В поисках Цацы (Часть 2)

В общей кухне стояло двенадцать керосинок и висело двенадцать рукомойников, уборная была во дворе…»

Старые московские дворы, остатки былой, поленовской, роскоши. Они вновь оживают и являются, пожалуй, подходящими декорациями, на фоне которых происходят злоключения главных героев повести «Цаца», рассказов и миниатюр.

Но мы непростительно рано удалились от химии.

Моя альма-матер располагалась на Пироговке, в здании бывшего Института благородных девиц, ныне педагогический универ, рядом — морг, парк имени Мандельштама, академия имени Фрунзе. А по соседству тоже были химики, и из здания по соседству иногда вырывались языки пламени. Химики частенько горели, и вот

В общей кухне стояло двенадцать керосинок и висело двенадцать рукомойников, уборная была во дворе…»

Старые московские дворы, остатки былой, поленовской, роскоши. Они вновь оживают и являются, пожалуй, подходящими декорациями, на фоне которых происходят злоключения главных героев повести «Цаца», рассказов и миниатюр.

Но мы непростительно рано удалились от химии.

Моя альма-матер располагалась на Пироговке, в здании бывшего Института благородных девиц, ныне педагогический универ, рядом — морг, парк имени Мандельштама, академия имени Фрунзе. А по соседству тоже были химики, и из здания по соседству иногда вырывались языки пламени. Химики частенько горели, и вот я думаю, что без этой воспламененности, возгорания какой-либо, пусть и завиральной идеей вряд ли получится литератор, а если и получится, то вряд ли ему удастся запечатлеть хитросплетения своей судьбы. Но это будет позднее. Перед этим Татьяна еще займется патентоведением…

Вот тут, возле химических формул, осененных старорусской бородой старика Менделеева и особливо патентов, мы немного поколдуем.

Химия — наука, которая любит точность. Ошибся чуть-чуть — и пожалте, как говорится, на выход с вещами. Химик, как и сапер, ошибается не часто. Отсюда у Татьяны такая въедливая память. Она помнит автоматы с вином в Крыму, спекулянтов, которые в советской Москве торговали в туалетах (и даже может объяснить, почему). Такую своеобразную и очень непростую формулу любви вряд ли может выдумать филолог, она подвластна разве что любящим свое прошлое химикам: «Помню, в детстве мы жили на даче в Ивантеевке. Сойдешь с поезда и идешь по дорожке через ржаное поле, слева лес, а впереди большой зеленый овраг, где пасутся козы. На пригорке наш поселок из одноэтажных домиков, за ним поля, луга, леса».

А патентовед-то тут причем? А патентовед себя еще проявит. Погодите, не торопите время. Тем более все эти детали очень актуальны для человека, работавшего некогда на Втором часовом заводе.

Это — небольшое зданьице на Ленинградском проспекте, над которым можно и по сей день прочитать «Слава». Для рядового работника «Слава» не более чем памятный с советских времен бренд, но только не для автора этой книги, которая учится на Высших литературных курсах.

Вот под этой самой вывеской — слава — наконец и можно попробовать вывести формулу московского литератора эпохи «бездатых»: Химико-технологический, тренер по фигурному катанию, инженер на строительстве Токтогульской ГЭС, патентовед.

С фигурным катанием все ясно. Без фигурного катания вряд ли бы Татьяна смогла так виртуозно и вдохновенно плести сюжетные кружева. Кстати, фигуристы будут потом еще часто совершать перебежки из рассказа в рассказ вместе с настоящим Станиславом Жуком и без оного.

Займет свое законное место в повести «Цаца» и Химико-технологический. Но всем этим пестрым и весьма разнородным по своему составу оркестром уже будет руководить московский литератор, чье писательское самосознание возникло на стыке кривых московских улиц, судеб героев и героинь, сметанных по канве своей жизни, эпох, стран, имен.