У меня болит Гойя

Так же, как она должна была бы сказать: «У меня болит Гойя» и «У меня болит Лорка». Так же, как и Россия могла бы сказать: «У меня Пушкин»; «У меня болит Блок»; «У меня болит Цветаева».

Уникален, даже на фоне испанской литературы, бережно хранящей и развивающей традиции

Так же, как она должна была бы сказать: «У меня болит Гойя» и «У меня болит Лорка». Так же, как и Россия могла бы сказать: «У меня Пушкин»; «У меня болит Блок»; «У меня болит Цветаева».

Уникален, даже на фоне испанской литературы, бережно хранящей и развивающей традиции Сенеки, своего великого сына, уроженца Кордовы, неостоицистический пессимизм Кеведо, бескомпромиссный и всеобъемлющий, но при этом равноудаленный как от цинизма, так и от отчаяния:

И тут меня сравненье повело

По грани упования и страха:

Когда умру – я стану горсткой праха,

Пока живу – я хрупкое стекло.

(Пер. Д. Шнеерсона)

Философская лирика Кеведо удивительна по многообразию оттенков в передаче того мужественного осознания беспощадности судьбы и обреченности человека, унаследованного испанским писателем у столь любимых им Сенеки и Эпиктета, но также усвоенного из не менее ценимой им «Книги Иова»:

Вчера, сегодня, завтра… Та триада,

Что из пеленок саван мне сметала

В тягучей повседневности распада.

(Пер. А. Гелескула)

Когда читаешь философскую и любовную лирику Кеведо, не знаешь, чему поражаться больше: многообразию (языковом богатству и поэтической фантазии) в однообразии почти маниакальной небрежности теме бренности бытия и иллюзорности счастья, или однообразию (высокой преданности прекрасным мгновениям быстротечной жизни) в многообразии оттенков одних и тех же, казалось бы, горьких и безотрадных сетований и переживаний.

Своеобразие философской лирики Кеведо состоит, согласно одному из лучших знатоков его творчества, Хосе Мануэлю Блекуа, в «тембре его голоса, неподдельном и искреннем в своем трагизме на пределе возможного, ибо только великие поэты способны наделить неповторимой интонацией идеи, хоженые -перехоженые с античности и укорененные в христианскую аскетику.2

Тоска, горечь и боль Кеведо – экзистенциальны, в том числе тогда, когда они выступают в обрамлении бессмертной петраркистской риторики в любовных сонетах, посвященных Лиси, Флоральбе или Аминте,3 многие из которых по праву входят в сокровищницу испанской или даже мировой поэзии, как, например, сонет «Любовь неизменна за чертой смерти» – в поразительном переводе Анатолия Гелескула:

Последний мрак, прозренье знаменуя,

Под веками сомкнется смертной мглою,

Пробьет мой час и, встреченный хвалою,

Отпустит душу, пленницу земную.

Но и черту последнюю минуя,

Здесь отпылав, туда возьму былое,

И прежний жар, не тронутый золою,

Преодолеет реку ледяную.

И та душа, что Бог обрек неволе,

Та кровь, что полыхала в каждой вене,

Тот разум, что железом жег каленым,

Утратят жизнь, но не утратят боли,

Покинут мир, но не найдут забвенья,

И прахом стану – прахом, но влюбленным.