Литературный сайт Александра Ольшанского

И, конечно, не «чутье художника» позволило Канукову уловить «едва намечавшиеся в жизни народа» явления, а прежде всего трезвая мысль публициста, организующая и сопоставляющая исторические факты, причинно-следственные связи явлений различного ряда (экономического, идеологического, психологического и т. д.). А историзм в истолковании явлений подействительностизволил Канукову уловить необратимость в их поступательном движении. Художническое чутье же помогало ему острее ощущать новое в старых формах быта и действительности. Мысль логически доказывала, что это новое неизбежно должно было уже проявиться в какой-то форме в быту, в сознании, в хозяйственном укладе, в мировосприятии, в смене идеалов, наблюдательное чутье художника указывало на присутствие уже этого нового под еле пробиваемой корой старых форм горского бытия. Такое сочетание мысли и художнического чутья действительно требует от писателя особой близости к жизни: к злобе дня, и проблематике и фактам повседневности. Кануков очеркист не мог писать, когда не наблюдал явления действительности в непосредственной близости, когда смысл на блюдаемого явления уводил его от злободневных проблем народной жизни. Будь он по природе своего таланта прежде всего художниом, он мог бы писать об Осетии и в далекой сибирской «ссылке». Но он — по натуре своей воинствующий ыслитель, его преимущественно интересуют живые проблемы живой, быстротекущей действительности. Он — художник, призванный наблюдать живое настоящее и видеть в нем на глазах рождающиеся явления в их не устоявшихся еще формах.

В Кабарде действительно существовал княжеский род Мулдаровых, но какое это имеет отношение к поэме? В ней нет и намека на кабардинцев, в ней враждуют два осетинских рода — Мулдаровы и Афхардовы. Афхардовы были истреблены, а фамилия Мулдаровых существует в Осетии до сих пор, хотя, конечно, в сказании названы не подлинные имена родов. Ясно, что такая «поверка историей» старинного сказания о родовых распрях несостоятельна. В поэме не только нет намека на кабардинскую и княжескую принадлежность Мулдаровых, в ней есть другое: Мулдаровы-осетины, угоняющие скот и табуны лошадей у кабардинцев и ингушей. Об одном из Мулдаровых, Кабутцаве, убитом Хасаной, так и сказано: «Вор рода Мулдаровых, который не давал расти табунам кабардинцев», «воровал буйволов, угонял скакунов ингушей». А вот сказитель обращается к убитому «кабардинскому феодалу» Кудайиату: «Е-е-ей|… Белоусый, беспечный Кудайнат! Ты усердно хаживал к чужим женам, А ныне собственная жена без призора осталась… Никто бы, конечно, не оплакал старческий труп твой, Но наш любимый Ир (Осетия) обычая держится строго, И упадет на тебя несколько слезинок…» Сказитель ясно говорит, что убитый Кудайнат осетин и будет оплакан, хоть и недостоин этого, по обычаю «любимого Ира». Будь он «кабардинским князем», «любимому Иру» не было бы нужды оплакивать его по осетинскому обычаю. Словом, весь текст поэмы каждым словом противится такому «социальному» толкованию. В ней конфликт мленность рода, а не экономическое состояние, не земля и не скот.

Штедер рассказывает лишь один эпизод, очевидцем которого он оказался. Против баделят восстали дигорские крестьяне, их поддержали братья по судьбе из соседних обществ и они силой оружия принудили баделят феодалов согласиться с их претензиями. Штедер отмечает зажиточность феодалов и бедность крестьян, ненависть последних к первым, к их образу жизни, к их религии и политическому поведению. «Благодаря общей ненависти к баделятам и их защитникам кабардинцам», в крестьянской среде «возникло отвращение к магометанской религии. Их крещение поэтому чисто политическое, чтобы… обеспечить себе ближайшую помощь России». Любопытно, что первым пунктом в требованиях крестьян к баделятам также была «общая клятва верности России». Атмосфера ненависти к феодалам и решительность чпе- стьян больше всего поразили Штедера, пытавшегося примирить враждовавшие сословия в видах политики русской администрации: «Они требовали полного уничтожения баделя- юв, так как считали, что без умерщвления их нельзя была надеяться в будущем на спокойствие». Штедер почти ничего не говорит об эстетическом обиходе народа, кроме общего упоминания о том, что «в своих песнях о героях они воспевают коварные кражи, дерзкие грабежи, увоз скота и людей». Но это замечание говорит о том,, что в народе широко были распространены «песни о героях» Это подтверждается и более поздними путешественниками М. Энгельгардтом и Ф. Парротом, бывшими на Кавказе вслед за Клапротом. Они указывают, что стража из осетин- всадников, сопровождавшая их от Моздока до Владикавказа, «весело, как будто их ожидало пиршество резвилась в степи, гоняясь иногда с громким ликованием за спугнутой дичью, а иногда распевая суровые монотонные песни».

