Литературный сайт Александра Ольшанского

А в 1897 году выпустил в свет отдельной книжкой. Первая книга осетинской художественной литературы вышла из типографии Шувалова во Владикавказе. Гаппо Баев всю жизнь гордился этим и, пожалуй, по праву. Публикацию прозаического перевода поэмы Баев предварил таким пространным словом о знаменитом сказителе слепом Бибо Зугутове: «Под скромным заглавием «ЛЕвхаерд- ты Хаесанае»»—была вручена нам рукопись старинного сказания, написанная на осетинском языке Ал.Кубаловым из Батакоюрта. В этом селении жил известный всей Осетии певец народных сказаний—слепой Бибо Зугутов, скончавшийся несколько лет тому назад в очень преклонном возрасте, после долголетней скитальческой жизни. Песни его передаются из уст в уста и поныне, некоторые из них были даже записаны его слушателями. К числу таких произведений принадлежит и предлагаемое здесь сказание — «Л2вхагрдты X ее санае». И далее: «Предлагаемое сказание — точная картина великого мастера в жизни осетин, с их религиозного мировоззрения, с их обычаев и предрассудков». И еще: «Прежде чем приступить к самому сказанию, слепой Бибо обыкновенно старался в коротких словах дать понять своим слушателям о том печальном положении, в котором находится странствующий слепой певец, богатство которого— неиссякаемый запас его песен… Передав часть сказания, народные певцы затем делают небольшую паузу, чтобы слушателям легче было запомнить содержание сказания, вот почему нам пришлось разбить эту поэму народную на главы и по временам вставлять следующий призыв певца: Слушайте, старики, слушайте, юноши, Подпевайте песне, дедовскому сказанию, Дружнее подпевайте своими грудными голосами» Из этого свидетельства Гаппо Баева совершенно очевидно, что «Лхагрдты Хаесанае» — «поэма народная», картина, созданная «великим мастером» Бибо Зугутовым, а не гимназистом Кубаловым, что она записана, а не написана Кубало вым.

В грузинской литературе пореформенного периода часто4 встречается образ именно такого, выбитого из привычной колеи, мелкопоместного дворянина, так называемого «осеннего дворянина», правда, далеко не воинственного Коста Хетагуров обнажил реакционную сущность социального бытия этой прослойки феодально-княжеского сословия в пореформенный период. Образ Джамбулата в приведенной характеристике четко — обрисован. В ней как бы суммируется все, что известно читателю о Джамбулате из предшествующего повествования. Еще два штриха, и образ дописан. После 5-й главы радостные, светлые тона постепенно исчезают. Чем ближе трагическая развязка, тем сильнее звучат грустные мотивы. Грусть эта сказывается и в лексике, и в повествовании короткими, как вздох, предложениями, и в том, что из жизни Ибрагима вспоминаются самые тяжелые моменты ее. Бор темньчй бор, глубокий борБешмет промок.. Немеют руки… Все глуше падает топор, И все больнее грудь вздымает Тяжелый вздох и кто узнает, Как много сил и много дней Здесь отнято у Ибрагима? И все же многих он бедней » В ауле. Начинаются скорбные воспоминания о сиротской доле, украденном детстве, беспросветной юности. Полунагой, полуголодный Ходил за стадом Жил и рос :В конюшне темной и холодной, Поил коров сгребал навоз За промах всякий, всякий вздор Его ругали, били, драли. А уходил на волю, — дали Ему веревку и топор. Жизнь прошла в тяжелом труде, в муках и страданиях Фатима, словно лучиной, осветила безрадостную жизнь Ибрагима, но вот явился Джамбулат и пытается потушить этот свет.

