В поисках Цацы (Часть 19)

Цаца так испугалась, что выронила с грохотом ложку и, оставив обед нетронутым, под осуждающие взгляды присутствующих бросилась бежать к двери, а потом вообще из института на улицу. Ей было очень стыдно. Этот Мухаммед потом, когда видел Цацу в коридорах института, всегда громко с ней здоровался, но Цаца, хотя смущалась и терялась, уже не шарахалась. Об этом антиобщественном поступке с Цацей даже беседовал комсорг курса. Он называл Никольскую расисткой и пособницей апартеида, припомнил ей систематические пропуски лекций по истории партии и пригрозил обсуждением на комсомольском собрании.

Цаца сначала испугалась, но потом быстро про это забыла. Она жила

Цаца так испугалась, что выронила с грохотом ложку и, оставив обед нетронутым, под осуждающие взгляды присутствующих бросилась бежать к двери, а потом вообще из института на улицу. Ей было очень стыдно. Этот Мухаммед потом, когда видел Цацу в коридорах института, всегда громко с ней здоровался, но Цаца, хотя смущалась и терялась, уже не шарахалась. Об этом антиобщественном поступке с Цацей даже беседовал комсорг курса. Он называл Никольскую расисткой и пособницей апартеида, припомнил ей систематические пропуски лекций по истории партии и пригрозил обсуждением на комсомольском собрании.

Цаца сначала испугалась, но потом быстро про это забыла. Она жила чувствами и мечтами. Вадим, как казалось Нине, классически за ней ухаживал: водил в театр, в кино и даже называл ее не Ниной, а красивым романтичным французским именем Нинон.

В его взрослой среде и на работе было модно давать такие клички друг другу, например: Вад, Стас, Димон. Но Цаца об этом не знала. Он еще сказал, что так звали героиню известной повести аббата Прево.

Ту, правда, звали не Нинон, а Манон.

— Да не все ли тебе равно? Прочтешь — узнаешь! — покровительственно говорил Вадим.

У Вадима не только особый, бархатистого тона голос, но и взгляд такой нежный, обволакивающий, все понимающий, будто бархатный. Он столько знает и умеет, во всем разбирается, занимает важную должность в научной лаборатории.

«Ах, какой он умный! У него такие проникновенные глаза, благородное узкое лицо и тонкий, немного длинный нос, но мужчину это не портит», — размышляла Нина.

Несмотря на занятость, она все-таки выбрала время, отыскала и прочитала книжку этого аббата под названием «История кавалера Де Грие и Манон Леско». Оказалось, эта Манон была ужасно ветреной, чуть ли не проституткой, по нашим временам. «Но меня же он зовет не Манон, а Нинон», — оправдывала своего любимого Ниночка. Благородный кавалер де Грие очень ей понравился.

«Вот какая любовь!» — думала Цаца. Вадим представлялся ей кавалером де Грие, только слегка постаревшим.

Да, Цаца влюбилась.

Ночь молчит и тени густеют,

Но видишь: бледнеет

Пред зарей восток.

Мирно спит за крепкой стеною,

Объят тишиною

Весь наш городок.

4

Теперь Нина сестренку Мусю стала чаще отвозить к бабушке с дедушкой на Красную Пресню и старалась проводить с Вадимом все свободные вечера и выходные.

Они гуляли по московским улицам. Стройные ряды лип бросали к ногам нашей пары золото опадающей листвы. Вся привычная какофония городских звуков — шуршание листьев, дробь осеннего дождя, завывание ветра, звон трамваев, шум проносящихся машин, выкрики торговок пирожками — теперь воспринималась Цацей как музыка любви. Их привычные маршруты проходили от Каляевской к Пушкинской площади или от Миусской через улицу Горького к Арбату. Новослободскую улицу Цаца избегала, потому что боялась у метро встретить знакомых студентов и особенно Дашу.

Цаца, прощаясь с Дашей после занятий, врала:

— Я не на метро! К тете Ветте зайду!

Эта ее тетя жила рядом с институтом на 3-й Миусской улице в старом шестиэтажном доме, вход чрез двор в арку напротив громады сталинского дома Высшей партийной школы.