Литературный сайт Александра Ольшанского

Выручать Подлизова Ванюха решил потому, что и тот его В минуту жизни трудную Под градом правосудия Частенько выручал. В речи Старика строка из Лермонтова принимает ярко ироническую окраску. К такому же приему использования цитат Старик прибегает и в других случаях. Когда ему нужно поиздеваться над тем, как проводили «просвещение» «гениальнейшие воры», он не только обличает прямо, в лоб («начали одичание нагайкой изводить»), но и прибегает к цитате, дающей возможность образной конкретизации мысли: Плодами просвещения Объелись мужики. Когда ему надобно характеризовать тупицу-сына Под- лизова, выгнанного из гимназии, он использует классический образ Митрофанушки: из гимназии За лень и тупоумие Прогнали Митрофанушку, Сынишку твоего… Когда понадобилось рассказать о том, как «генеральша», жена Зуботычева, сделала карьеру своему мужу, торгуя собой, Старик опять для характеристики поклонников «генеральши» прибегает к литературному образу, созданному Гоголем и Некрасовым. Гоголь в VIII главе «Мертвых душ» заметил о Чичикове: «Он непринужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами, подходил к той и другой дробным, мелким шагом, или, как говорят, семенил ножками, как обыкновенно делают маленькие старички-щеголи на высоких каблуках, называемые мышиными жеребчиками, забегающие весьма проворно около дам». В сатире «Балет» Некрасов, называя тех, кого он готов «молчанием пройти», указывает и на «мышиных жеребчиков»: Накрахмаленный денди и щеголь (то есть: купчик, кутила и мот) И мышиный жеребчик (как Гоголь Молодящихся старцев зовет).

Продолжая демократические традиции русской литературы, ратовавших за верное изображение природы Кавказа, национального характера, быта и нравов горнев, Коста не раз критиковал реакционных журналистов, сообщавших неверные сведения о характере горцев и природе Кавказа. Примечательны в этом плане статьи Коста Хетагурова «Тарта- рён», «Владикавказские письма», «учебник географии России» и др. Рецензируя «Учебник географии России» Михаила Мос- товского, Коста отметил целый ряд нелепых* невероятных по своей безграмотности заключений о географии и климате Кавказа, об этнографии горцев. Все это преподносилось читателю под видом общепринятых научных истин. Лженаучные измышления искажали представления учащихся (учебник Мостовского считался гимназическим курсом) о Кавказе и народах, населявших его. В «Сборнике материалов для описания местностей и племен Кавказа» (за 1900 г. вып. 28) появилась статья А. Дьячкова-Тарасова «В горах Большого и Малого Карачая (истоки Кубани)» Коста окрестил этого путешественника -«Тартареном из Екатеринодара». Возмущение поэта было «вызвано тем, что этот Тартарен смотрел на Кавказ глазами завоевателя, как на «страну дикарей-пастухов». Его восприятие Кавказа ничем не отличается от той злобной клеветы на кавказских горцев, против которой приходилось выступать Пушкину, Марлинскому и Белинскому в первой половине XIX века. «Только пылкая фантазия или врожденная трусость Тартарена, — пишет поэт, — могли довести его до такого абсурда, что на Кавказе до сих пор все то же, что было сто лет тому назад!» (т. IV, 252).