Узнав о гибели Ибрагима, она сошла с ума, бросив в лицо Джамбулату: Убийца лрочь! Итак, «бой с холопами» разрешился трагедией. Погибли Фатима и Ибрагим, но поэма посвящена им, их духовному величию, нравственной красоте. В ней осуждены ггпеггупиая сущность социального бытия и нравственное уродство представителей социальных верхов — Наиба и Джамбулата. Наиб и Джамбулат — несмотря на различия в их характерах — типические представители патриархально-феодальной знати. Коста Хетагуров сумел в их образах глубоко вскрыть антигуманистическую сущность бытия и мировоззрения горской знати в пореформенный период. В этом заключалось злободневное звучание поэмы в 80—90-е годы, когда Коста вел напряженную борьбу с патриархально-феодальными пережитками в экономической, общественно-политической чизни, в быту и мировоззрении горцев Кавказа. Поэма — широкое повествование о характере, самосознании и судьбах народа. Преступному образу жизни, реакционному мировоззрению феодальной знати противопоставлены гуманизм, трудолюбие, вольнолюбие народа; духовной опустошенности, преступности, религиозному фанатизму — нравственное величие, красота, богатство и сила народно то характера. В поэме народ всем своим образом жизни, поведением, духовным обликом и миропониманием отрицает патриархально-феодальное мировоззрение, адаты, устанавливаемые религией. На противоположности их социального бытия вырастает противоположность мировоззрения и характера народа и знати. В поэме ясно видны следы знакомства автора с поэзией Пушкина, Лермонтова, отчасти Некрасова.

Стихотворение обращено к давно умершему физически, но продолжающему жить в сердцах людей, т. е. к бессмертному. Поэт как бы отталкивается от пушкинского «Нет, весь я не умру…». Приветственное слово Коста выдержано в торжественном тоне: Не дал нам бог благословенья, Наши головы уже не в нашей воле, И об этом достойно (хорошо) сказать не можем Тебе, но прости нам это. Ироническая фраза о божеском благословении, повесть о неволе народа и робость за свое неумелое слово (видно, перед большим авторитетом в искусстве слова) — вот содержание первой строфы. Наш разум — слаб, сердце — подавлено горем, Как усталый человек, бессильно наше слово… Ты слишком велик, чтобы быть отцом нашего народа, Наши горы недостойны тобой им созданной славы. Поэт логично развивает мысли первой строфы: просит, как ученик мастера, извинить свое «бессильное слово»; обращается к адресату, как к другу народа, с рассказом о неволе и горестной жизни народа. Адресат назван создателем славы «наших гор», т. е. кавказских гор, но подчеркивается негорское происхождение адресата употреблением, вместо краткой (энклитической) формы местоимения «нае», полной формы «мах» JE вгъау у мах хэехтэен дае цыт!» Заключительная строфа представляет собой обобщение всех мыслей и образов стихотворения: Твоя слава будет жива, пока будет жить род людской, Твоя жизнь и теперь равна ста жизням, На земле ты совершил все славные дела Свою баншю ты воздвиг. Нам кажется, что во второй и третьей строфе Коста: в известной степени ориентируется на «Памятник» Пушкина.

Вернее всего, что он оставил их v себя и позднее утерял. Как бы то ни было, эти произведения до нас не дошли. Возможно, что найдутся когда-нибудь, но пока не обнаружены. Однако и то, что сохранилось, дает яркое представление о большом обличительном пафосе и глубоком социально-политическом содержании его сатиры. В сатирическом наследстве Коста, как и в его публицистике, есть произведения на побочные, периферийные темы (разоблачение пустого внешнего аристократизма и филантропизма, мещанской морали и т. д.), на основной для него всегда была тема политическая, тема — народ и самодержавный строй. Именно этой теме посвящено лучшее сатири- веское произведение поэта — поэма «Кому живется весело», опубликованная в газете «Северный Кавказ» в 1893 году. v В подзаголовке поэмы Коста поставил имя Некрасова-— «Подражание Н. А. Некрасову». Подражания здесь, конечно, нет. Это такое же подражание, каким является, скажем, «Колыбельная песня» Некрасова. В подзаголовке к этому стихотворению тоже сказано «Подражание Лермонтову Важно в этом указании то, что Коста свое лучшее сатирическое произведение связывает с именем гениального Некрасова, сознательно используя его сатирические традиции. В поэме имеется целый ряд приемов, рассчитанных на мензуру. Во-первых, обличаемые чиновники это всего лишь, юказывается: Семь выгнанных чиновников, Отчисленных начальников. Во-вторых, они выгнаны якобы потому, что Служба наша царская, Обязанность гражданская И правда современная Не терпят уж воров, Но это всего лишь повод.

