Тридцать третья часть (Рашен Баб)

При этом она не разрешила разгрузить танкер, который все еще стоял на рейде и грозил обойтись семейству Вольфов в кругленькую сумму. Еще днем, когда Валентина проголодалась, Фриц сумел привезти молоковоз с парным молоком и купил тысячу нарезных батонов. Поскольку специальная посуда осталась на танкере, рабочие вырубили верх металлической бочки из-под апельсинового сока, и Валентине наливали в нее молоко. Она пригоршнями отправляла батоны в рот и запивала молоком из бочки, которая была для нее чуть ли не наперстком.

Во время трапезы ей почудился знакомый голос. «Внученька! Внученька!» — назойливо звучало в ушах. Опустила взгляд вниз, осмотрелась: Бог мой, дед

При этом она не разрешила разгрузить танкер, который все еще стоял на рейде и грозил обойтись семейству Вольфов в кругленькую сумму. Еще днем, когда Валентина проголодалась, Фриц сумел привезти молоковоз с парным молоком и купил тысячу нарезных батонов. Поскольку специальная посуда осталась на танкере, рабочие вырубили верх металлической бочки из-под апельсинового сока, и Валентине наливали в нее молоко. Она пригоршнями отправляла батоны в рот и запивала молоком из бочки, которая была для нее чуть ли не наперстком.

Во время трапезы ей почудился знакомый голос. «Внученька! Внученька!» — назойливо звучало в ушах. Опустила взгляд вниз, осмотрелась: Бог мой, дед Филолай кричит и рукой машет! Подставила ему ладонь, раскрыла, дед, не задумываясь, забрался в нее, и Валентина, остро испытывая к гостю давно забытые родственные чувства, поднесла его к своему лицу. Филолай был в брезентовом охотничьем плаще, в солдатских кирзовых сапогах, резиновые бродни дед засунул голенищами под подпояску, на плече висело ружье, за спиной – рюкзак, в руке – самодельный фанерный чемодан, который он не рискнул оставить внизу. На голове у гостя, должно быть, соответственно сезону, словно коровьей лепехой, красовалась нейлоновая шляпа, в мелкую дырочку – такую Валентина видела лишь по телевизору, когда показывали хронику про Хрущева…

Филолай, задрав кудлатую бороденку вверх, широко и радостно улыбался, распахнув щербатый рот.

— Ты куда так вырядился? На охоту что ли? — спросила Валентина, давясь от душившего смеха.

— На охоту! — с вызовом подтвердил он. — На твоих обидчиков! Как услышал по радио, что тебя в Россию не пускают, так сразу же винтарь на плечо – и сюда. Я еще без всякого оптического прицела белочке в глаз попадаю — так что твои обидчики у меня не забалуют.

— Ой, дедушко Филолай, а хорошо, что ты приехал! – воскликнула Валентина и с расстояния в несколько метров как бы его чмокнула в кудлатую щеку, изобразила воздушный поцелуй, оглушив гостя. – Домой хочется, а куда мне такой, зимовать здесь придется…

— Мы же сибиряки, а разве здесь зима такая студеная, как у нас? Перезимуем и – в путь.

— Так-то оно так, но меня дома целый район не прокормит. Ты не представляешь, сколько мне продуктов приходится переводить! Перед твоим приходом целую цистерну молока выпила и тыщу нарезных батонов слопала. Но осталась голодная… А портовая санврачиха определила на карантин мои продукты, которые мы привезли на танкере. Хотела и меня закарантинить, да я не далась, вплавь до берега добралась… За 21 день карантина многие продукты испортятся, а стоят они кучу денег. Фриц говорит, что всё это козни Джеймса Бонда, крутится вокруг меня такой из Англии проходимец, врачом представляется.

Тут Филолай прищурился, сжал в кулаке бороденку, и Валентина вспомнила, что это означало у него начало усиленной мыслительной работы. Он так всегда делал еще в родной деревне, когда надо было что-то основательно обмозговать, и, увидев это, Валентина едва не пустила слезу.

— Постой-ка, милая, — он выпустил из кулака бороденку, — а ко мне приезжал тоже какой-то Джеймс Бонд, назывался журналистом, все о тебе да о нашей родне пытал меня.