Рейс (часть 4)

Георгий и Сандра подозвали молоденькую продавщицу.

«Этот и этот, — Георгий показал на пурпурный и малахитовый сервизы; Ольге показалось, что он при этом победно взглянул на нее.- И эту вазу, пожалуйста, — он кивнул на огромное сооружение из стекла, переливавшееся всеми цветами радуги.- Пришлите в отель «Кристалл», остров Лидо, доктору Папасу».

Вынув бумажник, он отсчитал четверть миллиона лир, вручил продавщице и, повернувшись к Ольге, взял ее под руку и повел к выходу. Ольга покорно пошла, а туристки, с любопытством наблюдая за ними, наверное, удивлялись, почему эта иностранка потупила взгляд и густо покраснела.

Потом

Георгий и Сандра подозвали молоденькую продавщицу.

«Этот и этот, — Георгий показал на пурпурный и малахитовый сервизы; Ольге показалось, что он при этом победно взглянул на нее.- И эту вазу, пожалуйста, — он кивнул на огромное сооружение из стекла, переливавшееся всеми цветами радуги.- Пришлите в отель «Кристалл», остров Лидо, доктору Папасу».

Вынув бумажник, он отсчитал четверть миллиона лир, вручил продавщице и, повернувшись к Ольге, взял ее под руку и повел к выходу. Ольга покорно пошла, а туристки, с любопытством наблюдая за ними, наверное, удивлялись, почему эта иностранка потупила взгляд и густо покраснела.

Потом они ездили на регату. Это была не пышная праздничная регата, которая проводится в первое воскресенье сентября, а обычная, воскресная, — для туристов. На своем аристократическом Лидо они сели на быстроходный катер и помчались к площади Святого Марка, чтобы там взять гондолу и присоединится к регате. Сандра с ними не поехала — на острове Бурано у нее, кажется, были родственники, которых непременно нужно было навестить. Она отправилась на Бурано, но перед этим что-то напутала — во всяком случае, на регату они опоздали, настигли ее в Большом канале уже за мостом Риальто.

Ольга без Сандры ничего толком не поняла и не запомнила. В памяти осталось лишь мелькание огней, шипение ракет, покачивание гондол, гибкие станы гондольеров. И, конечно, запомнилось, как водитель сбавил ход, когда они стали обходить десятки лодок, плывших за огромной гондолой, залитой электрическим светом, с навесом, под которым располагался оркестр и была сцена. На ней стоял певец в белоснежном костюме и пел что-то трогательное и красивое.

Катер, приглушенно шумя винтами, обошел гондолу, в которой людей было не меньше, чем на пароме. Среди них Ольга заметила мужчину с баяном. Он лихо растягивал мехи, его спутники пели «Калинку». На соседних гондолах с восторгом в такт хлопали и подпевали.

Ольга схватила Георгия за руку: «Смотри, наши!»

Георгий обернулся, взглянул на гондолу с баянистом и неожиданно властным голосом крикнул водителю катера: «Аванти!»

Спина водителя от крика вздрогнула, катер взбурлил винтом воду, дернулся вперед.

Ольга закрыла лицо руками и заплакала, встречный ветер выдувал из-под пальцев слезы. Затем она взяла себя в руки, не плакала, но и не проронила ни слова, пока шли по тихим и теплым улицам Лидо.

«Я не поеду в Милан. Отправь меня, пожалуйста, назад, в Неаполь», — сказала Ольга, когда они пришли в отель.

«Почему?»

«Ты ведешь себя как 6уржуйчик, — ответила она устало.- Зачем ты купил сегодня эти сервизы? Смотри, дескать, я могу купить их, а вот твои соотечественницы этого себе не могут позволить? Зачем ты меня унижаешь? Ведь так может поступать только как самодовольный купчик…»

«А ты — зеленая лягушка! Зеленая лягушка! Ты и здесь видишь только свое! Зеленая лягушка!» — твердил он, потрясая руками над головой.

