В поисках Цацы (Часть 25)

По стенам и потолку заиграли порывистые тени.

В таинственно-романтичном, мягком свете одинокой свечи, проникая в сердце девушки, звучал страстный грассирующий голос далекого Ива Монтана.

Через проем косо зашторенного окна все предметы, и Цаца, и Вадим, все слабо озарялись таинственным, робким, мерцающим светом от уличного фонаря, молодого месяца и звезд в вечернем ясном небе. Незнакомая музыка наполняла все пространство вокруг густыми, как мед, мелодичными, чувственными звуками: «La Vie Eu Rose!» Цаце казалось, что эта песня написана про нее.

Вадим нежно поцеловал девушку и зашептал, будто вторя песне:

— Ты

По стенам и потолку заиграли порывистые тени.

В таинственно-романтичном, мягком свете одинокой свечи, проникая в сердце девушки, звучал страстный грассирующий голос далекого Ива Монтана.

Через проем косо зашторенного окна все предметы, и Цаца, и Вадим, все слабо озарялись таинственным, робким, мерцающим светом от уличного фонаря, молодого месяца и звезд в вечернем ясном небе. Незнакомая музыка наполняла все пространство вокруг густыми, как мед, мелодичными, чувственными звуками: «La Vie Eu Rose!» Цаце казалось, что эта песня написана про нее.

Вадим нежно поцеловал девушку и зашептал, будто вторя песне:

— Ты чудо, чудо! Ты такая красивая, одежда тебя только портит!

И с этими словами он потянул за бантик, стягивающий халатик на талии Цацы.

— Тсс, только не пугайся! Я никогда тебя не обижу! Ты веришь мне? Все будет хорошо!

Он целовал ее в глаза, а правой рукой ловко расстегивал крючочки под трепещущей спинкой девушки. Мгновение — и Цаца оказалась без одежды, как конфетка без фантика.

Эту мелодраматическую картину довершали розы. Они рассыпались по тахте, образуя вокруг девушки благоухающую рамку.

Цаца обвела взглядом привычную комнату и не узнала ее. Этнический рисунок на шторах при свете свечи ожил, и «пляшущие человечки» задвигались в завораживающем ритме, увлекая за собой комнатные традесканции, извивающиеся по стене зелеными лианами. Цацу будто бы обволакивало облаком, сотканным из музыки, света, чувственных голосов на непонятном языке и прикосновений ее любимого.

Сама любовь умоляла, взывала страстным, возбуждающим голосом неизвестного Цаце певца француза Жака Брейля: «Ne me quit pas! — Не покидай меня!»

Чувства захлестнули Цацу и, она, покоренная скорее призывами своего сердца и музыкой, чем нетерпеливыми ласками Вадима, отдалась власти мужчины…

Когда он ушел, она ощутила, что, как ни странно, никакая такая неземная страсть, о которой она мечтала и о чем пел Ив Монтан, на нее не обрушилась. Нет. Она ничего приятного не почувствовала: только щекотку, неловкость за свое некрасивое белье, непривычное ощущение чужого тела на себе с тяжелым, как у животного, прерывистым дыханием и еще даже небольшую боль. Но главное — это стыд и за себя, и за него.

Розы, смятые и сломанные, валялись на тахте и на полу, но одна уцелела, случайно завалившись под кресло, где лежала нетронутая. Цаца сначала обрадовалась, обнаружив ее, но когда она поставила цветок в вазу с водой, роза показалась ей печальной и одинокой.

Цаца поплакала. Ну, думала она, все приятное, о чем говорят и пишут в романах, обязательно произойдет с ней позже. Но вместе с тем у нее в душе появилось смутное подозрение, что она что-то непоправимо испортила в своей жизни.

На другой день она переехала жить к Вадиму на Солянку в большую комнату коммунальной квартиры. Все там Цаце показалось чужим: и непривычно высокий потолок с лепниной, и большие, в замазке, оконные рамы, за ними вид на крыши, и старинный массивный буфет, и фотографии Высоцкого и Хемингуэя в рамках на стене над огромной, как аэродром, тахтой под темно-красным покрывалом.