Таков характер народа, которому всецело принадлежит он. Ска- зитель горько сетует: Долго гнев наполняет сердце осетина» Но когда распалится, добрые люди, То крови кипенье не скоро остудишь. Не смог сдержать «крови кипенье» и Афхардов Хасана, ибо «он был издавна во всем осетином». Убил еще пятерых мужей из рода Мулдаровых, но и сам получил смертельные раны. Сказитель одобряет справедливое наказание «спесивых Мулдаровых», а переход Хасаны за грань справедливости и новую необходимость восстановления справедливости предоставляет судить богам: Бог мужчин Уастырджи все дела лучше всех Знает и всегда в правую сторону Суд вершит над иими, любя справедливость. Хасана, обливаясь кровью, добирается до своей хижины. Вестью о расправе с Мулдаровыми он врачует старую рану материнского сердца и погибает. Так, четвертый эпизод вновь возвращает нас к исходной позиции, к диалогу между матерью и сыном. Только в первом случае мать обращается к грудному малышу, здесь, в финале, она выговаривает мужчине, не умеющему постоять за честь матери и очага, не отомстившему за кровь отца (она еще не знала о жестоком избиении Хасаной Мулдаровых). Таким образом, перед нами типичная трехчленная композиция, кольцевое построение только эпизод подвига Хасаны рассечен пополам: на справедливое мщение и безжалостное избиение, в котором сказитель видит причину гибели героя. Справедливость восстановлена — погибли не только Мулдаровы, но и Хасана за нарушение справедливости. Да и старой матери ничего не остается, кроме как «лишить себя жизни у мертвого сына».

О трагическом исходе болезни Дз. я узнал уже в петербургской больнице, когда после второй операции и сам я почти не подавал надежды на выздоровление. Развязка поистине трагическая! Вы, как живая, стояли неотлучно предо мной, полная неисчерпаемой скорби и молодого отчаяния… С какою готовностью я отдал бы тогда висящую на волоске свою жизнь, чтобы сказать Вам хоть одно слово утешения… Но я не смел… Да и имел ли право? Й в жизни, и в творчестве Коста был безукоризненно искренним и правдивым. О Коста можно сказать: хотите знать его биографию, читайте его стихи, там все сказано самим поэтом. Лирика Коста — это летопись его раздумий над судьбой народа, а в интимно-лирических стихах отражена его личная судьба, его человеческая биография. Бесконечно гуманный в своем отношении к народу, перед которым считал себя, в неоплатном долгу, Коста был так же человечен и в своих личных отношениях с близкими ему людьми. До сих пор мы рассматривали лишь одну сторону этических норм в интимной лирике Коста, т. е. обязанности и права любящего. Но поэт предъявляет определенные требования и к любимой. В них яснее всего обнаружилась социальная позиция писателя. И здесь любовь в понимании Коста не только «акт всепрощения». Коста считал, что революционный деятель должен всего себя посвятить общественному служению, жертвуя свосч личной жизнью. Это положение еще больше осложняет отношение Коста к семье, браку, любви. Он ясно сознавал, что между людьми различного социального положения в буржуазном мире существует такой барьер, перед которым личные достоинства и человеческие чувства бессильны.

Однако Коста далек был от идеализации национального характера горцев. Он отчетливо видел и его отрицательные черты, в том числе и склонность к разбою, никогда не пытался их скрывать, но ратовал за правильное их объяснение, с тем чтобы выработать верные средства их преодоления. Причины общественных явлений Коста всегда искал в социальных противоречиях, объясняя их историей и оценивая с позиций интересов народа. Поэтому причины разбойничества он видел, с одной стороны, в том, что неприспосо- бившаяся к новым условиям жизни часть патриархально- феодальной знати — «самое ничтожное меньшинство туземцев»,— «живя традициями мятежного прошлого и не-понимая еще задач культурной жизни по неподготовленности сво- пот как самому туземному населению, так, в одинаковой мере, и русскому и вместе с тем массу материального ущерба тому и другому населению в виду хронической убыли из имущества населения значительного количества рабочего скота, лошадей и овец». С другой стороны, в числе причин преступности Косга отмечал и «злую волю», не изжитые еще полностью идеалы прошлого — «удаль и молодечество», а также «бегство or кровника и каторги». Важнейшей же из причин Коста считал крайне тяжелое экономическое положение горского крестьянства: «…безземельные или имеющие ничтожные земельные наделы горцы не получая никакого дохода с земли для удовлетворения своих насущных жизненных потребностей и будучи неподготовленными к другому, не земледельческому труду, в борьбе за существование легко впадают в преступления…».

