Слепой (часть 5)

Дождь шел вторую неделю, и Дуняшка засиделась дома. В первый день ненастья, когда ее вместе с другими бабами ливень промочил до нитки, она даже обрадовалась: наконец-то выпал перерыв в уборке свеклы, такой нужный для домашних дел.

Она собрала на своем огороде почти все помидоры и засолила их. Дождь не унимался, в поле не ходили, и она, не тратя времени попусту, срезала на грядках капусту. Рановато, подождать бы еще с месяц, до середины октября, а заквашивать и того позднее – в ноябре или даже в декабре. Тогда она свежая и вкусная до весны, но Дуняшка подумала: господи, да

Дождь шел вторую неделю, и Дуняшка засиделась дома. В первый день ненастья, когда ее вместе с другими бабами ливень промочил до нитки, она даже обрадовалась: наконец-то выпал перерыв в уборке свеклы, такой нужный для домашних дел.

Она собрала на своем огороде почти все помидоры и засолила их. Дождь не унимался, в поле не ходили, и она, не тратя времени попусту, срезала на грядках капусту. Рановато, подождать бы еще с месяц, до середины октября, а заквашивать и того позднее – в ноябре или даже в декабре. Тогда она свежая и вкусная до весны, но Дуняшка подумала: господи, да сколько капусты нужно ей одной, — и заквасила в сентябре. А испортится прежде срока, что ж, можно будет взять миску-другую для борща у Анюты.

И помидоры засолены, и капуста заквашена. С картошкой она управилась еще в августе, когда готовилась уходить на свеклу. Только одно дело не довела до конца – не сменила на хате крышу. Солома прогнила, как дождь – так и полезай на чердак, расставляй там тазы да кастрюли, иначе небо лишь вздумает хмуриться, а на потолке уже проступают коричневые пятна, штукатурка отваливается.

Решила покрыть хату шифером. Но знала бы, какое это хлопотное дело, — не начинала бы. И никуда не денешься: стыдно уже под такой жить. Да вот еще беда: к кому ни подойдешь с просьбой – давай поллитровку. Привезли из города лесу на новые стропила – деньги не в счет, ставь бутылку, помогли распилить бревна на пилораме – тоже ставь. Мужику, конечно, такой порядок в радость, а Дуняшка ведь не мужик. Одним словом, куда ни повернись – ставь. Даже с Митькой, родным братом, без пол-литра разговора не начинай. Второй месяц делает он стропила с Васькой Михеевым, правда, денег не требует, но все равно – три раза тюкнет топором, а выпивку давай.

Раздумывая об этом, Дуняшка разрезала продолговатые темно-серые тыквы и выбирала из них семечки. Тыквенные семечки она любила, и сколько бы их ни лузгала, они ей никогда не приедались.

— Евдокия! Выдь на минутку! – закричал кто-то и забарабанил в ставень.

Накинув платок, Дуняшка вышла в сенцы, выглянула. В калитке стоял Васька Михеев в задубевшем от дождя брезентовом плаще. Лицо мято, щетина торчит…

— Что ж ты стропила ничем не прикроешь? Разбухнут!

Васька постучал кнутовищем по стропилам, сложенным у забора.

— Эх, бабы, бабы, — пропел Васька. – Намокли, теперь и потянуть может.

— Как это – потянуть?

— Да вот так, — он сделал руками какую-то замысловатую фигуру, — покрутить может…

— Что ж теперь делать?

— Что? Да ничего. Сколько дней мокли. Высохнут, куда они денутся. — Васька махнул рукой, повернул к Дуняшке одутловатое лицо, и по тому, как он зачмокал губами и заморгал часто-часто, она догадалась, о чем дальше пойдет речь.

— Евдокия, ты бы авансом выручила. Полста за работу давать будешь, а сейчас дай пятерочку.

— Так бы сразу и сказал, — разозлилась она. – За пятерочками ходишь, а хату дожди сгноят. Когда закончишь стропила вязать? До белых мух тянешь?

— В ливень хату раскрывать, да? – обиделся он на непонятливость Дуняшки.

Получив аванс, Васька, как и следовало ожидать, поспешил в сельмаг. Теперь напьется, станет, по своему обычаю, кричать песни на всю Потаповку, а жена, тетя Маруся, пошлет старших мальчишек разыскивать его.

Пятерочка не помешала бы тете Марусе. Все-таки у них семеро, хотя Васька пристроился где полегче да понадежней – ходить за колхозным стадом. Но непутевый, только о выпивке думает. А выпьет – начинает куражиться. Смеются в Потаповке: будто бы он недавно является домой, блаженно улыбается и командует:

— Ну-к, сынки, слушай меня! Гришка, стукни Петьку, Петька – Ваньку, Ванька – Сеньку, Сенька – Тольку, Толька – Сашку, Сашка – Витьку. Витька! – врежь меня…

Дуняшка выбрала из духовки семечки, приготовленные для поджаривания, развела огонь в печке. Дрова разгорались неважно – какая тяга в дождь? Присев на корточки, раздувала огонь, а дым валил назад и ел глаза. Наконец пламя окрепло, и можно было ставить противень на печку.

Семечки затрещали, и Дуняшка, помешивая их ложкой, теперь думала о брате. Ей всегда почему-то было жалко Митьку. Может быть, потому, что у брата, как и у нее, жизнь тоже не сложилась. Лет десять он работал на шахте, и все у него было, даже машину купил, а детей они с женой не имели. Кто из них виноват – никому не известно, только три года назад Митька вернулся в Потаповку. Продал машину, построил дом и женился на толстой, неповоротливой Анюте, которая, не появись Митька, сидела бы в старых девах.

— Я Анюту выгоню. Ни рыба, ни мясо, — говорил брат, когда был навеселе. – Место ей пригляжу в сельпо – и пусть переходит жить к матери. Обратно!..

— Куда твои глаза раньше глядели?

— Без бабы трудно жить. В городе еще так сяк, здесь трудно. Была бы неумеха – полбеды, так ведь еще и язва.