Теперь — все, конец, подумала Ольга. Будущее виделось ужасным — на чужбине, без согласия, без любви. Какая это любовь — самообман, дурной, а не счастливый сон, ложь…

Утром они погрузились на паром и, вернувшись на материк, поехали в Неаполь, не заезжая в Милан, Геную и Пизу, как намечали раньше. Оттуда поплыли на остров, где Ольга некоторое время раздумывала, а потом, решившись, взяла детей и улетела в Москву.

В Шереметьево их никто не встречал — никому она не сообщала о внезапном приезде, да и некому, в сущности, было сообщать, кроме Марьи Тимофеевны.

Они сели в такси и поехали в город. Водитель спросил, куда нужно ехать,- Ольга промолчала, не готова была к ответу и даже не придала вопросу особого значения, радуясь обилию русских букв, всему знакомому, родному. Таксист, уставший и измотанный чем-то, повторил вопрос громче, и только тогда она задумалась: а действительно, куда? В Подольск — нельзя. Марья Тимофеевна сразу скажет: ну, наездилась, доченька? С прибытием тебя, Ольга Ивановна, с прибытием… А не я ли как воду глядела? Нет — туда нельзя… В общежитие? Она оттуда давно выписалась. Позвонить друзьям, родственникам, знакомым? Ольга порылась в сумочке — как назло, в спешке не захватила книжечку с московскими телефонами. Нет, не забыла, конечно, не забыла — она хорошо помнила, как положила ее в кармашек чемодана. Но кому конкретно можно была звонить? Кто смог бы приютить на неопределенный, срок ее с двумя детьми? Кому это было бы не в тягость?..

«Ну, в гостиницу, что ли?» — нетерпеливо подсказал таксист.

«Конечно, в гостиницу!» — обрадовалась Ольга.

«В «Интурист», «Националь», «Метрополь?» — спросил водитель.

«Какой там «Интурист», — сказала Ольга. — Я не иностранка, давайте в любую…»

«Так надо же говорить по-человечески», — заворчал водитель и повез их к гостиницам ВДНХ.

Когда они уже подъезжали к гoстиницам, она вдруг спохватилась:

«Ой, товарищ, а у меня ведь нет денег!»

«Как это — нет?» — водитель от неожиданности даже притормозил.

«У меня фунты…»

«Ну, знаете, гражданочка, это уже слишком. Нет денег — не садитесь. Голову мне морочите почти час, да еще за это я должен платить из своего кармана. У меня план, и дети есть, как и у вас. В милицию бы вас сейчас, только детишек жалко…»

«Не боюсь я милиции, поймите. У меня есть деньги, но иностранные, их нужно обменять. Берите фунты, пожалуйста…»

«Вот за это-то и надо в милицию свезти. Понимаешь, гражданочка, мне нужно выполнять план, а не заниматься вашими делами».

«Вернемся тогда к «Интуристу»…

«Можно было раньше догадаться, — снова проворчал таксист.- Только вот вначале устроимся в гостинице, а то всякое бывает… Может, в другое место надо ехать. Лето, знаете, недостатка в приезжих нет».

Он сам пошел к администратору — места нашлись, чему водитель немного удивился. Вынимая из багажника чемодан и саквояж, хмыкнул:

«Это и все? Остальное, значит, малой скоростью? На троих маловато что-то…»

Уже на обратном пути, когда возвращались из центра, он подобрел, загадочно улыбался чему-то своему, а затем произнес:

«А я сначала подумал, что ты из трофейных… Смотрю: мать вроде бы по обличью рязанская, а девчонка как залопочет не по-нашему…»

Ольга недоумевала: что значит трофейные?

