Литературный сайт Александра Ольшанского

Люди, растерзав Мами-нсновидца за сожжение на костре ребенка и матери. Разрушили аулы, все пожитки забрали, Ушли в Трусовское ущелье со стадами. Тревога Сабана и «почетных стариков» была вызвана именно тем, что подвергался опасности караванный путь. Вести о том, какой враг пробивается к Дарьялу и что он несет с собой, Сабан выслушивал от каких-то гостей, которые «за чашей круговою» рассказывали: Что там, за цепью снеговою, Народы тешились войною, Стремясь пробиться на Кавказ. Страну, откуда пришли люди, чтобы «пробиться на Кавказ», Коста характеризует так: В былые времена Кавказу Не трудно было знать секрет Страны, где все права народа — Покорность, труд, нужда и стон, Где все, что создает свобода, Карал безжалостно закон. К этим данным необходимо прибавить еще одно указание Коста на то, что описываемые в поэме осетины — мусульмане. Возмущенный предложением Мами сжечь ребенка, народ кричал в ужасе: — «Ведь это преступленье! Такого стиха в Коране нет нигде!» Суммируя все эти данные из поэмы, мы можем сказать: в ней речь идет о русских войсках и России, а также об осетинах-мусульманах из прилегавших к Дарьялу аулов, бравших дань за проезд по Дарьялу. Дань брали, конечно, алдары«—осетинская знать. Защищая эту свою привилегию, татарские алдары неоднократно восставали против русских войск. Разумеется, в этой борьбе они привлекали Еа свою сторону простых крестьян, выдавая свои сословные цели за общенародный интерес: Этот момент хорошо отражен в поэме. Так, Сабан, глава совета «стариков почетных», «тревожился немало» и подготавливал народ к сопротивлению.

Белинский писал о Пушкине, что «придет время» когдаг он будет в России поэтом классическим, по творениям которого будут образовывать и развивать не только эстетическое, но и нравственное чувство…» (т. 12, с. 216—219). Этические принципы Пушкина, основанные на глубоком гуманизме и демократизме его, нашли гениальное художественное выражение в его лирике, и, может быть, секретбессмертия его интимно-лирических стихотворений в том и заключается, что они проникнуты бесконечным уважением к личности женщины, отношение к любимой в них основано на чувстве полного признания равноправия и равноценности любящих. Поэтому и в наши дни беспорен тезис Белинского — на лирике Пушкина можно «образовывать не только эстетическое, но и нравственное чувство» людей социалистической современности. Велико было значение пушкинской лирики во всем последующем развитии русской лирической поэзии. Пафос интимной лирики Пушкина полностью разделяется и Некрасовым. Пушкин и Некрасов в сфере интимной лирики исключительно близки и родственны, несмотря на столь же исключительную оригинальность каждого из них. Между тем, рассматривая Пушкина как учителя и предшественника Некрасова, исследователи порой обходят вопрос о близости двух великих поэтов в рассматриваемой сфере лирики. А эта общность настолько очевидна, что вряд ли правомерно обходить ее молчанием. В самом деле, если сравнить такие стихотворения, как «Сожженное письмо» Пушкина и «Горящие письма» Некрасова с образцами интимной лирики Пушкина, легко удостовериться в органической преемственной связи Некрасова с творчеством Пушкина.

Столкновения между казачьим населениехМ и горцами происходили часто, так как казачьи станицы и аулы горцев, на равнинных землях были расположены вперемежку, и ссоры из-за земельных наделов, порубок лесов, потравы и т. д. были неизбежны. При этом поступки горцев строго карались администрацией, которая всячески потворствовала казачьему населению. «Ни один честный казак, — писал Коста, не станет отрицать, что охота на «гололобых собак» до самого последнего времени считалась у казаков очень занятным развлечением. И, действительно, они их били везде, при всяком удобном случае, — не только в дороге, в лесу и степи, но и у себя в станицах, ночью, в сумерках и даже днем, на глазах, у собравшейся на даровое зрелире толпы». «Само собой разумеется, что и туземцы всячески старались и стараются неоставаться в долгу и подчас жестоко мстят русскому населению. Но какая разница в положении сторон! Второй причиной неурядиц на Кавказе Корта. считал циональную рознь между горцами и русским населенном Кавказа, рознь, которую преднамеренно и систематически раздувала царская администрация. Далее Коста анализирует те методы, которые применяла царская администрация для судебного и амдинистративного преследования горского населения. В начале пореформенного периода, — пишет Коста, — «на Кавказ стали проникать вести о новых реформах, появились пионеры европейской культуры; стали открываться школы, освободили крестьян, отменили телесное наказание, завели суд скорый, правый и милостивый.

