Литературный сайт Александра Ольшанского

Опомнись, Джамбулат! Перенесла я слишком много, Чтоб так бездушно разрушать Мою святыню… Бойся бога, Теперь я замужем, я мать». На эти увещевания сестры Джамбулат отвечает, как заклятый враг бедных горцев, не князей, холопов: «Жена продажного холопа И мать щенка…» В открытом бою с холопами с Джамбулата, как змеиный покров, сползают княжеская «добропорядочность» и «щепетильная честь». Горькой иронией звучат слова Фатимы в ответ на оскорбление брата: «Позорна, князь, такая злоба…» Джамбулат, вступивший в союз с «ночью темной», уходит, грозя кровной местью. Возвращается Ибрагимрядовой горец, бывший холоп. Он противопоставлен Джамбулату не только по своему социальному положению, но и по всему своему облику. Джамбулат — праздный болтун и хвастунишка, мстительный и злой эгоист. Ибрагим сдержан, внутренне благороден. В любви он человечен и бескорыстен. Звериному эгоизму Джамбулата противостоит благородное и возвышенно-человечное чувство Ибрагима. Чтобы чем-нибудь скрасить нелегкую трудовую жизнь любимого человека, он «всегда расходует свой труд». Весть о возвращении Джамбулата Фатима сообщает как страшную беду, ворвавшуюся в их дом. Отныне в их жизнь вошли люди, существование которых основано на праздностЬ, на преступлении. Тема трагической развязки «боя с холопами», начатого княжеским последышем — Джамбулатом, в поэме предваряется широким полотном — описанием летнего пейзажа в горах. Красота роскошной природы резко контрастирует с тем безобразием, жестокостью и несправедливостью, которые вносятся в жизнь человеческого общества социальными противоречиями: нищетой одних и богатством других, изнурительным трудом одних и праздной беспечностью других, а в данном ‘конкретном случае княжеским последышем — убийцей из-за угла.

И перед нами два противоположных типа: степенный, разжиевший медведь, хвастающий тем, что он «даже зимой уже не ищет следов скотины», уговаривающий волка просить, клянчить, а не действовать силой — «Ты на всех нападаешь И хоть искусен в красноречии («Араехстджын дзыхаей»), Все же не просишь, А действуешь силой…» А это позорно. Остальные звери славу не меняют на еду, потому и биты не бывают. Зная, что в образе волка Коста выразил свою «неисправимость», свою непримиримость с самодержавным произволом, нам легко видеть в речи медведя «слезоточивые советы» его либеральных друзей, их образ мышления, о котором поэт сказал — «Полны незыблемой надежды Исправить социальный строй». Нетрудно вспомнить и автохарактеристику поэта — «Я грудью грудь насилия встречаю И смело всем о правде говорю» — так похожую на упреки медведя волку: искусен в красноречии, а действуешь силой! В басне «Упрек» собственно все принадлежит поэту, кроме общей ситуации да образа волка, который тоже всецело переосмыслен, противопоставлен сатирическому облику медведя. Пословица вся состоит из одного повествовательного предложения и, конечно, такой текст не соотносим с басней Коста, с ее великолепной стихотворной формой. Отталкиваясь от фольклорного источника, Коста создал прежде всего новое содержание и воплотил его в оригинальную, художественно совершенную форму. И так обстоит дело во всех случаях, когда Коста берется создавать произведение на основе фольклорного источника. Это мы наблюдаем и в баснях, и в стихотворной сказке «Пастух», и в поэмах «На кладбище», созданной на основе текста традиционного посвящения коня умершему.

В стихах Мамсурова есть трагическая горечь поражения, -описание невыносимых страданий переселенцев и правомерная ненависть к царизму, но нет в них даже попытки исторического осмысления причин поражения. Возможно, что Мамсуров позднее иначе рассматривал и причины поражения и виновников трагедии горцев. Мы располагаем лишь произведениями, в которых отразились настроения очевидца трагедии переселения. В них много горя и отчаяния. Поэтому в то время было не до спокойных размышлений о причинах поражения. Конечно, смена взглядов Мамсурова вполне вероятна, но в стихах, которыми мы располагаем, он остается мыслителем дореформенного типа, принципиально отличным от Канукова. Инал Кануков тоже был очарован полувековой героической борьбой горцев за независимость против царизма, располагавшего огромной армией, превосходной военной техникой и несметными материальными ресурсами. Как писателю и горцу, Канукову дороги беспримерная храбрость, удаль и мужество сражавшихся предков, но как мыслитель он осознал историческую неизбежность поражения, понял, что наступило новое время и необходимо выработать новые идеалы взамен старых воззрений и обычаев, пришедших в непримиримое противоречие с новыми условиями бытия горцев. «Мир праху вашему, храбрые джигиты! — заканчивал Кануков свою статью «Заметки горца», — Будьте вы в дза- нате (раю!) Вы, как достойные сыны своего отечества, отстаивали свободу и неприкосновенность обычаев, завещанных вам отцами и дедами вашими, вы проливали свою кровь на каждом клочке своей родной земли, которую приходилось уступать врагам.

