Евангелие от Ивана (часть 12)

Глава тридцать пятая

Картина была бы неполной, если не упомянуть событие, происшедшее в Кремле в тот самый момент, когда Великий Дедка вспомнил, что он когда-то действительно был куском чаги, который покачиваясь на ласковой и теплой волне, плыл по Малому Танаису. Именно в этот момент из августейшего туалета раздался хриплый после вчерашнего бодуна рык Бобдзедуна:

— А хде у нас, панимаш, национальная идея?

Столпившаяся у двери челядь, полушепотом обсуждавшая тему о том, что «Гжелка» почему-то стала сильно крепить, поэтому Главному управлению августейшего сортира, прежде всего начальнику управления по большому, не мешало

Глава тридцать пятая

Картина была бы неполной, если не упомянуть событие, происшедшее в Кремле в тот самый момент, когда Великий Дедка вспомнил, что он когда-то действительно был куском чаги, который покачиваясь на ласковой и теплой волне, плыл по Малому Танаису. Именно в этот момент из августейшего туалета раздался хриплый после вчерашнего бодуна рык Бобдзедуна:

— А хде у нас, панимаш, национальная идея?

Столпившаяся у двери челядь, полушепотом обсуждавшая тему о том, что «Гжелка» почему-то стала сильно крепить, поэтому Главному управлению августейшего сортира, прежде всего начальнику управления по большому, не мешало бы незамедлительно принять меры. Кто-то, в первую очередь начальник узла биде, с перепугу подумал, что там нечем подмываться и подтираться, взглянул вопросительно на начальника Главкремльвлаги. Начальник управления по малой нужде высокомерно поглядывал на коллег, уверенный в полной состоятельности хозяина по своей части.

— Так хде у нас, я, панимаш, спрашиваю, национальная идея?

На этот раз рык был или более членоразделен, или же все предельно старательно прислушивались, что происходило за золоченными вратами ритуального зала, ждали повторения выступления хозяина и на это раз благополучно расслышали. И облегченно вздохнули.

— Найдем национальную идею — куда она от нас денется! Сегодня же и найдем… Взять хотя бы большой теннис на хорошем корте. Россия — страна большая, тут столько можно кортов отгрохать! — нашелся шустрый челядин из Главного управления охраны.

Невесть откуда в кремлевском коридоре объявился призрак Ивана Где-то, затерялся среди придворных.

— Грабь награбленное и не награбленное — вот подлинная нынешняя национальная идея, — произнес он. — Здесь и прогрессивно-исторический момент налицо — высшая стадия карамзинского «Воруют!»

Челядь не слышала слов призрака, однако смысл сказанного отложился у них в подкорке. Оттого они мечтательно и сладострастно заулыбались. И даже Бобдзедун удовлетворенно, словно из Царь-пушки, сотряс воздуся в царском ритуальном зале.

— Так хде ж, у нас, который раз спрашиваю, национальная идея? — вновь донеслось оттуда.

Все взоры обратились к начальнику президентского параграфа. Этот челядин осмелился на днях отобрать у Бобдзедуна последнюю бутылку «Гжелки» — поступок, сравнимый в здешней среде с подвигом Александра Матросова, закрывшего своим телом амбразуру дзота. Естественно, президент отнял бутылку и разбил ее у него на голове. И послал за новой бутылкой. Утром, когда начальник параграфа с забинтованной головой наливал похмельный стопарь, Бобдзедун сообщил, что своим указом присвоил ему ранг чрезвычайного и полномочного посла. В знак благодарности начальник параграфа, чтобы не компрометировать благодетеля, немедленно разбинтовал голову и напялил парик.

На него смотрели с надеждой еще и потому, что он был последним из тех, с кем вчера пьянствовала и над кем куражился Бобдзедун. Вчера хозяин весь вечер заливался слезами, подозревая каждого в том, что он тайно ненавидит Нью Голд Орду. Плакал от ужаса, поскольку от Нью Голд Орды полностью зависело быть или не быть ему президентом this country. Более того — жить ему или не жить. Поэтому он и в трезвом виде, и находясь в положении риз, никому не позволял даже думать плохо о заокеанском Старшем брате. Новые золотоордынцы чувствовали себя в this country как на своем ранчо, даже лучше, поскольку все, чтобы они ни желали — от увольнения министров, подозреваемых в отсутствии горячей любви к Нью Голд Орде, до развала любых отраслей, особенно оборонных, — немедленно исполнялось. Но Бобдзедуну и этого казалось мало. Верноподданнический бзик превратился у него в тяжелую манию, которая давала себя знать не только тем, что он начал вдруг зубрить ньюголдордынский язык, но и истериками в пьяном виде.

— Здесь без Рыжего не обойтись, — произнес чрезвычайный и полномочный, важно, в полном смысле по государственному, нахмурясь.

