Сто восемнадцатая часть

И постановил: романы без любви,  если это только не сексраны, художественной литературой не считать, а полагать диссертациями. Вместо гонорара авторам таких произведений присваивать какую-нибудь степень, в зависимости от темы: если произведение о деревне — то степень кандидата сельскохозяйственных наук, про детей  — педагогических, о Стеньке Разине — исторических, а ежели непонятно про что — то философских. В случае рецидива — жаловать доктора, а в особо запущенных, как его, случаях — давать академика.

   Наш роман тоже практически без любви, сплошное около-бричковедение. Возьмем нашего главнейшего героя и ее знаменитую Машу Лошакову, прототипицу Маши Кобылкиной. Любовь? Йок, если выражаться

И постановил: романы без любви,  если это только не сексраны, художественной литературой не считать, а полагать диссертациями. Вместо гонорара авторам таких произведений присваивать какую-нибудь степень, в зависимости от темы: если произведение о деревне — то степень кандидата сельскохозяйственных наук, про детей  — педагогических, о Стеньке Разине — исторических, а ежели непонятно про что — то философских. В случае рецидива — жаловать доктора, а в особо запущенных, как его, случаях — давать академика.

   Наш роман тоже практически без любви, сплошное около-бричковедение. Возьмем нашего главнейшего героя и ее знаменитую Машу Лошакову, прототипицу Маши Кобылкиной. Любовь? Йок, если выражаться по-тюркски. Назвать их отношения любовью — это все равно, что признать существование женской логики. Пока же Аэроплан Леонидович придерживается мнения, что у женщин не логика, а сплошная психология. И прототипица до любви, не говоря уж до роковой, явно не дотянула, несмотря на попытки кое-кого подлакировать события. Конечно, это роман, но в худшем значении этого слова — пошлый, с диетическими сырками, скандалами, шантажом…

   По большому секрету можно сообщить читателю, что до публикатора доходят некие сигналы о грядущей интрижке рядового генералиссимуса и некой дамы-перестройщицы, и когда ситуация прояснится, то эта лирика найдет себе и у нас применение. Пока же — увы и ах. Преследование Зайчихой, то есть нынешней миссис Смит-Пакулефф, нашего героя героев в юности тоже трудно назвать любовью, разве что попыткой совместного помыва в Сандунах. История умалчивает, была ли любовь у Кристины Элитовны и Декрета Висусальевича, или они приняли по этому поводу совместное постановление, кто за, кто против, воздержавшихся нет, слава советской семье — ячейке социалистического общества?

   А у Марфутки и Степки Лапшина? Задайся водила таким вопросом — ни за что не вспомнит, откуда она у него взялась: была всегда рядом, пилила и пилила, потом стала хворать-болеть на здоровье. У их дочери с поэтом, редактором и литконсультантом — типичнейший сексранчик, без всякой там платоники, без луны, сирени и прочих прибамбасов, разве только с контрацептивами, если на то календарик Варварька показывает.

   С целым морем любви, точнее секса, столкнулся Василий Филимонович Триконь. На вверенном участке он сталкивался с толпами предпринимательниц, работающих за рубли и инвалюту. Промысел набрал силу и дозрел до организованных форм, как результат применения плюрализма в общественной морали — так грамотно выразился выпускник милицейской академии Семиволосов. До таких организованных форм дозрел, что сутенеры для своих подопечных организовали научно-практическую конференцию с участием некогда знаменитой портовой звезды в Генуе некой Смит-Пакулефф!

   По роду своих милицейских обязанностей он знал режим их работы, места охоты и клиентов, и если случались приключения в сфере профессиональной любви, то достаточно серьезные. Гонорея или сифилис стали повседневностью, вот когда одна из них, по кличке Машка-street, стала щедро делиться со всеми иммунодефицитом — вот это да, это ЧП. Расчленили путану — тоже ЧП, но и первое, и второе — рядовые, к таким происшествиям уже привыкли. Сталкивался он и с любовью только между дамами и только между джентльменами, и стенка на стенку или куча на кучу. Одна стервочка из мазохисток умоляла партнеров насиловать ее, рвать на ней одежду, бить, а потом шантажировала их, требуя выложить неплохую сумму в обмен на ее молчание. Умельцы сняли скрытой камерой несколько видеофильмов и показали их Василию Филимоновичу — в цвете и в звуке, от и до, и даже подарили на тот случай, если эта прости-господи вздумает каких-нибудь олухов кинуть. После такого кино он на родную половину смотрел с профессиональным недоверием, и если бы не любимый начальник Семиволос, который настойчиво по вечерам приказывал ему не увиливать от супружеских обязанностей, то неизвестно еще, чем бы этот кинофестиваль кончился.

   Не предполагал он, что родной брат Иван Филимонович срочно вызвал его в Синяки тоже ведь по причине любви. Вернее, по мотивам сопутствующего коварства. Впрочем, все по порядку.

   Час спустя после исчезновения с дачи уездного начальства Василий Филимонович добрался перелесками до родных Малых Синяков. Десяток черных от деревенского счастья изб, покосившиеся сараи — сколько себя помнил Василий, в Синяках не возводилось ни одной новой постройки, в деревне, наверное, никто уже и не знал, как избу рубить, разве что дед Туда-и-Обратно. Поплывший, как пьяный, коровник, остатки кузни в лебеде выше крыши — а ведь батя был кузнец, мечтал уступить наковальню Ваське. Куда там, отцу в старости работы не стало, на две-три недели в году… И овраг, таинственный в детстве, прохладный, поросший вишняком и боярышником, с журавлем над срубом, в качестве противовеса на журавле два колесных диска еще от полуторки — четверть века назад привязал их Васька во время отпуска, так и по сей день. Единственный его след в родных местах. Разломает кто-нибудь журавль, забросит диски в бурьян — и все, здесь его как не бывало.