Словом, что бы ни намеревался делать Сомов, результат всегда оказывается противоположным цели. Таков же и Суйков. Характерно в этом отношении его поведение в конце третьего действия. Жена Суйкова, обиженная Трубадуровым, бежит жаловаться мужу. Тот порывается мстить за «поруганную честь» жены: «Подайте мне его! Где он?» Но нахальный Трубадуров знает характер Суйкова. Он преспокойно садится на табуретку и играет арию «Не плачь, дитя, не плачь напрасно». Следует ремарка автора: «Суйков при звуках кларнета останавливается у дверей Нафи Джусойты вдохновляется и начинает петь». Увидя эту картину, даже Евдокия Ивановна возмутилась: «И это муж? Это защитник супружеской чести?» Мы уже говорили, что и образ Дуни построен на этом, же противоречии между словом и делом, стремлением и достижением. В более широком плане это противоречие выступает в комедии как несоответствие претензий и реальных сил. 06 этом противоречии верно говорится в давней, но правильной формуле: ничтожество, претендующее на важное значение, смешно. В самом деле, смешны со своими претензиями: Дуня — на роль просветительницы народа, «бунтовщицы» против мещанской среды; Сомов — на роль главы семьи и хозяина; Мария Павловна — на аристократизм; Суйков — на звание одаренного певца; Мазилов, Перышкин и Трубадуров — на звание художника, писателя и музыканта; Евдокия Ивановна — на роль «благородной дамы» с ее руганью («нахал», «жулики записные», «татарская лопатка», «шут гололобый», «нестриженая грива», «комедиант», «Ах ты, маляр нечесаный!» и т. д.).

В эти годы поэт вел напряженную творгческую работу. Именно тогда были написаны им многие произведения, вошедшие позднее в сборник «Ирой фандыр», большой цикл лирических стихотворений и несколько поэм на русском языке; а также множество портретов и больших полотен. Жизнь поэта в эти годы , была полна мучительных раздумий над судьбами родины, над прошлым, настоящим и будущим родного народа. В стихотворении «Взгляни», написанном, по всей вероятности, вскоре после приезда на родину, поэт так описывает свои первые впечатления: Хлынули слезы из глаз, И радость в груди разлилась, — Увидел я снежные горы. Но более бедным, чем я, Вернувшись нашел я тебя, Народ, изнуренный заботой. Нет места тебе ни в горах, Ни в наших привольных полях: Не стой, не ходи, не работай! И дальше поэт формулирует те вопросы, которые отныне стали причиной его постоянной тревоги: И что мы такое сейчас? И чем мы со временем будем? Точнее: «Какова. наша будущность, что будет с потомками?» Этот вопрос, поставленный жизнью малочисленного к забитого народа и четко сформулированный Коста Хетагуро- вым, волновал позднее всех (без исключения) наиболее сознательных представителей осетинской интеллигёнции как: вопрос о будущности национальной культуры и народа в целом. И если попытаться определить основной идейный пафос творчества Коста, то, пожалуй, будет верно сказать, что таковым было его постоянное стремление понять и осмыслить прошлое народа, раскрыть народу глаза на его настоящее, а на основе прошлого и настоящего проникнуть в его будущность.

Событие это целиком в духе и характере политики царизма на Кавказе в дореформенный период и в то же время предваряет собой время «экономического освоения» (Ленин) Кавказа русским царизмом. Общеизвестно, что в духовной истории народа хронологические рамки всегда приблизительны и условны. Приблизительна и условна, конечно, и наша дата — 1865 год. Можно было бы назвать такой датой 1867 год — год официальной ликвидации феодальной зависимости в Осетии и завершения крестьянской реформы. Но, во-первых, хотя земельная реформа имеет громадное по своим последствиям .значение в дальнейшей социально-экономической истории осетин, предопределив сравнительно быстрое культурное развитие Осетии во второй половине XIX века, но непосредственного художественного «отклика» она не получила, «события» в художественном развитии народа не вызвала, подобно 1865 году. И, во-вторых, переселение 1865 года исторически и идеологически тесно связано с процессом освобождения крестьян от феодальной зависимости. Иначе говоря, наша дата согласуется с периодизацией социально-экономической истории народа и в то же время исходит из факта художественной истории, ибо предназначена быть вехой литературного процесса. 1902 год, которым мы решили заключить период становления осетинской литературы, — также,,конечно, приблизительная, но не случайная дата. Прежде всего, в этом году завершается общественно-политическая и литературная деятельность Коста Хетагурова, творчество которого явилось •высшим достижением осетинской литературы и культуры в пореформенный период.

