Литературный сайт Александра Ольшанского

Но решить эту задачу было исключительно трудно. Осетинский народ только-только вырвался из оков многовекового культурного прозябания. Надо было наверстать упущенное на путях исторических злоключений, дать подлинно художественное выражение народной жизни, народных настроений и стремлений, озарив их передовой идеологией эпохи, идеями революционного демократизма. Словом, необходимо было совершить великий творческий подвиг, который оказался по плечу только Коста Хетагурову. В пореформенный период произошла и смена самога типа общественного деятеля и форм его общественной деятельности. До той поры осетинское общество знало форму вооруженной борьбы против феодальной зависимости и колониальной системы царизма. Из его среды выходили военные предводители и чиновники, наконец, деятели христианского духовенства и просвещения. В пореформенный период в духовной жизни народа значение поэтов-просветителей и революционеров-политиков во главе с Коста Хетагуровым стало определяющим фактором. Теперь и в осетинской действительности утверждались новый тип деятеля, революционера-творца и новые формы общественного движения. Хронологические рамки второго периода в истории осетинской литературы можно определить, на наш взгляд, 1865 и 1902 годами. Дело в том, что 1865 год отмечен последним трагическим событием в цепи исторических злоключений осетинского народа — переселением части осетин в Турцию вследствие провокационной деятельности царской колониальной администрации на Кавказе и протурецки настроенной части осетинских феодалов.

Хатахцко же — простой крестьянин, бывший батрак. Он исходит из горького опыта жизни массы бедных земледельцев, живущих, по его выражению, «собачьей жизнью». Крестьяне на удачливое предпринимательство рассчитывать не могли, но твердо убеждены, что только труд и мирное житье дадут выход из любой трудной обстановки. Они начинают сознавать также значение просвещения, хотя бы элементарной грамотности в новых условиях жизни. Старик Мосе с завистью говорит молодому гимназисту: «А. как бы мне, старику, хотелось выучиться по-книжному! Если бы знал я читать, я бы взял самую большую книгу и читал бы ее. А то, что я теперь на самом деле? Ничто. Хоть и старик, но ничего не знаю, а вот ты молодой, а знаешь все. Видно, жальче нас народа и бог не создавал». Исключительно важен в очерке и впервые затронутый в осетинской литературе конфликт между бедным крестьянством и царской администрацией. Писатель одну из причин нищеты своих односельчан видит в «неумении жить», в недостаточной приспособленности к новым условиям жизни, но это — явление временное, преходящее. Другое дело — конфликт между крестьянами и государственным режимом, установившимся в крае. Социальные противоречия пореформенного осетинского села, насилие государственного аппарата, гнет «сильных аула» (старшин) и складывавшегося кулачества — были явлениями историческими, порожденными пореформенной действительностью. Писатель нарисовал жуткую картину административного произвола, прямого грабежа, прикрытого авторитетом власти. Лошадь Бимболата «паслась на чужом покосе» и за это отнимают у ее хозяина вола.

Кончилось трагическое повествование. Справедливость восстановлена ценою жизни десяти отважных мужей. Сказителю остается выйти за пределы причинно-следственной связи событий трагического случая и найти наиболее общую» кардинальную причину всего явления. И он находит и называет его: Слушайте, юноши, слушайте, младшие, Лучше прислушайтесь к завещанию предков: У кого нет брата в этом суетном мире, У кого нет взрослого сына, кто не имеет родичей, Точнее, юноши, кто не имеет заступника, Тот одинокий человек, тот бедный человек, Нет более одинокого и средь лесного воронья, Нет более бедного в этом суетном мире… В этой заповеди предков обобщен социальный опыт многих поколений. Она бесспорна и для сказителя и для его слушателей второй половины XIX века. Тем более она была бесспорна для тех, кто завещал ее потомкам из дали веков, обобщив в ней свой трагический опыт. Сказание о трагической гибели одинокого рода Афхардовых об умерщвлении в один туманный день девяти мужей из рода Мулдаровых последним мужчиной вроду Афхардовых — Хасаной служит как бы кровавой иллюстрацией к правде этого обобщения предков. Поэма строится именно на конфликте между «одиноким, как ворон лесной» (эта строка представляет собой вариант народного присловья) и многочисленным родом, между Мул- даровыми и одиноким Соламаном и его сыном Хасаной. Мулдаровы убивают Соламана, потому что он — одинокий, нет у него ни брата, ни взрослого сына (Хасана еще спит в колыбели), ни родичей, точнее — «не имеет заступников».

