Рейс (часть 8)

Когда Ольга и Таня появляются на крыльце, он уже обосновался на руках отца и беседует с ним на греческом языке. Таня приветствует отца тоже по-гречески. Дети очень легко, может, даже совершенно незаметно для себя, переходят с одного языка на другой — говорит так отец, так говорят и они. А к Ольге в подобные мгновения нет-нет да и вернется надоевшая, неприятная мысль, что они почти ничем не похожи на нее, что они такие же смуглые, как Георгий, что они, наконец, больше его дети, чем ее, и что этот остров — конечно же, их родина. Родина и для Тани, хотя та

Когда Ольга и Таня появляются на крыльце, он уже обосновался на руках отца и беседует с ним на греческом языке. Таня приветствует отца тоже по-гречески. Дети очень легко, может, даже совершенно незаметно для себя, переходят с одного языка на другой — говорит так отец, так говорят и они. А к Ольге в подобные мгновения нет-нет да и вернется надоевшая, неприятная мысль, что они почти ничем не похожи на нее, что они такие же смуглые, как Георгий, что они, наконец, больше его дети, чем ее, и что этот остров — конечно же, их родина. Родина и для Тани, хотя та родилась в Москве.

Микис и Георгий усаживаются на переднем сиденье, и Ольга замечает, что муж с тревогой посматривает на нее в зеркало. Ловит взгляд, пытливо всматривается в глаза…

Основания для этого есть. Вчера за ужином он неожиданно снова завел разговор о том, где дети будут получать образование — в Советском Союзе или где-нибудь на Западе. Казалось бы, дело это раз и навсегда решенное: в Москве, только в Москве! Но нет же, Георгий, в который раз вернулся к нему…

— Если ты забыл свои слова, — сказала она, — я могу напомнить их. Если ты отказываешься от своего обещания, значит, ты нечестный человек. Я приехала сюда, потому что ты обещал: со временем вернемся в Союз, купим в Москве квартиру, в Москве же будут учиться дети.

— Не сердись, Ольга, — он не очень-то естественно при этом улыбнулся. — Я подумал, что ты уже передумала…

— Твои каламбуры совершенно неуместны: я никогда не передумаю, и не питай на этот счет никаких надежд. — Она встала из-за стола и в наступившей тишине, которую лишь изредка прерывало поохивание Лепши, ушла в свою комнату…

И теперь ей хочется отвести взгляд, бездумно смотреть на мелькающие в зелени и цветах особняки и виллы — до того после вчерашнего на душе скверно. И все же она ловит взгляд мужа в зеркале и ободряюще ему улыбается: пусть думает, что ей хорошо…

Море здесь голубое, по-настоящему прекрасное — так и зовет оно в свои медленные и теплые волны, которые лениво накатываются на низкий берег, а затем отступают назад, оставляя на песке радужно мерцающую пену. Ольга любит море, возле него она веселеет, и Георгий знает об этом. Они приезжают сюда каждое утро, разве что какое-нибудь чрезвычайное происшествие помешает — неожиданный вызов к больному, отъезд, болезнь или же совершенно плохая погода.

Появление Ольги на пляже нередко вызывает примерно такое же удивление и любопытство, какое бывает у наших людей, приехавших в большой город, скажем, в Москву, и увидевших там впервые темных африканцев, у котрых, порой, черные перчатки кажутся светлее кожи. У островитянок нет таких зеленоватых глаз, как у Ольги, не говоря уже о веснушках, покрывающих ее тело так обильно, что их не в силах скрыть никакой загар. Даже в России такой урожай — редкость. Щедро рассыпанные на скуластом лице, они придают ему то мальчишески задорное выражение, которое, как ни странно, бывает чаще у девушек и молодых женщин, чем у ребят, и поэтому, если Ольга улыбается — это получается настолько мило и заразительно, что все, кто смотрит на нее в такой миг, тоже невольно начинают улыбаться.

По утрам Георгий разминается на берегу, Ольга с детьми плещется на отмели. А после полудня, если бывает свободное время, они приезжают сюда вдвоем. В эти приезды Георгий любит подразнить ее, называет зеленой лягушкой. Ольга — к нему, они брызгаются как дети, и когда он поддается, позволяет догнать себя, она шутливо-строго спрашивает:

— Так кто я? Кто я?

— Конечно, зеленая лягушка! — отвечает Георгий, а уж когда она совсем насядет на него, он окончательно сдается: — Нет, ты не зеленая лягушка, ты, — здесь делается пауза, — ты — Василиса Прекрасная…

И когда он злится, тоже называет лягушкой. Только тогда он, видный мужчина, обаятельный и по-своему красивый, вдруг становится неузнаваемым — в глазах, черных и непроницаемых, посверкивает огонек ненависти и беспощадности, лицо сереет, кажется cовершенно чужим и почему-то кривоносым.

Таким она видела его несколько раз, но, пожалуй, на всю жизнь запомнился день, когда три года назад, измучившись, истосковавшись по Родине, решила бросить все и уехать с детьми в Москву. Тогда Лепша, обливаясь слезами, целовала и целовала Микиса и Таню, а Георгий стоял на крыльце, на самой верхней ступеньке и кричал:

— Куда ты, зеленая лягушка, едешь? Ты будешь жить там с двумя детьми, без квартиры! Кому ты там нужна?