Дворовые стали допытываться друг у друга: «Где Рыжий?!» Обычно он появлялся к принятию первой рюмки, когда сознание хозяина прояснялось, и он, как утверждали средства массовой дезинформации, вовсю работал над документами. По восемьдесят законов и указов подписывал за один раз! Соломон!

Невесть откуда, словно из воздуха, перед золоченной дверь президентского нужника, возник Чумейко-Чумайс. Никто, даже начальник параграфа, не имел права посещать Бобдзедуна во время делания по малому, не говоря уж — по большому. Но только не Чумейко-Чумайс, на которого никакие ограничения не распространялись. Поскольку он, будучи первым вице-премьером this country, представлял интересы Нью Голд Орды. Поэтому, когда он скрылся за дверью, дворовые тут же поспешили в свои кабинеты, включили систему прослушивания.

Кстати, распечатка разговора для начальника охраны спецтела выглядела таким образом:

«Чумейко-Чумайс. Это, должен вас поздравить, сильнейший ход. Никто и никогда, кроме вас, не задумывался о национальной идее вообще. Это огромный прогресс государственной мысли, мощнейший толчок общественному сознанию, неоценимый вклад в реформы и торжество демократии.

Бобдзедун. Ну, будя, будя, Толян. Еще с утра сглазишь. Ук, ук…

Ч.-Ч. В нашем с вами положении национальная идея может состоять только в преданности Нью Голд Орде, в воспитании пипла в духе восхищения и любви к ней.

Б. Выражайся яснее. Пипл — эта шта?

Ч.-Ч. Народ, с вашего позволения.

Б. Моду взяли умничать. Так и говори — народ. И не пипли! А этот самый народ, панимаш, не попрет нас с Кремля? Вона царицу-немку поперли, а заодно и Николашку. А тебя, ох, как не любят. Вместе с тобой и меня попрут.

Ч.-Ч. Позволю себе возразить вам, ваше величество. Народу-то не осталось, пипл да электорат. А пипл все схавает. Для того и придуманы политические технологии. Рейтинг у вас сейчас всего три процента…

Б. Опять туманцу подпустил. У меня рейтинг постоянный — сорок градусов. Так или не так?

Ч.-Ч. Не так, ваше величество. Если вам угодно, был такой американский полковник по фамилии Рейтинг. Подсчитывал, у кого из солдат больше скальпов. У кого больше, у того и рейтинг выше и тому новое звание. Так и повелось.

Б. А ведь верно (смеется) — чем больше царь или полководец отправит на тот свет, как ты выражаешься, пипла, тем, панимаш, он более великий, знаменитый и уважаемый.

Ч.-Ч. Я же говорю: пипл все схавает!

Б. Если даже, панимаш, открытым текстом объявить ему нашу национальную идею?

Ч.-Ч. Зачем же открытым? Зачем зря раздражать? Эта редакция национальной идеи для нас, для внутреннего пользования. А вам, дабы прослыть отцом нации, следует бросить в массы вопрос о том, что следует понимать под национальной идеей. Пусть спорят, ломают копья. А мы тем временем попытаемся войти хотя бы шестеркой в семерку.

Б. Не понял. Не знаю такого напитка. Есть три семерки, но не люблю.

Ч.-Ч. Не о тех семерках речь! А о клубе самых развитых стран.

Б. Ну, эт калашный ряд. Куда нам…

Ч.-Ч. Не говорите. Именно туда нам и надо. А чтобы туда приняли, надо уничтожить свои ракеты, подводные лодки, особенно атомные, порезать самолеты, особенно стратегические, отправить танки на переплавку. Только так можно доказать преданную любовь к Нью Голд Орде. И что чрезвычайно важно — умело осуществить приватизацию. Таким образом, чтобы фактически бесплатно ньюголдордынцам достались лакомые куски нашей собственности. Это будет гарантией необратимости назад, как уточняет великий Около-Бричко, реформ, но самое главное — нашей безопасности. Нью Голд Орда чуть что — или их студентов обидели, или неугодный строй создали — немедленно посылает авианосцы и высаживает морскую пехоту. А мы отстегнем им собственность. Пиплу по два виртуальных «Итиля», а золотордынцам — акции на нефть, газ, электроэнергию. Пусть только попробует кто-нибудь отыграть назад — костей не соберет. И мы будем на коне. И, как миленькие они нас с распростертыми объятьями и в семерку примут.

Б. Толян, эт тебе за океаном, панимаш, подсказали или сам до этого дошел?

Ч.-Ч. Разрешите не уточнять. Вы одобряете такой аспект национальной идеи?

Б. Целиком и полностью, а сверху еще и с присыпкой!