Горький опыт переселенцев отваживал горцев от повторения прежней ошибки: «Мало кто уже мечтает о переселении в Турцию: убедились, что там хуже, чем на родине». В первом варианте статьи Кануков отмечал и другое: «Было время, когда высокопоставленные в народе лица считали недостойным для себя занятием так называемую черную работу, но теперь эта спесь все более и более искореняется, тем более холопы, у кого они были, отобраны, и уже не на кого взвалить обязанность прокармливать свою семью». Да и «прежний характер» исчезает, ибо нет места для его проявлений: «Оружие горца теперь начинает уже ржаветь. Горцу некогда теперь и негде делать наезды, потому, что нужно работать и работать». К мотивам переселения Кануков возвращается еще раз в более поздней статье От Александрополя до Эрзерума (1878 г.), в которой уже отчетливее характеризует эти причины. Это, во-первых, недовольство установившимся режимом после окончательного покорения Кавказа. Во-вторых, боязнь «солдатчины и стремление сохранить в чистоте свою религию. И, в-третьих, стремление феодальной знати горских народов избежать последствий крестьянской реформы, предвещавшей скорое освобождение крестьян, и с выселением в Турцию сохранить своих рабов. Кануков эту причину подает в негативной форме, как обстоятельство, вынудившее знать после проведения реформы на Кавказе в 1867 году не помышлять более о переселении в Турцию, ибо «высшее сословие мусульман-горцев, больше подверженное переселению, лишилось с освобождением «рабов» даровых рабочих рук.

И так до бесконечности, Как сказка про бычка. Таковы все «враги народа» от богатыря заморского до иисаря, такова вся система самодержавного государства. Все сделано для того, чтоб грабить мужика «днем и по ночам». Гражданское управление, полиция, военная бюрократия, народное представительство, органы просвещения, пресса» все объединены одной целью: грабить народ, держать его в темноте и повиновении, сеять вражду между народами. Любопытно, что прототип Людоедова, генерал Кахаиоя, тогда еще (в 1893—1894 гг.) и не думал уходить со своего 220 поста. Только в 1899 году, когда вся его преступная деятельность в Терской области обнаружилась, его перевели в Туркестан, и этим дело кончилось — «Семену дали власть!». Смена чиновников — это лишь смена одного вора другим. Воровство не возбраняется, только каждому вору нужно знать свое место, т. е. грабить «по старшинству, по выслу- гам». Чиновники отстраняются, окончательно проворовавшись, но и это лишь временная мера, они вновь получают власть. Такова «мрачная повесть» о тех, «кому живется весело, вольготно на Руси». И она глубоко правдива. Сам автор назвал ее «правдой беспощадною», которая не пугается Ни гика бусурмаиского, Ни бури сокрушительной, Ни вражьего меча! Поэма публицистична в лучшем смысле слова и документально правдива. Каждый из фактов, рассказанных Стариком, можно проиллюстрировать многочисленными документами по истории Кавказа, да и сам Коста приводит в своей публицистике множество аналогичных фактов. Если в публицистическом изложении поэт строго придерживался газетного стиля, вынужденно описывал неопровержимые факты с протокольной беспристрастностью, следуя их неумолимой логике, то в поэме сила фактов помножена на силу ненависти и презрения к объекту обращения, как определил основу стиля своей сатиры поэт в письме к А. А.

Вполне вероятно, что этот Бекби и стал геооем песни, упомянутым Клапротом. Ведь то, что в глазах Штедера выглядело разбоем и пороком, в глазах народа, чью справедливую борьбу против феодальной зависимости он поддержал с оружием в руках, было героическим протестом. И немудрено, что он стал песенным героем. Характерно, что и другой герой народной песни — Чермен, вероятно современник Бекби, тоже назван даже более поздним исследователем, Пфаффом — убийцей и разбойником. Естественно, что почти за сто лет до Пфаффа Штедер назвал такого же героя разбойником и убийцей. Оба они, как и. многие другие, своеобразную Форму социальной мести называют разбоем, грабежом, убийством из жестокости. Наконец, перечень имен народно-песенных героев свидетельствует о том, что для поэтического творчества осетин в первый период их новой истории наиболее характерным был, именно жанр героической песни, отражавшей их упорную борьбу против феодальной зависимости, их антифеодальные настроения и протест. Однако этим песням, как и их героям, почти полная изолированность отдельных обществ друг от друга не позволила стать общенациональными песнями и героями, поэтому редкие из них сохранились в памяти народа. Процесс последующей консолидации осетин в единую нацию отсеял многое из эстетического обихода отдельных обществ. Мелодии порою сохранялись, приставали к именам героев более поздних времен, а подвиги прежних «местных» героев забывались.

