Сто шестьдесят первая часть

Стадия серых карликов, часть 18

Глава пятьдесят вторая

   Куда пошел Иван?

   Этот вопрос задал себе Дух Неглинский, и неизвестность Иванового пути омрачала радость оттого, что у предводителя нечистой силы не достало лукавства совратить душу поэта. Великий Дедка считал себя относительно чистым, так сказать, в мелкий и редкий горошек, ибо он действительно приходился очень дальней родней джентльменам с копытами и хвостами с пушистой кисточкой. Добро в нем пересилило, а горошек выполнял роль прививки, не позволяющей лукавством заболевать всерьез и основательно. Да и народ считал домовых в основном своими.

Стадия серых карликов, часть 18

Глава пятьдесят вторая

   Куда пошел Иван?

   Этот вопрос задал себе Дух Неглинский, и неизвестность Иванового пути омрачала радость оттого, что у предводителя нечистой силы не достало лукавства совратить душу поэта. Великий Дедка считал себя относительно чистым, так сказать, в мелкий и редкий горошек, ибо он действительно приходился очень дальней родней джентльменам с копытами и хвостами с пушистой кисточкой. Добро в нем пересилило, а горошек выполнял роль прививки, не позволяющей лукавством заболевать всерьез и основательно. Да и народ считал домовых в основном своими.

   В палате для мелкого начальства поднялась суматоха, тут не было никаких приборов и никакого современного медицинского оборудования — сюда ложились не умирать, а исследовать здоровье, прятаться от неприятностей подобно тому, как это проделывало начальство покрупнее в кунцевской больнице.

   Освобожденный от страха и предрассудков мозг Ивана поглощал энергию, оставляя тело без жизненных сил и, по сути, убивал самое себя. Жизнь Ивана Петровича, пардон, Ивана Сергеевича, попала как бы в двойную ловушку: в неприспособленной мелкономенклатурной палате отдыха и здоровья, да еще в присутствии лично товарища Хванчкары, врачи и медсестры делали совершенно не то, что нужно. И философские упражнения, размышления насчет преобразованщины тоже ведь были вещами необратимыми и убийственными для прежнего Ивана. Из подсознания, из подкорки вырвалась на свободу мысль, и Великий Дедка,  наблюдая за пребыванием Ивана Сергеевича между Жизнью и Смертью, с досадой думал о том, что в подсознании эти крамольные мысли гнездились давным-давно и вырвались из плена инстинкта самосохранения, а не из неволи чести и совести. Прежде, чем потерять сознание, которое раньше зависело от чего угодно, но не от здравого смысла, поэт почувствовал один-единственный раз в жизни себя триумфатором: победил в себе низкое и недостойное, ведь победил!

   Так куда же теперь направился Иван, вернее, его душа? К Абсолюту? А что он понимает под этим? Путь к Идеалу? Да, человек по большому счету не может называться человеком, если у него Идеала нет. К себе, но неизмеримо совершеннее и нравственнее, следовательно — к Создателю, к Богу? Путь к Изначальному Замыслу, то есть путь к Истине?

   И за вьюгой невидим, и от пули невредим, в белом венчике из роз — впереди Исус Христос? Эх, эх, без креста?!  Опять?!

   Великий Дедка считал и язычество, и веру, и предрассудки, и науку, и капитализм, и коммунизм, и абсолютизм, и демократию, и войны, и мир, вообще всякое движение, сопровождающее жизнь человека, шажками к Истине. Поэтому он был спокоен за душу Ивана — она уже в пути, трудно ей, ох как трудно подниматься по крутым ступеням. Пока не выберется из ямы, из котлована, пока не выйдет на уровень нравственности и духовности своих предков. Падение свое моральное пока не компенсирует.

   Потом дела пойдут повеселее — лестница-то спиральная, по всем правилам науки о развитии, и идти Ивановой душе, есть возможность, как впрочем, душам сыновей и дочерей других народов, восемь миллиардов лет только в пределах Солнечной системы, пока наше светило не погаснет…

   Но что такое Истина — и Великий Дедка не ведал, ибо всю ее, бесконечную и непостижимую, как все мироздание, знал, должно быть, только тот, кто сотворил Вселенную. И если бы кто-либо завладел ею, постиг бы до конца ее знак, то есть приобщился к полному знанию, то это был бы конец Истины. Это лишь в бойких газетах да журналах что ни абзац, то дюжина истин. В том-то и сила, и притягательность, и красота Истины, что она непостижима и недостижима. Ибо Истина и есть Идеал.

   Полюбилась в последние дни крыша “Седьмого неба” и Великому Дедке, и Всемосковскому Лукавому. Главный Домовой первым перенесся на крышу из больницы, Главлукавый все еще был занят напрасными происками вокруг Ивана. Понимал безнадежность затеи, но смириться со своим поражением не мог, потому и задерживался. Ведь такие огромные достижения по части осатанения всего населения, и вдруг какой-то Иван…

   Дедка прохаживался по крыше, дыша наионизированным воздухом. Не успел поздороваться с ангелом смерти Асраилом, который тут круглосуточно кружил на старом велосипеде, как пахнуло на него жаром — разгоряченный коллега по сверхъестественной работе притормозил рядом. Проездной! Единый!..

   — Захотелось Ивану затаиться в земле и отлежаться там в дни самой активной борьбы с коммунизмом! — с сарказмом сообщил Лукавый.

   — Эскулапам не удастся уморить его. Выкарабкается, в конце концов.

   — Серьезно? — недоверчиво спросил Лукавый и прищурился, прокручивая под рогами замысел взятия реванша у поэта.

   — Не сумеют укокошить. Со страху перед Хванчкарой.

   Предводитель столичной нечисти с удовольствием, до дыма и вони, потер лапы. Сатанинскому отродью не было дано знать будущее, а прошлое все они вымазали дерьмом. И только нечистые дела превозносились до небес записными историками. Нечистые, как сказал бы Аэроплан Леонидович, самые заядлые актуальщики в мире, занимают исключительно первые места по злободневности.