Тридцать девятая часть

Глава четырнадцатая

   В 5 часов 38 минут рядовой генералиссимус пера находился в стадии так называемого быстрого сна, когда любого из нас посещают сновидения. Не важно, помним мы их или не помним, но они нам снятся. И большей частью напрасно: обжигаясь утром чаем, сны не только не расскажешь, но и не вспомнишь. Еле втиснувшись в автобус, ты не пожелаешь делиться ночными мультфильмами с товарищами по мукам движения, не станешь рассказывать сны и на работе, во-первых, это не модно, во-вторых, если на службе выпадет свободная минута, час, смена, неделя, декада, месяц, квартал

   Глава четырнадцатая

   В 5 часов 38 минут рядовой генералиссимус пера находился в стадии так называемого быстрого сна, когда любого из нас посещают сновидения. Не важно, помним мы их или не помним, но они нам снятся. И большей частью напрасно: обжигаясь утром чаем, сны не только не расскажешь, но и не вспомнишь. Еле втиснувшись в автобус, ты не пожелаешь делиться ночными мультфильмами с товарищами по мукам движения, не станешь рассказывать сны и на работе, во-первых, это не модно, во-вторых, если на службе выпадет свободная минута, час, смена, неделя, декада, месяц, квартал или год, то следовало говорить исключительно о порядке и дисциплине, ответственности и качестве. После напряженного трудового дня сны почему-то не вспоминаются, наверное, оттого, что сбываются, как известно, они только до обеда. Вечером прошлый сон неприлично рассказывать еще и потому, что через час или два приплетется новый. А там утро, все начинай сначала.

   Немножко не так обстояло дело у Аэроплана Леонидовича. Он приучил себя работать во сне, потому что ему всегда было жаль трети жизни, которую человечество проводит беспробудно. Полностью это безнравственно или нет, рядовой генералиссимус пера еще не решил, и поэтому его заинтересовали индивидуумы, которые совсем не спят.

   Когда газеты сообщили, что в небольшом итальянском городишке старичок не спит со времен первой мировой войны и при этом помнит наизусть имена и фамилии всех солдат своей роты и все шестизначные номера их винтовок, то Аэроплан Леонидович незамедлительно отписал необычному синьору просьбу рассказать, как он добился такого дальнейшего сокращения сна, что совсем перестал спать.

   Мы долго сидели в окопах, и наши карты пришли в совершенно непригодное состояние, ответил итальянский король бессонницы. Тогда мы стали играть на деньги с помощью винтовочных номеров, чего только, синьор, солдат не придумает, если карты были лишь у офицеров да и то не игральные, а топографические! Как-то мне очень сильно везло. В наш окоп попал снаряд, меня подняло в воздух, вероятно, это помогло хорошенько запомнить номера, чтобы не попадать впросак. И с тех пор не сплю, иначе во сне могу забыть номера — тогда я буду проигрывать, синьор.

   Время сна Аэроплан Леонидович превратил в рабочее очень просто: перед тем, как лечь, мысленно составлял себе наряд-заказ на ночь, где указывал виды работ или операций — вот и все. Сновидения у него давным-давно превратились как бы в работу персонального компьютера, в котором проигрывались разного рода ситуации, происходили реальные творческие и деловые встречи, хотя их участники и не подозревали об этом. Не говоря уж о том, что большая часть произведений из «Параграфов бытия» была создана во сне, правда, записаны они были собственным почерком от руки. Переписывал он на машинке только отрывки, предназначенные для редакций или Куда следует, и поэтому очередная проблема по дальнейшему повышению эффективности производственного ночного сна-бдения состояла в том, чтобы сновидения соединить напрямую с печатающим устройством, в данном случае с доундервудом «Товарищества Жъ. Блокъ». Поскольку все существующие проблемы, по глубочайшему убеждению Аэроплана Леонидовича, рано или поздно, однако непременно, решаются, то у него не было никакого сомнения, что и в данном случае его ждет успех, и уже присматривался в магазине к электрическим машинкам и даже к персональным компьютерам.

   На полноценный сон Аэроплан Леонидович нынче не рассчитывал, не до того, прилег просто вздремнуть, чтобы наутро розовым и бодрым развивать дальнейшую деятельность. Однако и утренняя дрема не должна была пропадать зря, и он, прежде, чем отключиться, составил наряд-заказ по поводу достойного и полного использования, как сам определил, эффекта безвредного бодания лично для самого бодающегося. Необычайные свойства собственной головы непременно следовало пустить в дело.

   Как только у Аэроплана Леонидовича началась третья стадия, то бишь быстрого сна, в своей спальне незамедлительно был поднят сотрудник американского посольства в Москве Даниэль Гринспен. Супруга дипломата Элизабет сквозь сон пробормотала проклятье в адрес госдепартамента Соединенных Штатов и других федеральных ведомств, поднявших мужа в такую рань. Мистер Гринспен, не в силах разлепить век, запутался в джинсах, затрудняясь определить, где у них перед, а где зад, и в смутное это время услышал или придумал распоряжение немедленно ехать на 2-ую Новоостанкинскую улицу. Он обещал Элизабет и ее матери миссис Смит-Пакулёфф, приехавший из-за океана погостить, провести вместе воскресный день на берегу Москвы-реки возле Николиной Горы. «Какого черта!» — выругался мистер Гринспен и стал прокручивать в сонных еще мозгах карту Москвы, не забывая при этом, как лучше оставить по пути в Марьину рощу с носом русскую контрразведку, и вдруг осознал себя в автомобиле где-то в районе Останкина, если судить по башне, которая совсем рядом торчала в небе.

   — Привет, — скорее увидел, нежели услышал, жест знакомого русского писателя, стоявшего возле металлического гаража, крашенного в голубой перламутровый цвет.