Наиб — безупречный исполнитель законов Магомета,, адатов и преданий отцов. Но и Фатима не свободна от их. власти, не смеет решительно порвать с ними. В этом одна из- причин ее трагической судьбы. Величие Фатимы в том, что она осознала несправедливость и бесчеловечность адатов, поняла, что человечность и справедливость можно найти не в среде «лихих князей и узденей», а только в бедной хижине рядового горца-труженика. В этом сила мысли и души Фатимы. Но она еще верит в справедливость бога, авторитетом которого освещены бесчеловечные адаты. Бороться же против этических норм феодальной среды она не в силах, ибо совершенно одинока. Ясно сознавая свое положение, Фатима решает отступить от своей среды, «уйти в народ». В разговоре с отцом она раскрывает как свое отношение к адатам, так и тот выход, который выбирает: «Отец, зачем терять напрасно Слова и время? Знаю я, — Бороться нам не безопасно-. Что делать? Видишь, — я твоя Отдай меня кому желаешь, — Тебе простит и бог и свет, — Мне все равно… Здесь речи нет О счастье…» Для Фатимы ясно, что согласиться с предложением Наиба, значит обречь себя на несчастье,, однако она вынуждена соглашаться («Отдай меня кому желаешь»), ибо бороться она не может — никто ведь не разделяет пока ее правды, никто не согласится с ней пойти против законов Магомета и адатов, даже отец. Фатима знает, что «отдать ее кому желает» отец имеет право по законам Магомета. Но она считает это право бесправием, несправедливостью, преступлением. Она предлагает отцу идти на это преступление, так.

Такое соотношение, такая взаимосвязь совершенно очевидна между поэзией, мировоззрением, личностью Коста Хетагурова и национальным характером, языком, художественным творчеством, сердцем и разумом породившего его народа. Коста родился 15 октября 1859 года в семье Левана Елизбаровича Хетагурова, в селе Нар, расположенном в самом центре Кавказских гор, в верховьях Алагирского ущелья. Детство свое он провел здесь, свои первые впечатления о родном крае, о жизни и характере родного народа он вынес отсюда. Матери своей, Марин Гавриловны Губаевой, он не помнил. Она умерла вскоре после родов, и маленький мальчик был отдан на воспитание Чендзе Хетагуровой. Грустное воспоминание о сиротской доле, тоска по материнской ласке впоследствии заняли большое место в нежной и застенчивой лирике Коста. Не знал мальчик и отцовского внимания. Леван Елизба- рович почти всю свою жизнь провел на военной службе, редко бывал дома и заниматься воспитанием сына не мог. Свое первоначальное духовное «образование» Коста черпал в окружавшей его патриархальной среде простых горцев- тружеников. Несмотря на сиротскую долю Коста был бодрым, впечатлительным, подвижным ребенком. Особой материальной нужды он не испытывал. И не правы те биографы поэта, которые из желания вызвать сочувствие к «горькой судьбе» Коста-мальчика рисуют его детство в жалобно-слезливом тоне: «Мачеха попрекала мальчика каждым куском хлеба, била, ругала. На ранней заре гнала она его из дома пасти ягнят. И Коста рад был уйти из дома.

И это уже не малая заслуга перед литературой. Чем же объяснить, что древнее сказание об одиноком и обиженном исторической судьбой получило во второй половине XIX века не только новое высоко художественное истолкование, но и новую жизнь, широкую популярность Дзуццати дает верный, но общий ответ: «Идея кадага отвечала требованиям. трудового народа своего времени, этим объясняется изумительная популярность его. Если бы кадаг не отражал социально-общественной правды действительности, то народ не принял бы его так близко к сердцу, Народное содержание и народная форма обеспечили кадагу долгую жизнь». Как общую формулу эту мысль можно принять. Но в чем конкретно видел «трудовой народ» правду действительности в поэме? Ведь прямое соотнесение проблем осетинской действительности второй половины XIX века с проблематикой поэмы невозможно. Цомак Гадиев неоднократно возвращался к этому вопросу в своих набросках о творчестве Кубалова. «В какой социальной среде должна была родиться эта поэзия?» — спрашивал он и в поисках ответа обратился к противоречиям осетинской действительности пореформенного периода: «В среде, % где осело и растет земледельческое население, где разруша-% ется родовая организация, но где еще эту родовую организацию идеализируют. Она родилась при феодально-монархическом режиме, не дающем вздохнуть национальностям, и интеллигенция этих национальностей должна была уходить воображением в свое героическое прошлое». И еще: «Социальная база роматнизма Кубалова: а) горская земледельческая среда в период натиска торгового капитализма и перехода от еще не изжитых условий родового быта к буржуазному: б) национальный гнет: оковы царской России; в) политический гнет; убить язык, культуру, быт».