Наконец, Старик рассказывает о самом Сеньке Людоедове. Он, выгнанный из «заморской артиллерии» за «лютость непомерную», «подался в писаря». Но и на этой службе ему не везло: Всюду изгоняемый За буйство, начал Сенечка тужить и. тосковать Но тут взошла звезда Людоедова. Умер «старшой страны неведомой», и Сенечку, которого «для забавы княжеской» «держали на цепи», назначили на его место — дали власть цепному псу. А в «стране неведомой», т. е. на Кавказе, происходило что-то невообразимое и непонятное заморской стороне. Старик-повествователь указывает на две основные причины. Коста эти причины позднее вновь изложил в своей статье «Неурядицы Северного Кавказа». Первая причина: у мужиков отняли землю и роздали ее военнослужащим «богатыря» (царя), и отсюда главные беспорядки в стране, ведь: Что за жизнь народная Когда в земле нужда! Вторая причина: грабеж, учиненный администрацией, и вражда, посеянная в народе той же администрацией. Военачальники «страны неведомой» Вместо просвещения Наукой и искусствами, Начали одичание Нагайкой изводить. И вместо бережеиия Народного довольствия, Начали грабить каждого И днем и по ночам. И, вместо миролюбия И чущства благодарности, В сердцах народных сеяли Проклятье и вражду. Отняли землю по милости «богатыря», грабят, восстанавливают народ против «заморской стороны», а вину за беспорядки сваливают на тот же народ «Никак не можем справиться С преступным дикарем». Из-за моря шлют одного «старшого» на место другого, «попавшего под суд», и он мудрит по своему, Пока не проворуется…

Красиво, тепло и только. Вы говорите: «Гражданская скорбь»… Какая там скорбь гражданская! Обычные плещеевские мотивы с собственными вариациями. Нытье, не спорю, искреннее, но оно вас не поднимает. Хныканьем не заставить плакать других. Если хочешь, чтобы тебя слушали, надо рыдать и смеяться, как Байрон, Гейне, Гоголь, Некрасов». В этих словах сформулировано глубокое различие между скорбью великих народных поэтов и «хныканьем» поэтов так называемого безвременья. Коста умел, подобно Некрасову, «рыдать и смеяться», будить самосознание народа, раскрывать перед ним сущность его социального бытия. Песня-рыдание возводила горе*, народа в тревожный общественный вопрос, требовавший всенародного решения. В стихотворении «Надежда» Коста рисует образ порца, поэта-труженика. Полемизируя с горской аристократией, Коста противопоставляет юноше-аристократу (хъалтэе»), щеголяющему джигитовкой на коне и оружием, юношу-труженика, у которого «стоят наготове плуг и волы». Затем поэт незаметно этот конкретный образ переводит в поэтическое иносказание. Горец-пахарь приравнивается к поэту-труженику, труд поэта — к труду пахаря: Моя доля земли; Думы нашей страны — Моя осенняя жатва. Полон зерном мой амбар, Земля моя изобильна. У меня арба-самокатка, Дорога моя широка… Бедность меня не постигнет, Не бойся, мой старый отец (подстрочник). В этих словах высказаны основные общие положения эстетики Коста. Они непосредственно перекликаются с эстетикой Некрасова. Так же, как Некрасов свою «кнутом иссеченную музу» считал «родной сестрой» «крестьянки молодой».