Литературный сайт Александра Ольшанского

В поэме «Кому живется весело» легко найти следы любовного изучения произведений Лермонтова, Гоголя, Щедрина, Толстого и др. Любимым поэтом Коста был также и Грибоедов. Цитаты из «Горе от ума» часто встречаются в его письмах и публицистике. Но при всем этом Некрасов был самым близким ему поэтом и по идейно-эстетическим принципам» и по тематике, и по кругу поднимаемых вопросов. Сагирико-обличительная направленность многих произведений поэта в этот период бесспорна. Однако Коста в основном поэт-лирик. И не только потому, что громадное большинство его произведений — стихи лирические. Самая тональность произведений, видение мира и интерпретация явлений в его поэзии носят преимущественно лирический характер. Даже многие сатирические по существу темы разрабатываются им средствами лирической поэзии, а традиционно-лирические темы постоянны в его творчестве. В литературе о Коста нередки скептические высказывания о его лирических произведениях на русском языке. При этом «скептики» исходят из сравнения произведений Коста не с современной ему поэзией, а с его собственными осетинскими произведениями. И тот факт, что поэт на родном языке писал несравнимо сильнее, ставят в укор его же произведениям, написанным на русском языке. И еще: идейно-эстетическую слабость некоторых его произведений распространяют на всю лирику поэта и объясняют ее влиянием Надсона. Это были чуждые, наносные, нехетагуровские настроения, размеры, слова. Вся природа этих стихов глубоко враждебна его духу. Творчество Хетагурова после возвращения его на родину пошло по двум направлеии- ям: осетинские стихи чередовались с русскими.

Александр Кубалов, конечно, знал о предисловии Баева к переводу поэмы. Больше того, вероятно, что с его слов характеризовал Баев слепого певца и его манеру исполнения. Однако ои никогда не опровергал правоту слов Баева, с которым дружил на протяжении 25 лет, пока тот не эмигрировал. Но прошло более тридцати лет со времени записи сказания и Кубалов стал начисто отрицать какую бы то ни было связь поэмы с народным творчеством, а тем более с репертуаром слепого певца Бибо. На специальный запрос Цомака Гадиева о том, что знает он о Бибо Зугутове, Кубалов ответил письменно следующее: «Бибо я видел близко и слышал только три раза». Пел он при нем только один раз, в 1879 году, когда Кубалову было восемь лет. «Я не помню как он был одет, не скажу даже, была ли у него борода, меня, — тогда лет восьми, — особенно поразила слепота его…. Я не помню какие песни он пел, и меня тронул лиризм этих несен, но не содержание их. «Ты, носитель имени бога, — на меня слепоту ниспославший, чтобы не видеть мне синего неба, ни зелени наших полей ему же и зрение и удаль пославший, от смерти его и на этот раз ты избавил» — пел Бибо. Этот лиризм, этот подъем были отличительной чертой таланта Курм Бибо»13. Кубалов противоречит сам себе: утверждает, что не помнит ничего, кроме лиризма, но тут же приводит стихотворные строки, почти без изменения вошедшие в текст поэмы. Из всего, что нам известно о певце Бибо и творчестве Кубалова, можно уверенно заключить, что не только сюжет поэмы, но и стих и идейная концепция произведения восходят к сказителю, самый же текст ныне невозможно расчленить на сказительское и индивидуально Кубаловское.

«Ну не абсурд ли это? — спрашивает Коста. — Да что же должен был делать Ухо при появлении такой важной персоны, как г-н К-о? Конечно, изысканно предложить ему, если не по-французски, то, по крайней мере, словами Фамусова: «Снимите шляпу, сденьте шпагу, вот вам софа — раскиньтесь на покой» — и в довершение всего угостить его шампанским. К прискорбию, ничего этого не сделал горемыка Ухо, потому что у него и обстановка в сакле «буквально нищенская» и поесть нечего». Эти клеветнические статейки, доставлявшие якобы «бёз обидиые», «достоверные» сведения о горцах, преследовали более важные политические цели — дискредитацию горцев и оправдание произвола администрации, чем особенно рьяна занимались «Терские ведомости». Коста отмечал, что «эта газета с каждым днем принимает все более и более нежелательный характер недоверии, а подчас и враждебного отношения к туземному краю», что «это проскальзывает во всех статьях, касающихся туземного населения области, не исключая даже беллетристических и поэтических произведений», что появление в этой газете всякого вздора относительно горцев объясняется тем,, что «… по мнению газеты, туземцы Кавказа если не все, то большей частью — «кандидаты на виселицу» и поэтому, конечно, «церемониться с ними нечего». Таким образом, выступления Коста в защиту национального характера горцев и борьба за верность сведений о Кавказе носят ярко выраженный политический характер. Это было одной из форм борьбы против национальной политики царизма на Кавказе.

исключал экономический фактор и злоупотребления администрации и призывал к применению карательных мер против всех горцев, якобы по природе своей расположенных к воровству и разбою. Коста согласился с М. Слобожаниным, что одной из причин разбойничества являются пережитки патриархально-феодального быта и- мировоззрения, против которых надо действовать не полицейскими мерами, а просвещением. В одной из своих статей Коста ответил и на вопрос о том, почему в песнях народа абреки порой превращаются в героев-мучеников. Причиной такого превращения, по справедливому мнению Коста, является враждебное отношение народа к царскому суду и администрации. В глазах народа полицейское «правосудие» есть сгусток всяческого зла, несправедливости и жестокости. Вот почему «всякий казненный разбойник, какой бы отвратительной репутацией он при жизни ни пользовался среди туземцев, попадая на виселицу, тотчас же в их глазах становился жертвой или мучеником, а более «благородные» абреки навсегда остаются в памяти народа и в песнях, прославляющих их «геройские» подвиги: позорная казнь становится ореолом подвижничества и актом триумфа» (т. IV, 196—197). Таким образом, Коста было совершенно ясно, что не любовь к абрекам заставляет народ слагать о них песни, а ненависть к существующим порядкам, к полицейщине, к судебной несправедливости и ко всей государственной машине угнетения. «Идеализация» абреков в народных песнях была своеобразной формой протеста против самодержавно-поли- ¦ цейского насилия. Коста отвел клевету не только на национальный характер, но и на песенное творчество горцев.