Он называл его своим единомышленником, а в таких принципиальных вопросах Коста был исключительно строг. Известно также, что вскоре же после ссоры с Гаппо из- за редакторского вмешательства в текст «Ирон фаендыр» Коста выступил в газете «Казбек» со статьей «Избави бог и нас от этаких судей» в защиту Баева, его «разумных идей», его «бескорыстной, неустанной и благотворной деятельности», «заслуживающей глубокого сочувствия и поддержки». Никому другому из своих современников Коста Хетагуров такой завидной характеристики не давал, ни чьи начинания и общественную деятельнотсь так сочувственно не поддержал. Когда Хетагуров отбыл уже во вторую свою ссылку в Херсон, над Владикавказской осетинской женской школой вновь нависла опасность закрытия. Как известно, причиной первой высылки Коста из Терской области послужило именно его решительное выступление против закрытия этой школы в 1891 году. В 1899 году Коста не мог уже заступиться за эту школу единственную рассадницу женского образования в горской среде Кавказа. Эту роль взял на себя Баев, хотя имел перед собой весьма опасный прецедент. К чести Гаппр надо отметить, что он сумел отстоять школу. Кстати, в своей жалобе экзарху Грузии он изложил историю школы и борьбы за ее существование в 1891 году, когда, по его словам: передо, вые осетины во главе с видным общественым деятелем Ко- ста Хетагуровым возвысили свой голос в пользу оставления школы для просвещения осетин в городе Владикавказе Гаппо не побоялся сослаться на авторитет томившегося я ссылке поэта.

Для Коста-публициста характерен широкий охват фактов действительности. Он писал и о самых обыденных явлениях, но он же поднимал и коренные вопросы экономической к социально-политической жизни общества. При этом, беря тот или иной факт общественной жизни, Коста последовательно вскрывал его исторические, экономические, социально политические и национальные корни. Логика его рассуждений неумолима, аргументация правдива и безупречна. Многообразна проблематика публицистики Коста, в центре внимания поэта всегда были противоречия между горскими народами Кавказа и национальной политикой самодержавия в ее конкретном проявлении ьа Кавказе, между царским правосудием и обычным правопорядком горцев. Публицистика Коста политична по своему существу и направлена против самодержавной системы управления жизнью торцев. С этим связаны как выбор фактов, так и аспект их освещения. Для статей Коста характерно такое композиционное построение: мероприятия администрации и их последствия в народной жизни, экономические и социально-политические корни этих мероприятий и их несоответствие исторически сложившимся нормам жизни туземцев, их национальной культуре в широком смысле слова (быту, обычаям, мировоззрению, правопорядку, национальному характеру). Отсюда естественное заключение: во всем этом повинна политика самодержавия, дело не в перемещении отдельных лиц в аппарате управления, надо изменить самое систему управления. А так меняются чиновники, а политика остается прежней. Характерно в этом отношении заключение поэмы «Кому живется весело»: Присылают «из-за моря» Старшого вместо прежнего, Попавшего под суд.

