Сто пятнадцатая часть

Одной рукой сжимала, боясь помять, свернутый в трубочку лист бумаги с текстом одобрения-заверения, переписанный старательным почерком вечной отличницы, другой же она все время поправляла челку, нахально сползавшую на глаза, а щеки ее пылали от осознания огромной ответственности, возложенной на нее. Быть может, ее вовсе не звали Люсей, потому что мероприятия в Шарашенске подразделялись на множество категорий, в том числе «с Люсей» и «без Люси».

   Нынешнее мероприятие было посвящено готовности завтрашнего театрализованного балетно-нравственного праздника под девизом «Нашу оду каждому огороду!» из цикла  «Бой нетрудовым доходам!» по всеуездной программе демократического трудового воспитания. За художественную часть праздника отвечала супруга уездного

Одной рукой сжимала, боясь помять, свернутый в трубочку лист бумаги с текстом одобрения-заверения, переписанный старательным почерком вечной отличницы, другой же она все время поправляла челку, нахально сползавшую на глаза, а щеки ее пылали от осознания огромной ответственности, возложенной на нее. Быть может, ее вовсе не звали Люсей, потому что мероприятия в Шарашенске подразделялись на множество категорий, в том числе «с Люсей» и «без Люси».

   Нынешнее мероприятие было посвящено готовности завтрашнего театрализованного балетно-нравственного праздника под девизом «Нашу оду каждому огороду!» из цикла  «Бой нетрудовым доходам!» по всеуездной программе демократического трудового воспитания. За художественную часть праздника отвечала супруга уездного начальника, она же руководитель народной театральной студии «Прожектор перестройки». Надо заметить, что Кристина Элитовна защищалась в семи институтах, пока в Шарашенске не оказался случайно проездом нужный научный совет в полном составе, единогласно проголосовавший за присуждение ей степени доктора искусствоведения, как выдающемуся исследователю гражданского содержания лирического придыхания в театрах губернии. Кроме того, она была дамой с фантазией, в дебрях которой и родились девиз и композиция праздника.

   Штаб мероприятия возглавлял лендлорд Ширепшенкин, исполнительный орггений уезда, так что насчет уровня праздника душа у уездного начальника была спокойна. Время от времени он по ходу доклада супруги подпускал замечания и комментарии — критика, как сориентировались в уезде, вошла в большой почет. А когда критикуешь члена собственной семьи, то критика в данном случае приобретала новое качество во все времена такой дефицитной самокритики.

   Рядом с начальником сидел приезжий академик науки товарищ Около-Бричко — «Люся» таращила на него безо всякого стеснения глупые глазищи, а рядовому генералиссимусу пера, откровенно говоря, было лестно внимание в ее лице всей шарашенской молодежи. Начальник то и дело наклонялся к высокому гостю, чтобы услышать от него комплимент в адрес докладчицы-супруги, затем возвращался в исходное монументально-руководящее положение и продолжал топорщить межбровный хохолок, размышляя о делах государственных и уездных.

   Лендлорд товарищ Ширепшенкин был воспитан Декретом Висусальевичем в совершенно здоровом духе, поскольку кадры подбирались им, как туфли в магазине — чтобы нигде не жали, дешевыми, надежными и легкими в носке были. Начальника трудно было удивить чем-нибудь по части руководства уездом, однако этот шельмец сразил его наповал. Будущий лендлорд сидел тогда на совхозе в Больших Синяках, а Грыбовик как-то позвонил каждому своему поместному вассалу и дал строгое указание: в целях дальнейшего развития сельского хозяйства и досрочного выполнения продовольственной программы представить полугодовые отчеты с внушительным плюсом по всем показателям. И просматривая победные депеши, он вдруг обнаружил, что в Больших Синяках за эти полгода сдохло на сто пятнадцать телят больше, чем за предыдущие.

   — Ты как же это факт такого падежа скрыл, ась?- рыкнул он на Ширепшенкина, вызванного по такому чрезвычайному поводу.

   Ширепшенкин от начальственного гнева уменьшился против своих обычных размеров сразу вдвое — начальнику нравились такие кадры. Как всякие мелкие железки ориентируются на полюса магнита, ширепшенкины всегда считают самого высокого начальника самым лучшим, поэтому тут первейшее дело — не допускать их на опасное расстояние к начальству выше себя. Уж они так льстивы, уж так расстилаются, что позволь им — лизали бы, но они же — высокомерные, капризные и безжалостные тираны по отношению к своим подчиненным. Они увеличиваются перед ними от безудержной фанаберии, самомнения и руководящего предначертания до невероятных размеров, которые снизу ни обскакать, ни объехать.

   Декрет Висусальевич сам принадлежал к этой породе, id est  контингенту, поэтому фокус с уменьшением вдвое не произвел на него должного впечатления.

   Вот когда он крикнул «Ну!» и грохнул кулаком, уменьшая Ширепшенкина в четыре раза, а пройдоха как бы взял встречный план и скукожился в шестнадцать раз, это было уже что-то. Следующая стадия унижения в двести пятьдесят шесть раз требовала применения очков, чтобы можно было держать провинившегося в поле зрения, а уездный начальник их не любил, они мяли брови. На отметку «256» дело загонять не хотелось, следовало поворачивать вспять, однако в Ширепшенкине чувствовалась готовность опуститься и на уровень «256 на 256», то на тот самый, который в народе по части руководящего разноса называется «превратить в пыль», «растереть в порошок»… Вот это-то желание во что бы то ни стало угодить начальству очень понравилось Декрету Висусальевичу, чувствовалось, что Ширепшенкин — кадр еще тот, испытанного старого закала.

   — Не скрывал я ничего, Декрет Висусальевич… я… я…

   — Как не скрывал? На сто пятнадцать телят в определяющем, в ООО-пре-де-ля-ю-щем! году больше сдохло, а учетная карточка у него чистая, переходящее знамя за сохранность поголовья глаза не мозолит, а? Мы с тебя спросим! Не только знамя отберем, но и партбилет положишь! Ты!

   К удивлению начальника Ширепшенкин не самоунизился до отметки «256 на 256», а по линии достоинства даже укрупнился до «четверки».