Литературный сайт Александра Ольшанского

Источники общеизвестны, назвать их не трудно. Важнее ответить на вопрос: как Коста из пословицы или притчи, создает произведения профессиональной поэзии? Анализировать все басни нет необходимости. Ясное представление о том, как поэт преображает форму и обогащает содержание фольклорного текста, может дать разбор любой из них. Возьмем только что упомянутый «Упрек». Фольклорный источник — популярная пословица или вывод из притчи. Дело в том, что многие осетинские пословицы именно таковы по происхождению — являются обобщенным выражением морали притчи. Порой этот вывод отделяется от сюжетной ситуации притчи и употребляется самостоятельно, но известна и притча — ее сюжетная ситуация и персонажи. В данном случае в пословице сохранилась сюжетная ситуация, назван и один из персонажей (в притче, как правило, два персонажа), другой упомянут анонимно: Чидаер бираегыэен амбисдендтае хаета, уый та афтае — ауадз мае, уаелае саегь фаелидзы (Кто-то наставлял волка, а он говорит — не занимай меня, вон коза убегает). О том, что волчий норов упрям и постоянен, повадки его неизменны, есть и другие пословицы. Коста привлекла видимо ясность сюжетной ситуации и анонимность второго пеосонажа. Это давало простор воображению, возможность обогащения, притчи образом второго, отсутствующего персонажа. Ведь образ волка остался в басне тем же, что и в пословице — он произнес ту же фразу в чуть измененной форме и бросился на козу, Басня по существу состоит из речи медведя, обращенной к волку. И эта речь ярко характеризует как волка, так и мед- дведя — образ созданный целиком воображением поэта.

Хасана убил четверых мужей из ненавистного ему рода: Кудайната, Кабутцава, наездника-вора, и двух близнецов- братьев, выросших в сиротской доле, как и Хасана, «не знавших материнской ласки». Сказитель от души оплакивает смерть этих близнецов и сочувствует безутешному горю их престарелого отца. На он считает естественным, что за свою спесь и несправедливость, за тяжкую вину род Мулдаровых расплачивается жизнью лучших своих людей, безвинных юношей. Это в духе народной эстетики и этики: чтобы резче осознать всю меру своей вины, человек, род, племя должны потерять самое дорогое и безвинное. Кара за вину падает на безвинного, и тогда яснее становится вся безмерность преступления виновного. Однако кровью четверых Мулдаровых Хасана полной ме-. рой воздал справедливости. Здесь — грань справедливого мщения. Дальнейшее кровопролитие есть нарушение справедливости уже самим Хасаной. И сказитель-судья предупреждает: Афхардов Хасана! Прекрати избиение Мулдаровых! Ты убил четверых за черную кровь отца. За черную кровь отца, за оскорбление матери. Возвратись в свой дом, несчастье прилипчиво, Несчастье кроется порой под ступней. Но Хасана не в состоянии внять предупреждению. Это знает сказитель, знает и причину, в силу которой нет Хаса- не возвращения на путь справедливой меры в мщении. Сказитель скорбит об этом, но дальнейшую расправу Хасаны отсекаете самостоятельный эпизод — он перешел грань справедливости. В этом нарушении справедливости, по мнению сказителя, виновен Хасана, но не в силу своей необузданности.

По признанию самого Коста, стихи, написанные им в «минуты страшного негодования», он «никогда не отдавал в печать — потому что они прямо-таки ужасны по чувству высказываемых в них ненависти и презрения к объекту обращения» (т. V, 92—93). И таких стихотворений было «немало». Это писалось в 1898 году. Позднее Коста никаких сатирических произведений не публиковал. Они должны были сохраниться в его личном архиве. Однако к разбору бумаг поэта после его кончины был привлечен сестрой поэта Ольгой Левановной Хетагурово-Кайтмазовой публицист и общественный деятель, искренний почитатель Коста Гиго Дзасохов с тем, чтобы «кое-что выбрать, другое уничтожить». Дзасохов опубликовал целую книгу произведений Коста, но среди Них нет стихотворений, полных «страшного негодования». Дзасохов далек был от верного понимания мировоззрения поэта. Он окрестил его «поэтом-народником», который якобы «по своим общественным взглядам принадлежал к тем, которые стоят за постепенное мирное развитие государства: всякое насилие было противно его гуманной натуре». Так Дзасохов отвел революционное содержание наследия поэта, призывавшего к бою, чтобы «грудью грудь насилия встречать». В эту концепцию Дзасохова никак не могли уложиться стихи «ужасные по чувству, высказываемых в них ненависти и презрения к объекту обращения», И, естественно, что их в издании Дзасохова не оказалось. Мало , вероятно, чтобы Дзасохов, образованный литератор, проникнутый подлинным уважением к Коста, пошел на «уничтожение» стихов поэта в ряду других бумаг, уничтожение которых считала желательным Ольга Левановна.