Первые варианты которых были написаны в 80-е годы, но датировать их этими годами было бы неправильно. Дело в том, что Коста постоянно, из года в год, работал над совершенствованием своих осетинских произведений. И даже тогда, когда сам считал работу законченной, он, спустя некоторое время, вновь возвращался к стихотворениям, вошедшим в «Ирон фандыр». В письме от 20 августа 1897 года Коста сообщал А. Л. Хетагурову: «Днем я уже не валяюсь в постели (после первой операции — Н. Дж.) За время своего лежания я окончательно обработал свои осетинские стихотворения, и некоторые из них, говоря не хвалясь, поразительно хороши. Надо будет их издать наконец». Однако Коста продолжал работать над стихотворениями. В следующем году появляется основной беловой автограф «Ирон фандыр» — беловая рукопись в 55 листов. На этой рукописи впервые появилось и название книги «Ирон Фандыр» и подзаголовок — «Думы сердца, песни, кадаги (хвалебные сказания — Н. Дж.) и басни». Рукопись помечена датой — Горячеводск, 1898 год, 3 сентября. Но и эта беловая рукопись не стала окончательной, наборной. Готовя «Ирон фандыр» к печати, Коста еще раз прошелся по всему тексту и кое-что исправил и дал окончательную форму и отдельным произведениям, и всему сборнику в целом, положив; в основу композиции книги не хронологический, а тематический принцип. Такое исключительно самокритичное отношение к «Ирон фандыр» со стороны автора объясняется тем, что Коста прекрасно понимал: издать книгу — это не то же самое, что распространить в списках то или иное стихотворение.

Мамсуров искренне и тяжело переживает этот раскол. .Процесс расслоения для него неожидан и мучителен оттого, что с ним рвутся узы дружбы и единства. Трагедию переселения он тоже воспринял как раскол единого народа. Но тогда насилием оторвали людей от Родины. Ныне в день насилия без силы Вы на две части раскололись, — обращается Родина к своим сынам в «Думах». Частями, группами разбрелись, Гибнет, гибнет наше потомство! — горестно сетует старший из «Двух товарищей». Здесь же, в Турции, раскол происходит по доброй воле одних из друзей. Карьера, богатство и знатность, словно вражеские сабли, разрубили единый народ на части. Друг, к которому обращается поэт в одноименном стихотворении, достиг высоких чинов («Дае цин ысхыст уаелае- .мае»), и стал пренебрежительно сторониться друга: Ты — большая власть (начальник), я — маленький, Ты уже гнушаешься мною. И думаешь; «Он нуждается. Опять о своих бедах заговорит, Мухаджир привычен просить, Как бы не попросил вола». «Большой власти», спеси и богатству потерянного друга .поэт противопоставляет честь труженика, трудовой хлеб и верность далекой Родине: Не трать понапрасну свой ум, Мой обет ясен и открыт: Моя душа и мое добро Нашей милой родине посвящены. Ты и сам знаешь меня: В бедности я не живу — Мой топор и моя коса Хлеб насущный для меня добудут. Это уже открытый разрыв с людьми «большой власти, богатства, чинов, спеси. Открытый переход на сторону людей, добывающих хлеб «топором и косой». Невозможно указать, когда произошел этот разрыв душе, в мировоззрении Мамсурова, принадлежавшего по происхождению и воспитанию к знати.

Почти все горожанки были девочки из низшего сословия», писалось в «Духовном вестнике» в оправдание закрытия школы. Обобщая явления общественной жизни кавказских горцев, Коста делает вывод, звучащий прямым обвинением самодержавию и его национальной политике: «Мы отказываемся заглядывать в будущее, но не можем не выразить своего искреннего глубокого убеждения, что если государство преследует всестороннее приобщение туземцев Северного Кавказа к общегосударственному организму и его культуре, то практикуемые до сих пор для этого меры ведут к совершенно противоположным результатам». Из этого обзора позиций Коста Хетагурова в национальном вопросе ясно, что он был решительным противником и обличителем национальной политики царизма. Верный интернациональным идеям русской революционной демократии, он твердо стоял за сближение народов Кавказа с русским народом и неустанно разоблачал действия администрации, разжигавшей национальную вражду на Северном Кавказе. Коста желал «приобщения к благам культуры туземцев и духовного слияния их с нашей общей родиной». В 1896 году в частной газете «Новое обозрение», в Тифлисе, была опубликована большая статья Ардасенова А. Г. (В.Н. Л) «Переходное состояние горцев Северного Кавказа», вышедшая в том же году отдельной брошюрой. В ней Ардасенов широко поставил вопрос о столкновении двух культур, о необходимости скорее пережить трудности переходного (от патриархально-родовых отношений к буржуазным) состояния путем просвещения горцев. В статье вопрос поставлен всесторонне, анализируется процесс столкновения двух типов экономических, социальных исправовых отношений, мировоззрения и быта.

В поэмах Коста несоответствие между формой и содержанием в речи отрицательных персонажей. Нафи Джусойты жит средством разоблачения сущности их взглядов, поведения и поступков. Это средство он применяет широко. Прост, груб и прямолинеен Гасуб в сравнении с Наибом. Гасуб не допускает возражений. Справедливость его воли не требует доказательств. Его воля закон, требующий исполнения, а не обсуждения, Наиб не таков. Он как будто и не навязывает свою волю, он — законник, поэтому приводит пелую систему доказательств правоты своей воли, но никогда от нее не отступает, как и Гасуб. Тазит и Фатима также имеют много общего. Их объединяет прежде всего то, что органически неприемлемы для них нормы быта, поведения, сознания, выработанные в условиях патриархально-феодального уклада жизни. Разница — в степени осознания ими прав личности и несправедливости адатов. Тазит не принимает существующих норм, но его протест еще не .осознан им самим, он не видит выхода из обстоятельств и погибает Фатима уже сознает, почему не принимает существующие нормы жизни. Она видит, что правда в нормах жизни человека труда. Как и Тазит, она осуждает свое общество, правда, ее протест носит этический характер, как и ее осуждение. До социально-политического протеста она еще не поднялась. Решительно порвать все и всякие связи с воспитавшей ее социальной средой, бороться с ней она еще не может. Но все же она отступила от своей несправедливой социальной среды, за что ей жестоко мстят. Она погибает. На этом сравнении мы видим и то, что унаследовал Коста от пушкинской постановки и решения вопроса, и то, что он внес в нее нового.