Коста не пропускал ни одной памятной даты, чтобы не воспользоваться ею для популяризации дорогих ему имен деятелей русской культуры. Однако отношение поэта к великим деятелям русской культуры особенно ярко и полно выявилось не в отдельных высказываниях и не в участии его в просветительных мероприятиях, а в целом цикле стихотворных посвящений Лермонтову, Грибоедову, Островскому, Плещееву, Чайковскому. Правда, довольно странно и необъяснимо отсутствие Пушкина в этом ряду -имен. Странно потому, что Пушкин был в глазах осетинского поэта самым высоким авторигетом в искусстве художественного слова. В 1899 году по всей России широко отмечалось столетие со дня рожденяи Пушкина и непонятно, что Коста не обмолвился по этому поводу ни единым словом. Адресаты стихотворных посвящений Коста известны все. Загадкой остается только стихотворение «Салам». Ни дата написания, ни адресат его не установлены, и нет фактических данных для их разгадки. И остается единственное — обратиться к данным самого текста. В лучшем до сих пор научном издании осетинских стихотворений Коста, осуществленном в 1939 г. под общей редакцией В. И. Абаева, в комментарии к этому стихотвореншо сказано буквально следующее: «Печатается по третьему изданию «Ирон фандыр». Дата написания не установлена. В рукопись Коста и в первое издание «Ирон фандыр» не входит, видимо, потому, что написано позже. По какому поводу и о ком написано — не установлено». Это значит, что нам достоверно известно об этом стихотворении лишь одно: оно написано не раньше 1899 г.

Никто нз нас его любовью В своей неволе не пылал. Трудом, облитым потом, кровью Он раньше всех свободным стал. Образу Ибрагима противопоставлен образ «потомка княжеского рода», бывшего джигита, тунеядца и эгоиста, который во времена Шамиля славился, но потом: Эта убийственная характеристика, данная рядовыми горцами, полностью совпадает с мнением автора; Джамбулат осколок феодального прошлого в жизни пореформенного периода, Джамбулат» один из тех князей, которые не» смогли, приспособиться к новым условиям жизни после реформы и хватались за прошлое, за реакционные пережитки патриархально-феодального уклада жизни. Не приспособившись к новым формам эксплуатации, они пускали в ход старые средства насилия над людьми — «подарки вымогали силой». В 1897 году, спустя 8 лет цосле опубликования поэмы «Фатима», Коста цитировал мнение газеты «Гражданин» о причинах разбойничества на Кавказе: «Крестьянская реформа, нанеся тяжелый удар былой патриархальной обстановке, в связи с прекращением войны на Кавказе поставила лицом к лицу с нуждой большинство мелкопоместных дворян и князей, имя же им легион. Кроме уменья хорошо владеть оружием и джигитовать, большинство их не имело, да и теперь не имеет, никаких познаний… Они не знают, что делать,. и начинают пускать в ход предметы, которыми лучше всего владеют, т. е. оружие». Это мнение газеты «Гражданин» есть, собственно, смягченный пересказ части вышеприведенного нами отрывка из поэмы «Фатима». Права М. Шагинян, которая писала: «Возможно, что именно на поэме «Фатима» и учились десять лет спустя присяжные журналисты по кавказским вопросам понимать, что творилось тогда в горской среде».

Коста не только переоценил идейное содержание легенды, но внес в нее новые проблемы; социально-философское содержание легенды он попытался осмыслить исторически» иными словами, поэт приурочил ее к определенному историческому этапу в жизни осетинского народа. Для этого онг конкретизирует как национальную принадлежность легенды («Осетинская легенда», ср. у Ерова «Из горских преданий»), так и социально-историческую основу легенды во времени и пространстве: поэт довольно точно указал, где и когда произошли события, описываемые в поэме легенды. Социально-философская проблематика поэмы вдвигается в рамки определенной исторической эпохи и рассматривается как следствие условий общественной жизни той эпохи. Поэтому, в отличие от легенды, в поэме на первом плане социально-историческая проблематика, а вопросы трагической доли горянки, антинародного характера адатов патриархального общества, проповеди «небесной волн» и деятельности ее исполнителей рассматриваются как конкретное проявление социально-исторических противоречий. Итак, где и когда происходит событие, о котором, повествуется в «Плачущей скале»? После краткого лирического вступления («Пишу опять…») в поэме дается сравнительная характеристика народной жизни до и после присоединения Кавказа к России: Давно, давно, когда суровый Кавказ во мраке утопал, Когда о жизни нашей новой Еще никто и не мечтал; Когда судьбу людей решали порыв, каприз и произвол, Когда для слез, для мук, печали Гораздо больше было зол; Когда для варварской забавы Людская кровь лилась рекой, когда для подвигов и славы Был нужен меч и бой кровавый, Тогда вот случай был такой.