Нет, снести такое было невозможно — она высказала ему все, что думала, и сделала это, к своему удивлению, совершенно спокойно:

— Тебя Россия выучила, сделала культурным человеком. Прошу прощения, хотела сделать… Она тебя столько лет грела и кормила! Думаешь, потому, что ей делать больше нечего, потому что ей богатство девать некуда? У России есть — Россия делится последним, если надо. А ты, неблагодарный…

Больше она ничего не могла сказать, заплакала, и плакала все время, пока ехала с детьми до столичного аэропорта, плакала и там от неутихшей еще боли и нахлынувшей потом радости, когда вошла в самолет, советский лайнер, вылетавший рейсом SU 508 в Mоскву…

3автракают они на открытой веранде,. 3десь, под пологом из винограда, приятно-прохладно, свежий воздух, которым хочется дышать и дышать, сухо шуршит бамбуковая штора — ее то и дело тревожит Лепша, бегая на кухню. Наконец, собрав стол, и она успокаивается, занимается детьми, не вмешиваясь n разговор доктора Папаса с женой — они говорят о своем, в основном о пациентах, о болезнях.

— Да, чуть не забыла, — говорит Ольга, доставая из кармана халата конверт. — Вчера написала Валентине, ты читать станешь? Может, добавишь от себя несколько слов?

Рука Георгия, загоревшая, мужественная, с черными челочками на пальцах, инстинктивно вскидывается навстречу письму и — замирает; пальцы сжимаются, хрустнули — не от досады ли — и охватывают горлышко бутылки с рябой от медалей этикеткой. Красное игристое шипит в бокале, пузырьки винного газа прилипают изнутри к стеклу, а снаружи оно запотевает сразу, на глазах. «Охладись, остынь немного!» — торжествует Ольга.

Маленькая месть за вчерашнее удалась. Ольга еще вчера предвкушала сегодняшнее торжество: письмо было написано самому нежелательному в данной ситуации человеку, — ведь именно Валентина помогла ей в трудную минуту в Москве. К тому же, Георгий, как и всякий островитянин, безумно ревнив, и Ольга, зная об этом, все письма, свои полученные, под разными предлогами показывает ему: пусть он зря не думает ничего лишнего. Георгий понимает, что это — своеобразное предупреждение ему, и находит в себе силы обуздать ревность и любопытство, и единственно достойный выход из щекотливого положения.

— До вечера терпит? Если надо, я могу прочесть. Сейчас мне некогда, я на рудники еду.

— 3ачем?

— Будем обследовать условия труда молодых горняков.

— Цифорос что-нибудь готовит? — Цифорос — руководитель местной единой демократической организации молодежи, давний друг и товарищ Георгия.

— Нет, это не его идея. Кстати, он тоже едет со мной. Организация вместе с профсоюзом обследует все рудники страны, а это очень важно — почти все они принадлежат иностранным компаниям, которые, разумеется, за энозис… В укреплении нашей независимости они видят угрозу своим интересам!..

«А я к нему с письмом», — думает Ольга. Да, в характере Георгия все круто замешено — любовь и самолюбие, чувство чести, собственного достоинства каким-то странным образам соседствуют с предрассудками, в атмосфере которых он вырос. Он трудится с утра до ночи, не только лечит людей, но и ведет большую общественную работу, видя смысл ее прежде всего в том, чтобы не победил фашизм в его маленькой стране. Он храбрый человек, его не пугают угрозы, анонимки, шантаж — без него не обходится ни одна демонстрация, ни один митинг, ни одно дело, которое служит независимости, прогрессу и, в конечном счете, счастью людей: его хотят на маленьком острове нисколько не меньше, чем в большой и могущественной стране. Ольга рада помочь ему, но она — иностранка, ей нельзя участвовать в политической жизни острова, да и Георгий в ее советах и помощи не нуждается, считая, что их борьба — дело сугyбо мужское.

После завтрака они идут вниз, каждый в свой кабинет, надевают неизменно свежие, идеально выглаженные халаты и шапочки, вместе делают обход. Вначале заходят в две небольшие комнатки, oбращенные окнами к морю. Это палаты Ольги, ее затея — два года назад отвоевала у мужа угловое помещение, разделила пополам: для мальчиков и девочек… Она вместе с Георгием окончила в Москве медицинский институт, защитила диссертацию, но права на лечебную практику у нее еще нет. Правительство не приглашало ее как специалиста, разрешения нужно добиваться, и Георгий, естественно, — против. Впрочем, это не совсем так, потому что он ценит ее опыт и знания, часто советуется с нею, а против потому, что живут они вполне обеспеченно, на острове женщины практически не работают где-либо вне стен своего дома, потому что могут подумать: доктор Папас не в состоянии прокормить семью. Вот и состоит Ольга при нем в качестве медицинской сестры, помощника без прав и постоянных обязанностей — вся ее деятельность долгое время для Георгия была не более чем оригинальным женским капризом…