«В прошлом году отправили мы детвору в пионерлагерь, а сами, то есть я да жена, задумали побывать в Волгограде, — рассказывал водитель.- Мой батя там воевал, и жены тоже. Там они и остались… Сели мы на самолет и покатили. В Волгограде поселились в гостинице в самом центре — лучше быть не может! Прилетели вечером, и пошли по городу прогуляться. Посмотрели братскую могилу, памятник, на пионеров, которые стоят там в карауле с автоматами. А потом захотелось нам поесть. Смотрим: идет военный, старшина, пожилой такой, зачуханый, не иначе обозник. «Товарищ старшина, — спрашиваю, — где бы нам подкрепиться?» Тот остановился, руку на затылок и думает. «Надо вот пойти вниз, к Волге, а, не доходя, свернуть налево. Там еще должно кафе работать». И пошел. И тут я заметил на другой стороне за деревьями какую-то неоновую вывеску. «А там что?» — кричу старшине вслед. «А-а, — махнул тот рукой, не останавливаясь. — Там трофеи». Оказалось, это гостиница для иностранцев, а расположена oнa в том доме, в котором Паулюса пленили. Ну и посмеялись мы с женой тогда над тем старшиной. Это ж надо такое им название придумать — трофеи…»

— Мама! Мама! — крик Микиса, как бичом, подхлестывает Ольгу.

Она вскакивает с шезлонга и, ничего не соображая от неожиданности, видит, что бежит к ней малыш, а за ним, поотстав, идут Таня и Лепша. Она обнимает теплое тельце Микиса и чувствует, как стучит заполошно его воробьиное сердчишко, шепчет:

— Как ты меня напугал… Как напугал… Понравились фильмы? — спрашивает потом у подошедших Тани и Лепши.

— Ништо, — начинает Лепша и выстреливает ворох слов, из которых невозможно понять, осталась она довольна мультфильмами или же нет. Впрочем, у Лепши все — ништо…

— А тебе, Таня?

Дочь плавнейшим движением поправляет на лбу черную прядь, обращает свой взор к земле, а губы сами поднимаются:

— Я, к сожалению, их уже видела.

— Таня, я тебя уже просила: не надо так манерно поджимать губы. Это очень некрасиво.

— Да? — голоском райской птички вопрошает она и отходит в сторону, к машине.

«Откуда у десятилетней девочки такие манеры? Откуда?» — думает Ольга и ловит себя на мысли: наверное, старею, если не могу уже понять дочь в таком возрасте.

Купаются недолго — уже половина пятого, пора обедать. Не переодеваясь и не высохнув, в каплях воды на гусиной коже, влезают они в «Фольксваген» и мчатся домой. Спустя несколько минут сидят уже на веранде, голодные, нетерпеливые, возбужденные. Лепша сияет: Микис хотя и не спал сегодня днем, хотя и ведет себя не очень-то прилично без отца, вертится на стуле и дрыгает ногами, но зато ест беспрекословно и первое, и второе. Если так дела пойдут дальше, он, пожалуй, не откажется и от знаменитого Лепшиного мачедоне — подобия компота, только холодного, приготовленного из смеси всех известных в Средиземноморье фруктов, особенно цитрусовых, ананаса, с добавлением сиропа, меда…

После обеда Ольга просматривает почту – пришли сразу два номера «Комсомолки», «Огонек», медицинский журнал. Захватив газеты и «Огонек», она ненадолго спускается в клинику, убеждается, что там все в порядке, а затем идет уже с Микисом в розарий, в резную, облепленную вьющимися розами беседку. Нет более приятных минут, более желанного занятия, чем, покачиваясь в плетеном, неназойливо поскрипывающем кресле, читать московские газеты, окунуться в жизнь своей страны, жить теми же мыслями и заботами, которыми живут миллионы родных людей.

На другом кресле Микис листает журнал и, показывая матери картинки, требует ответа: что это, а почему, а зачем… Она терпеливо объясняет: вопросы у сына возникают все реже, взгляд у него становится все безразличней, и вот уже малыш спит — ноги свесились с кресла, головенка упала на грудь.