Но как доказать это свое убеждение? В поисках ответа он приходит к тезису о божественном происхождении человека и его мысли и стремления обретают единый стройный сюжет, выливаются в последовательную концепцию страстной борьбы за свободу человека, отчизны. Человек — величайшее создание бога, человек рожден для счастья, которое невозможно без свободы, а свободу завоевывают ценою крови, следовательно, борьба необходима и желанна, это тоже счастье. В этом случае существующий мир становится противоестественным, бесчеловечным, подлежащим разрушению. Владимир потому и ухватился за идею божественного происхождения человека, что она сразу наполнила его жизнь большим содержанием, дала ясную цель, оживила волю к достижению этой цели, вернула ему высокое представление о добре и красоте, вернула веру в человека, в людей. И ом не хочет больше отказываться от этой идеи, иначе вновь наступит в его душе полный хаос. Он отныне гордится званием человека, смело вступает в конфликт со средой, идет на полный разрыв с ней, когда не удается склонить ее на свою сторону, и уходит с твердой верой найти людей, способных понять и принять его концепцию смысла человеческой жизни. Я — человек, я создан богом, Ему подобен, им любим, К нему стремлюсь я мыслью, делом, Его я чту, я им храним. Он дал мне жизнь, ей назначенье, Он дал мне чувство, мысль и волю, Лишь мне — венцу его творенья — Дары, достались те на долю. Он создал мир весь для меня, И в нем я царствую всегда. Я царь! Ужель теперь себя Признать скотиной? Никогда! На горячую проповедь Владимира один из его «друзей» — Григорий отвечает, что жизнь человеку дается для наслаждения, живет человек для себя, а конечный итог человеческой жизни — неминуемая смерть.

Таким образом, Коста четко вскрывает действительную сущность этого «перемещения» «бунтовщиков» по произволу администрации. Эта мера, выдаваемая за форму борьбы с преступностью, на деле была формой борьбы с пробуждавшейся политической активностью наиболее сознательных лиц из трудящихся горцев. Пытаясь сломить сопротивление туземных обществ, администрация лишила их «права выбора из своей среды заведомо достойнейшего занять… серьезную в жизни сельского населения должность… старшины». На эту должность стали не. выбирать, а назначать. Администрация назначала старшинами своих «прислужников», как назвал их Коста, из феодально-кулацкой прослойки горских племен или из числа отставных казачьих урядников и полицейских сотников. Кроме того, даже выборные лица из народа («народные представители»), якобы призванные защищать его экономические и общественные интересы, участвуя в обсуждении гражданских дел края (в частности, выбор «народных представителей» практиковался в Кабарде, в отличие от других областей Северного Кавказа), стали назначаться администрацией. «Так называемые народные представители — люди поголовно безграмотные, и попадают они на эту должность не по выбору, ,а по административному назначению, писал Коста, — их участие в совещаниях и проверке кассы ограничивается приложением их именных мухуров «печатей» к документам (если они имеются), совершенно недоступным их пониманию». Так горское население фактически было лишено какого бы то ни было права участвовать в общественной жизни страны, а царские власти систематически преследовали горцев экзекуционными, административными, судебными и прочими мерами, вплоть до прямого вооруженного насилия.