Это помогает нам глубже понять общую концепцию творчества поэта. Наиболее значительными произведениями тех лет являются поэмы: «Фатима», «Передсудом», «Плачущая скала»» этнографический очерк «Особа». Во всех этих произведениях рассматривается прошлое (история, общественная жизнь, быт, обычаи и мировоззрение) народа. Причем в объяснении и оценке прошлого поэт неизменно руководствуется интересами современной ему народной жизни. Работа над поэмой «Фатима» началась, вероятно, в непосредственной хронологической близости к поэме «Чердак» и комедии «Дуня». Карандашный набросок начальных строф («Когда сбираются сюда порой красавицы аула» и т. д.) поэмы сохранился на обороте одного листка черновой рукописи «Чердака». Полемика с «пернатыми певцами» и с эпигонами романтизма, намеченная в «Дуне», широко развернута поэтом в «Фатиме» в форме прямого разоблачения ложного освещения «пернатыми певцами» правды жизни и противопоставления псевдоромантической трактовке темы Кавказа реалистического истолкования проблем кавказской действительности в рамках традиций высокого романтизма (Пушкина, Грибоедова, Лермонтова). Кроме того, как уже было сказано, в широком плане проблематика «Дуни» и «Фатимы» совпадает. В одном случае мы имеем дело с комедийной трактовкой темы разлада личности со своей средой, в другом случае — с трагедией личности, порвавшей со средой, воспитавшей ее, и -перешедшей на сторону народа. Таковы связи поэмы с кругом произведений предшествующего периода. Но в поэме мы встречаемся.

Он особенно подробно пишег о бытовании нартского эпоса в Осетии. Небывалая популярность эпоса и его безраздельное господство в памяти народа вызвали у него слова восхищения: «…песню о нартах… осетин слушает до сих пор с таким же благоговением, как мы — евангелие». И еще: «Редкий старец или даровитый юноша не помнит целиком два, три, и, если много, десять рапсодий этого обширного творения народной осетинской литературы». Пфафф подробно описывает манеру исполнения сказаний («поют о нартах по монотонной восточной мелодии, ак- компонируя пение скрипкою, на которой осетины играют как на виолончели, упирая ее в колена», перечисляет наиболее популярных героев — Батрас, Сатана, Хамыц, Уырызмаг,. так ему не понравившийся, Сайнаг-алдар, Бурафарныг, Че- лехсан и др. При этом указывает, что Батрас наиболее почитаем — «Батрасу приносят жертвы». Пфафф дает любопытные, правда, общие фольклорисг- ские характеристики эпоса, но для истории литературы они не представляют интереса. Более важны для понимания предыстории собственно литературного процесса его наблюдения над бытовыми и героическими песнями. Заметив, что героические песни осетины часто складывали о людях, погибавших в боях против феодальных притеснений и разбоя, защищая свое человеческое достоинство, Пфафф обобщает: «Я вывел заключение, что в Осетии было время, когда разбой и грабеж у них считались самым почетным занятием. Тут упоминались (в рассказе старика из села Быз Смайли Бутаева — Н. Дж.) имена знаменитых героев- разбойников Шоша, Карафа, Тепсюр, который однажды угнал у кабардинцев, один против многих, целый табун лошадей; кавдасард Чермин, который из-за наследства со своими братьями, дигорскими алдарами Тугановыми, вел продолжительную войну и заставил их признать себя старшим в роде».