Казалось, вот самый достойный, самый верный и кратчайший путь к приобщению к благам культуры туземцев и к духовному слиянию их с нашей общей родиной. «Но то был сон» (т. IV, 193). Благие начинания в самом начале пореформенного периода в среде только что замиренного народа были всего лишь политическим жестом в целях успокоения волновавшихся горцев. Позднее, когда царская администрация почувствовала себя уверенно, когда развитие капитализма и связанный с ним процесс консолидации буржуазных наций начал выдвигать национальный вопрос, то политика царизма, выявила свою реакционную сущность в более открытой и грубой форме. Этот метод «введения следов», названный Хетагуровым «индейской наукой», изобретенный к тому же «для охраны имущества проживающих в области русских от хищничества туземцев», на деле служил раздуванию вражды между русскими и горцами, давал повод к усилению административных преследований горцев, вел к разорению и обнищанию последних, к развитию преступности, воровства и разбоя, так как преступные элементы оставались ненаказанными из- за навязанной горцам круговой поруки. Более того, преступники, «ободренные своею безнаказанностью, приступают обыкновенно — пишет Коста,, с новой энергией к своей преступной деятельности. Благодаря такому порядку вещей горские сельские обещства очутились между двух огней: между административными карами и яростными преследовани-. ями уличаемых в преступлении лиц» (т. IV, 162). Не меньшим злом для туземцев были длительные экзекуции, которые приходилось выдерживать по произволу администрации по малейшему поводу и даже без повода, по одному подозрению в преступлении.

Коста в ряде глубоко реалистических эпизодов из жизни юноши-горца показал одиночество и беззащитность личности из горской крестьянской бедноты. Главным героем поэм и стихотворений о тяжкой доле горца стал пастух самый бесправный и обездоленный человек из крестьянства. Цикл произведений о судьбе юноши-горца, пастуха, одинокого, на наш взгляд, завершается гениальной аллегорией о «безумном пастухе», бросившемся со скалы на стлавшиеся под ним белые облака в надежде поспать, отдохнуть. Безумием Коста называет отчаянное решение пастуха броситься со скалы, чтобы поспать «до вечера на вате». Коста и себя называет «безумцем» за надежду на счастье в тогдашних условиях: Счастье… Безумец я, о каком счастье говорю Кто же в наше время счастлив? Стихотворение «Безумный пастух» — аллегория, исполненная глубокого смысла. В ней заключена краткая повесть о трагической судьбе пастуха Одинокого. Безумие-—это его иллюзорная надежда. И Кубады, и герой поэмы «Кто ты?» — жизнелюбцы. Что бы ни случилось, как бы горька ни была жизнь, они умеют преодолевать горе и трудности. То шуткой, то иронической фразой, то песней они скрашивают свои безрадостные дни. Они чувствуют свое личное превосходство над своими угнетателями, и этим чувством вызывается их оптимистическое отношение к действительности. Правда, победу над своими, врагами они одерживают пока только в сказках. В стихотворной обработке Коста сказки о пастухе и хозяине-великане пастух одерживает победу над великаном в словесном турнире, оказывается умнее и находчивее своего противника, но и эта сказка могла возникнуть именно на основе сознания народом своего превосходства над угнетателями.

Играя на патриотических чувствах народа; старики направили народ по необходимому им пути. Нарой готовится к защите, объединяет свои силы. В поэме громко зазвучала тема народа. Поэт любуется его единством, его патриотическим порывом, его силой, которой пока что распоряжаются «почетные старики». Показывая силу, красоту и героизм народа, поэт тем самым раскрывает способность народа к решительным действиям. Народ, объединив свои усилия, за один день построил» башню. Спустились мастера к подножью И пред творением своим Отдались сладкому безмолвью, — Впервые общею любовью Любить ведь приходилось им. Тила и красота народа — в силе и красоте «общей любви». Мысль о единстве, как средстве борьбы за освобождение народа, проходит через все творчество Коста. Эта мысль высказана и в «Плачущей скале». Народ совершил «великий труд», но к утру, по какому то «капризу природы», все труды пропали, башни как не бывало: Внизу лишь в глубине долины Валялись плиты здесь и там. И вновь начали заседать старики! И вновь те же пышные фразы, те же пустые решения. Подчеркивая свое ироническое отношение к «почетным старикам», Коста повторяет вновь: Двенадцать стариков почетных Уже рядят двенадцать дней, Как испросить у сил небесных Прощенье за грехи людей? И чем прогневанное небо Умилостивить, чтоб оно Врагом, громящим все так смело, Не действовало заодно, И лишь с тринадцатым заходом Евдва-едва могли решить, Что чем под ясным небосводом, Быть небом проклятым народом, Так лучше умереть, не жить! Народ, как и в первом случае, принимает решение стариков, как закон, и опять не по тем мотивам, по которым приняли решение старики просит «прощенья за грехи людей».