Гастроли тёти Моти». Потому что Ро­ман Павлович, хотя и проще того в смысле образования, как человек — он много крупнее. Хватало его и на то, чтобы шу­тить в полный размах души, и на то, чтобы по-человечески жить: взрастил он восьмерых детей, воевал в первую мировую, а в гражданскую -у Будённого, работал на шахтах Донбасса для блага народа и своей семьи, теперь, в четвёртом и пятом поколениях, имеет потомство, какое и сосчитать не удаётся. Но и в девяносто лет он не увял душой. Мгновенно преобра­жается, когда рождается у него идея очередной шутки. И вот уже по улицам и переулкам разбегается ватага детворы с вестью, что у Капитоловского моста опрокинулись машина и прицеп с арбузами, что арбузов там видимо-невидимо.

«- Куда это народ бежит? – кричит Роман Павлович.

— Да возле Капитоловского моста машина с кавунами опрокинулась.

— А… — вспоминает Роман Павлович, и самое поразительное, что он поднимается со скамеечки и тоже идёт туда. «А что, если вдруг она там на самом деле опро­кинулась? – думает он».

Так, повествуя о самых разных человеческих судьбах, из рассказа в рассказ, любовно и кропотливо, словно бы по деревцу и по кирпичику, возводит Александр Ольшанский перед читателем свой родной город Изюм. Читая изюмские рассказы этого автора, мы объёмно видим, как постепенно оживают и заполняются разным народом его улицы. Мы видим Изюм шумливый, весёлый и трудолюбивый, опоясанный быстрой тенистой рекой Северский Донец и утопающий в садах. Видим город со своим неповторимым жизненным колоритом, в котором, как выражается один из персонажей, жить «изюмительно»!

И необходимо учесть, что литературные образы разных городов, например, такого города, скажем, как Одесса, создавались целыми плеядами писателей разных времён и различных дарований. Ольшанскому же удалось создать яркий литератур­ный образ своего родного города в одиночку. И создал он его таким, что, читая книгу, я невольно воскликнул?: « Ба, дак ведь вон где мне довелось когда-то побывать!»

Помимо изюмского цикла в книге Александра Ольшанского «Китовый ус» представлено ещё десятка полтора интересных и самобытных рассказов о разных иных местах. И нет сомнения в том, что про них скажут ещё много добрых слов другие читатели. Я же, очарованный Изюмом, на том и умолкаю…

Из архива А.А.Ольшанского