И горские народы Кавказа в меру своей исторической и культурной подготовленности выдвигали из своей среды деятелей именно такого типа. Историческая необходимость в них выявилась в самой острой форме, а выдвижение их, масштабы и значимость деятелей зависели уже от объективных конкретных историко-культурных условий и субъективных возможностей каждого данного деятеля. Как уже сказано, национальная трагедия переселения части осетин в Турцию вызвала к жизни поэзию Мамсурова Темырболата — начало осетинской национальной литературы. Однако в силу оторванности от Родины традиции он не создал, властителем дум родного народа не стал. Осетин пореформенного периода Мамсуров не знал, проблематика неведомой ему действительности не могла стать предметом его художественного исследования. В интерпретации же кавказской действительности он весь укладывается в рамки дореформенной идеологии и культуры родного народа. Первым деятелем нового типа в Осетии стал Инал Кануков. Странная, пожалуй, трагическая судьба у этого писателя. Девяти лет (по его собственным словам) он со своей семьей проделал тяжелый путь на арбе и верхом из Осетш* до турецкого города Каре и обратно. Двадцати лет окончил Ставропольскую гимназию, но попасть на родину не удалось ему. Поступил в военное училище и армейская служба увела его на Дальний Восток. Лишь к концу своей недолгой жизни он сумел вернуться на родину, но послужить ей уже ничем не мог. Тяжело больной писатель вернулся на родину умирать. Еще трагичней его творческая судьба.

«Плачущая скала», пожалуй, единственное произведение, в котором вопрос рассматривается на материале истории одного народа (осетинского). В других произведениях Коста, как. :и у русских писателей, действуют черкесы, т. е. горцы вообще, мусульмане по преимуществу. Общекавказский характер своих произведений Коста иногда сознательно подчеркивал в подзаголовке. Так, например, в отличие от «Плачущей скалы» (осетинской легенды) поэму «Фатима» Коста назвал «кавказской повестью». * * * Как уже сказано, изученье прошлого родного народа (да и кавказских горцев вообще) Коста завершает этнографическим очерком «Особа». К написанию очерка он приступил, по всей вероятности, когда его выслали за пределы Терской области (1891 г.), когда он находился у своего престарелого отца, который по его просьбе писал заметки о быте, нравах и исторических событиях начала века. Очерк частично был опубликован в 1894 году в газете «Северный Кавказ»» затем в 1902 году в дополненном и несколько переработанном виде появился в журнале «Кавказский вестник» (№ 7). «Особа» содержит богатейший этнографический материал. Ни один серьезный исследователь этнографии Осетии не может пройти мимо этого очерка, выдающегося в этнографической литературе об Осетии полнотой и достоверностью сведений, верностью их истолкования. Однако не эта сторона очерка делает его значительным фактом творческой биографии поэта. Материал очерка имеет самое непосредственное отношение ко многим произведениям поэта как предшествующего, так и последущего периодов.