«Нечего и говорить — пишет далее Баев, — что для все: образованных горцев эти поэмы приобретают сугубое значение. Для них эти лебединые песни заменили вполне отсутствие родной литературы, они поддерживают в них ту любовь к добрым традициям своего быга и к своим темным землякам, благодаря которой интеллигенция только и может выполнить свою великую миссию в деле приобщения народных масс к благам, культурной жизни и в борьбе с отрицательными явлениями». В конфликте между Гасубом и Тазитом (поэма «Тазит») Баев верно увидел исторический разлад между двумя типами мировоззрения и психологии: «Галуб — тип семейного владыки деспота, это коршун гор, мировоззрение которого выражено в мыслях о Тазите» (приводится монолог Гасуба — «нет, мыслит он, не заменит он никогда другого брата»). «Из Тазита поэт сделал симпатичный образ молодого поколения горцев. Это натура созерцательная, с глубоким внутренним содержанием. Его не прельщают набеги, воинская слава, добыча, душой его движет сострадание к рабу. Симпатии поэта на стороне этой чудной натуры. В статье о Пушкине с большой любовью говорится и о Лермонтове, с хорошим знанием произведений поэта. Баев и в других статьях обнаруживает широкое знакомство с классической русской литературой, хотя специальных статей он больше не писал. Однако, как ни странно, X. Ардасенов и здесь обнаруживает будущего эмигранта: «образцами либерального фарисейства являются статьи Гаппо Баева о русских классиках». В стиле статьи можно обнаружить что угодно, в особенности, «гапповский шум» (Коста Хетагуров), «грохочущую риторику» (Цомак Гадиев) и реверансы перед «высшим правительством», но самое главное в ней — искренняя любовь к русским классикам, фарисейства же нет и в помине.

Кроме того, к этому же времени относятся его первые поэтические опыты, о которых опять таки мало что известно. Прозаический этюд «Зима», написанный на русском языке, стихотворное описание новогоднего пиршества в родном селе под названим «Новый год» (на осетинском языке) и вольное переложение стихотворения Гете «Муж и жена» — вот и все, что дошло до нас из юношеских опытов Коста. Эти юношеские опыты Коста представляют собой пробу пера и невозможно делать на этом материале какие-то далеко идущие выводы. Достоверно известно только следующее. В 1883 году Коста перестали выплачивать стипендию, которую получал он из так называемых горских штрафных сумм, затем он был исключен из числа студентов Академии, но продолжал за Биматься вольнослушателем, живя на случайные заработки. Окончить Академию ему так и не удалось. Лишенный какой бы то ни было материальной поддержки, измученный тяжелым трудом вольнонаемного на баржах, Коста был вынужден покинуть столицу и вернуться в Осетию летом 1885 года. О жизни поэта, о вопросах, волновавших его в ту пору, пожалуй, вернее всего можно судить по незаконченной драматической поэме, условно озаглавленной «Чердак». Это единственное произведение петербургского периода творчества Коста, сохранившееся до наших дней. В пользу датировки этой поэмы 18821-1885 годами говорит не только ее художественное несовершенство, но и ряд других косвенных данных. Так, например, в записной книжке поэта между заметками, несомненно относящимися к тому периоду, имеется адрес некоего Владимира Львовича Ранцова (Петербург, Тентелев- ский химзавод по Балтийской железной дороге).

В этом отношении совершенно иной выглядит позиция Коста Хетагурова в его осетинских стихотворениях. Творчество поэта в этот период характеризуется тем, «что, во-первых, он писал в основном на русском языке, примем создал самые крупные свои произведения (поэмы «Чердак», «Фатима», «Перед судом», «Плачущая скала», «Кому живется весело», комедию «Дуня», рассказ «Охота за турами» и т. д.) и обширные лирические циклы. Правда, на русском языке поэт писал всю жизнь, но после издания сборника своих русских произведений (1895), послужившего неким итогом всей предшествующей его поэтической практики, Коста писал по-русски изредка, преимущественно лирические миниатюры. Во-вторых, поэт затронул почти все те проблемы, которые будет разрабатывать в своих осетинских произведениях, но основное направление его творчества в этот период — обличительно-сатирическое; тема народа только осваивалась поэтом — и то пока исключительно на материале прошлого («Фатима», «Перед судом», «Плачущая скала») и в пределах темы женской доли. В-третьих, поэт еще не нашел, собственно, своего читателя-друга, читателя из народа, чьи интересы он защищал всю жизнь, но к которому он пока прямо не обращался. В «Ирон фандыре» же Коста точно определил своего читателя и тип взаимоотношений с ним Это благотворно сказалось на всем его последующем творчестве, в котором центральное, господствующее место заняла тема народа. В-четвертых, к созданию «Ирон фандыра», книги глубоко новаторской, Коста пришел уже полностью сложившимся художником и мыслителем, имевшим за плечами многолетний опыт поэтического творчества на русском языке.