Самокри­тика Маркузе

Она могла бы быть оправдана, если бы вслед за ней шло позитивное решение рассматриваемого вопроса, основыва­ющееся на понимании искусства как особого отражения дейст­вительности. Однако, отвергая действительно уязвимые поло­жения эстетики контркультуры 60-х годов, Маркузе заменяет их не менее ошибочными тезисами. Леворадикальный теоретик исходит из признания глубокого кризиса и даже полного распада классической традиции буржуазного искусства и культуры, объясняя его даже не столько влиянием леворадикального социально-культурного авангардиз­ма, сколько новейшими императивами развитого капитализма, «общества потребления». «Сегодня,— пишет он,— разрыв с бур­жуазной традицией в искусстве, как «серьезном», так и массо­вом, кажется уже бесповоротным. Новые «открытые» формы или «свободные формы» демонстрируют уже не просто новую фазу в исторической смене художественных стилей, но отрицание са­мого мира, в котором жило искусство, демонстрируют попытки изменить историческую функцию искусства. Являются ли эти попытки шагом вперед по пути к освобождению?»  Если в 60-х годах Маркузе считал, что это именно так и есть, то теперь он уже склоняется к отрицательному ответу на поставленный им вопрос.

Фактически Маркузе отрицает пропагандировавшуюся им же самим в прошлом идею десублимации культуры и искусства средствами «эмансипации чувственности» как единственно воз­можного пути к ликвидации социальной репрессии и созданию «нерепрессивной культуры». Десублимация искусства, создание «чувственной культуры», пишет он, означало бы сознательное разрушение автономной художественной формы и «растворе­ние» искусства в реальности, в общественной жизни, перевод искусства из «иллюзорного» измерения в «реальное», превраще­ние его в «форму реальности». Между тем политический потен­циал искусства Маркузе на этот раз усматривает как раз в его «иллюзорности», в самой художественной форме как таковой.