Центральным образом, объединяющим всю пьесу идейно» и композиционно, является Дуня. Просвещение народа, всеобщий труд как средство избавления людей от всех общественных зол, хождение в народ с целью просвещения — все эти идеи связаны с образом Дуни. Они, как частные вопросы более общей проблемы — интеллигенция и народ — глубоко интересовали поэта в ту_пору. Поэтому естественно видеть в них центр проблематики пьесы, а в образе Дуни центральный образ, с которым связано и сюжетно-компози- ционное движение произведения в целом. Проблему смены дворянского сословия буржуазной мьг потому и назвали второстепенной, что она только намечается в первом действии, а затем исчезает. Автор показывает героиню уже в другой среде, с другими интересами и на них фиксирует внимание читателя, как на самом главном в произведении. В первом действии Дуня в среде взбалмошной аристократки и слабохарактерного богатого мещанина Сомова. Здесь не лишне сказать, что, если правомерно видеть в образе Марии Павловны «отражение процесса разрушения старого дзо- рянского мира», то столь же неравомерно видеть в Сомове представителя нарождающейся буржуазии, «кулака-мироеда» (А. Цаголова). По своему характеру Сомов — это скорее Обломов, нежели Лопахин («Вишневый сад»), барин, а не кулак-мироед. Его разговор с приказчиком Гурчиным, а затем и с Дуней — это прямая аналогия с «жалкими словами» Обломова, с его диалогами с Захаркой. Из рассказа приказчика Сомову ясно, что его мельница не выдержит конкуренции с мельницей немца («чего доброго, подорвет.

Но их произведения также не относятся к осетинской литературной традиции и не входят в предмет истории осетинской литературы. Наконец, на наш взгляд, историку литературы надо иметь в виду одно обстоятельство. В многонациональном государстве язык наиболее развитой и многочисленной нации естественно становится языком межнационального бытового и* культурного общения. На этом языке происходит и писательское общение в многоязычной стране не только в личной переписке, но и в публицистике, и критике, когда приходится решать вопросы межнационального значения. И, разумеется, иноязычные факты такого ряда естественно входят в предмет истории каждой национальной литературы. Определить предмет истории литературы сравнительно легче, чем наметить периодизацию литературного процесса в период его становления, когда он еще не вполне отграничен от общекультурного движения. На наш взгляд, основу периодизации литературного процесса должны составить наиболее значительные явления: в качественном, идейно-эстетическом движении литературы. Иначе говоря, смена устойчивых настроений, тем и проблем, идей и образов в их соотнесенности с важнейшими сдвигами в духовной биографии народа должна определить границы между отдельными периодами. Такой подход усложнит установление точной и ясной периодизации, ибо не позволяет прямо следовать за периодизацией социально-экономической истории народа, но зато обладает одним неоспоримым преимуществом. Это — учет момента относительной самостоятельности литературного развития, поиски внутренней логики его поступательного движения.

Идти по прямой дороге, сохранив в себе столько честности и гражданского мужества, чтобы предметы: называть своим именем: зло называть злом, добро-добром, вора-вором, мерзавца-мерзавцем. Александр Кубалов был намного моложе Коста, опубликовал при нем всего лишь около пятисот стихотворных строк, одну поэму и четыре стихотворения, но после смерти великого поэта еще тридцать лет выступал со своими произведениями. И все-таки, как идейно-эстетическое явление, его дореволюционное творчество не имеет точек соприкосновения не только с поэмой Коста Хетагурова, но и Темырболата Мамсурова. Оно ближе всего стоит к поэме «Алгузиани». По своему идейному пафосу, этическим и психологическим представлениям вполне укладывается в систему дореформенных идеалов, которым объявил войну Кануков. Уже при Коста Хетагурове . творчество молодого поэта выглядело явлением устарелым по своему идейному содержанию и по поэтике. Однако первая его поэма «Афхаердгы Хаесанае» до сих пор популярна в народе. И этому необходимо найти историко-литературное объяснение. Отдельные произведения Кубалова в осетинской литературной критике обсуждались неоднократно, порой резко порицались, тем не менее в истории осетинской литературы Кубалов — явление значительное и обойти его молчанием было бы несправедливо. Уже говорилось, что М. Тотоев не нашел ему места в своей концепции осетинского историко-культурного процесса пореформенной эпохи и обошел его молчанием. X. Ардасенов относит его к последнему десятилетию XIX века, но не находит ему определенного места в процессе борьбы идей, смены и противоборства идеалов литературы.