Но Алгузон — благородный герой, великий воин и справедливый повелитель. Он воинской доблестью и искусством утверждает могущество осов. Он справедливым правлением привлекает к себе сердца даже своих бывших военных противников. И здесь проглядывает идеал политического устройства, который мыслится автором как форма, в которой должно происходить «возвеличение осетин. Иначе говоря, свою «национальную идею», осетинскую тенденцию» автор поэмы мыслит претворить в действительность в формах феодальной государственности и феодальных взаимоотношений между сюзереном-царем и вассалами, основанных на справедливости. Такой идеал «национального возрождения», такая форма реализации «национальной идеи» не только естественна, но, пожалуй, единственно возможна для осетина, «выросшего в грузинских культурно-литературных сферах» второй половины XVIII века. Именно в это время, в эпоху царствования Ираклия II, в грузинских «культурно-литературных сферах» идеал справедливого царя, царя-героя, отважного рыцаря, мудрого правителя и искуссного военачальника, идеал, восходящий еще ко времени Шота Руставели и царицы Тамары, был не только популярен, но и возможность его реализации казалась явной. Сам Ираклий II как бы воплотил этот идеал в действительность. В его время идея присоединения к России, русская ориентация стала популярной. Словом, идейный пафос, «национальная» идея поэмы в осетинской исторической действительности могла возникнуть только во второй половине XVIII века, а литературное оформление могла получить только «в грузинской культурно-литературной сфере» с ее идеалом справедливого царя, прорусской ориентации и «превосходства христианства».

Иначе говоря, Коста пытался «объяснить историей» настоящее и предвидеть будущее. Это свое стремление поэт сам хорошо сформулировал: позднее, говоря, что его взор «В минувшем с любовью блуждал И впивался в грядущее жадно» В творчестве поэта осмысление прошлого и изображение современной действительности все время сопутствовали друг другу, были пронизаны его несокрушимой верой в будущность народа, его стремлением помочь народу в борьбё за переустройство жизни, подготовить его к большой будущности. Однако, обозревая творческий путь Коста Хетагурова в целом, нельзя не видеть, что в первые годы его пребывания на родине (1885—1892) в творчестве поэта преобладает мысль о прошлом родного народа, и, наоборот, с 1893 года (включительно) проблематика прошлого отходит, пожалуй, на второй план, а материал прошлого для объяснения настоящего привлекается уже как давно освоенное и осмысленное. Поэтому, нам кажется правильным, если основные произведения этого периода рассматривать как определенный этап в творчестве поэта, ибо они обладают не только тематическим, но и идейно-художественным единством. Кроме того, думается, что смена устойчивой проблематики — это наибо лее правильный критерий для определения этапов творческого пути любого писателя и даже литературного процесса в целом. Таким образом, допуская известную условность, мы можем творчество Коста 1885—1892 гг. назвать периодом осмысления прошлого, хотя бесспорно, что начало этого периода занимают стихи о современной поэту Осетии.

Когда критерием оценки становится образ любимой Родины-Осетии, святой для него идеал, то он бывает особенно резок и беспощаден. Показательным в этом отношении является стихотворение-диалог «Больной и навещающий». Навестивший упрекает больного в малодушии, призывает быть твердым, не страшиться смерти. Хоть немного приободрись, Чтобы не покинула душа. Лишний страх в беде не поможет, — И для смерти мужество нужно! Это тоже в традициях мужества горцев-крестьян. Еще Сека писал: В беде мужчине надо быть Твердым, как гранитная стена. Мужчине не пристало плакать, как девица, « Горевать — бабой неразумной. Однако больной нарисовал перед посетителем такую неприглядную картину жизни потомков, что ему пришлось утирать скорбную слезу. Больной — это символ далекой родины, идеальный обобщенный образ родного народа. Он был смел и мужествен, до. брой силой и правдой добивал себе добро и славу: Мужество и правду Я держал в руках. — Сделай добро народу! — Было для меня, мой свет, законом (обычаем). Мужество, храбрость, правда-справедливость и служение народу — вот те идеалы, с вершины которых Родина судит о своем «потомстве». И нестерпимое горе вызывает то, что потомство отвернулось от этих идеалов, уронило честь и достоинство народа, предалось низменным страстям. «Завели девок табуны» («Дзугтае скодтой чызджытаей») и жизнь проводят в праздной лени и оргиях. Потеряли честь и мужество («сехсар, сае намыс»), но и не думают раскаиваться. Честь и достоинство в их глазах заменены богатством: Увидят в своей среде Осла с золотой поклажей, И тотчас переменят ему званье, И со славой проводят.