Самый спор уже предполагает, что национальная литература существует на своем языке, иначе спор не имел бы никакого смысла. Но о создании национальной литературы на инонациональном языке не может быть и речи. Язык — наиболее устойчивый, наиболее долговечный признак как самой нации, так и ее культуры вообще, литературы в особенности. Он объединяет в единый коллектив племя, народность, нацию, развиваясь и совершенствуясь в процессе исторического бытия, его носителей. Он оформляет и объединяет духовное творчество своих носителей в единую •национальную традицию еще задолго до возникновения нации и эта его функция остается за ним пока нация как единый коллектив, как исторически сложившаяся общность языка, территории, экономики и культуры не исчезнет или не сольется с другим национальным коллективом. Существование как нации, так и национальной литературы немыслимо без развитого национального языка. Таким образом, бесспорно, что предметом истории осетинской литературы является литературная традиция на осетинском языке. Только предыстория включает в себе иноязычные факты становления национальной традиции. К русскому языку некоторые осетинские писатели обращались и позднее, когда осетинская литературная традиция уже сложилась, обрела свою оригинальную физиономию. Однако их произведения нельзя уже рассматривать как необходимое звено в развитии осетинской литературы. В наше время для многих осетин русский язык стал родным. Литературно одаренные из них, разумеется, пишут на русском языке.

Живого свидетеля и участника событий прошлого, писать этнографические мемуары, которыми он воспользовался в очерке «Особа», целиком посвященном ^описанию и анализу общественной жизни горцев-осетин вдореформенную эпоху, главным образом в первое тридцатилетие XIX века. Приведенные соображения, как нам кажется, дают основание отнести написание «Плачущей скалы» к годам первой ссылки 1891—1893 гг. хотя возможна и другая дотировка. Анализ идейно-художественного содержания поэмы осложняется тем, что историко-философская проблематика ее вырастает на материале народной легенды. Историко-философская концепция автора проглядывает уже в переделке сюжета легенды. В народном предании сюжет легенды сводится к следующему. Посреди гор, у подножья большой скалы стоял древний аул Амгай. С давних пор жители его промышляли набегами, занимались и хозяйством: сеяли овес, кукурузу, держали скотину. Все бы шло у них своим порядком, если бы аллах утвердил на высокой скале дозорную башню. Жители неоднократно пытались построить башню, но каждый раз она разрушалась. Тогда «сторожил аула, почетный Куденет» наложил на себя добровольную уразу и, вздымая руки, молил небеса открыть «свою волю». Бог открыл старику «свою волю». Куденет сказал: «Велик Аллах на небе и пророк его Магомет! Живого человека мы еще ни разу не приносили ему в дар он гневается на нас.» Население аула не посмело не выполнить воли аллаха и решило кинуть жребий. Куденет взял две пригоршни мелких белых камешков, примешал один красноватый и, сошедши с фундамента башни, высоко бросил вверх- Красный камень покатился со скалы.

Особо вредными обычаями, ставшими всеобщим национальным и даже шире — всекавказским бедствием, Канукоз справедливо считал кровную месть, калым и поминки. И если кровная месть, обязывавшая смыть кровь кровью, каким бы случайным ни было убийство, переносила бессмысленное кровопролитие из поколения в поколение и входила в жизнь народа кошмарной вереницей убийств виновных и невинных, то поминки разоряли и так обремененный нищетой народ, калым же низводил женщину до положения купленной рабыни. Кануков хорошо знал, что в основе этих обычаев (кровной мести и поминок) лежали древние верования. Убитый, но не отомщенный, не будет допущен в рай и будет вечно взывать из загробного мира к мщению. Умерший будет на том свете голодать, если не справить по нем пышные поминки. Он знал также, что эти представления давно уже стали предрассудком и в большинстве случаев отправление их совершается из-за ложного чувства стыда — как бы не осрамиться в народе. Писатель однажды заметил, что в «осетинах мало хри- стианско-религиозного чувства». 0н знал, что и вера и загробную жизнь давно перестала быть убеждением, превратилась в предрассудок. «Не справить поминки по умершему» считается «величайшим позором». Люди уже не верят, что мертвые голодают и есть просят», но боятся «величайшего позора. «Потому-то каждый старается не осрамиться в народе и разоряется до последней крохи», — так думает упомянутый выше Хатахцко, такой же непросвещенный крестьянин, как и справляющий поминки Бибо («В осетинском ауле»).