Ч.-Ч. Теперь о рейтинге. Пипл обожает маленькие победоносные войны. Накануне выборов можно было бы навести конституционный порядок в Чикерии. Как утверждает лучший министр обороны всех времен и народов полка десантников достаточно, чтобы там все разбежались. Ваш рейтинг пойдет вверх, электорат всегда проголосует за победителя.

Б. Стало быть, немножко чикерийских скальпов, мне за пояс заткнуть?

Ч.-Ч. Об этом и речь. На большее наши вооруженные силы сегодня не способны.

Б. А не повернут штыки не на Чикерию, а на Кремль? Тут, панимаш, подумать надо (натужно стонет). Вообще-то, знаешь, в чем состоит наша национальная идея? Не проходить мимо того, что плохо лежит. Красть — вот наша национальная идея. Воровать — вообще-то не царское дело. Может быть, ханское или хамское…

Ч.-Ч. Но ведь можно приватизировать. И не вам, а членам вашей семьи.

«Тебе не спросилися!» — с раздражением подумал хозяин, и аппаратура подслушивания зафиксировала всплеск его мыслительной активности и расшифровала ее смысл.

Б. Ну вот ты ее член. Скажи-ка, сколько уже наворовал, а?

Ч.-Ч. Ваше величество, зачем же на личности переходить?

Б. Ладно, не будем переходить. Иди, а то, панимаш, подперло. Да, чуть не забыл. Вчерась друг Шельмут приехал в Сэрай к другу Убиллу в гости. И позвонили мне. Друг Убилло Клиторн говорит, что у них ливни да смерчи. Так ты, панимаш, дай команду всем в Кремле из солидарности с народом и руководством Нью Голд Орды под зонтиками сидеть. Раскрытыми, панимаш, зонтиками. И я сиводни никого без зонтика принимать не стану. Беги!

В этот момент челядь оглушило. Удар в микрофоны был такой силы, что в кабинетах даже запахло.

В тот же миг на водную гладь Малого Танаиса в районе Изюм-Кургана шлепнулся засохший березовый гриб и, покачиваясь на мелкой волне, неспешно поплыл к Танаису и Понту Эвксинскому.

Свернулось в нравственном смысле пространство и время. На эту страну опустились густые времена.

С этого момента события развивались по наихудшему варианту. Многим показалось, что Добро вообще исчезло с громадных просторов самой большой страны планеты. Не стало Чести, Совести, Порядочности, Достоинства, Целомудрия — отныне они воспринимались как ненужные пережитки недавнего прошлого. И вызывали лишь насмешки.

Пройдет совсем немного времени, и танки из пушек будут расстреливать бунтовщиков-парламентариев в Белом Доме, стены которого почернеют от пламени и дыма. А из великих независимых стран Балтии горячие девушки отправятся на Кавказ отстаивать суверенность Чикерии в качестве снайперш, прозванных белыми колготками. Немало из них будут пойманы, получат в награду по гранате Ф-1. С выдернутой чекой, в пылающие неуемной страстью прибалтийские влагалища.

Новая кавказская война открылась как старая рана. Кровоточащая на десятилетия.

Глава тридцать шестая

Старший лейтенант Триконь был неприятно поражен просторностью подвальных помещений шарашенского НКВД. Узилище занимало по крайней мере треть города. Его таскали из кабинета в кабинет, допрашивали, били и тут же склоняли перейти к ним на службу. Однако он был непреклонен, да подполковник Семиволос в сеансах связи рекомендовал не сдаваться.

В подземный Шарашенск просочились слухи о восстании в Москве — появилась надежда на то, что с падением режима в России ньюголдордынским марионеткам не удержаться и в бывших союзных республиках. Исчезнут, как кошмарное наваждение.

Но однажды надзиратели принесли в камеры видеомагнитофоны с записью расстрела российского парламента. Чтобы неповадно было ерепениться — так расценили пропагандистскую акцию узники. И в тот же день конвейерным методом заработала «тройка»: три минуты разбирательства и Василий Филимонович получил двадцать пять лет колонии строгого режима за шпионаж в пользу иностранного государства и измену Ошараш-Ишеварнадии. Племянника Романа стремительная «птица-тройка» лишила свободы за дезертирство всего на двенадцать лет, а кавказца-майора решила выслать как подданного иностранного государства. На самом же деле обратить в рабство и продать в Чикерию.

Настал день, когда дядю и племянника вместе с другими заключенными погрузили в «воронки» и привезли в барак на краю леса, окружающего довольно большое и красивое озеро. После мрачного и сырого подземелья место представлялось курортным — лес сосновый, берег песчаный, озеро с чистейшей и манящей в свои глубины водой. Не было бы только высокой ограды из колючей проволоки под напряжением, сторожевых вышек, сколоченных из новых, еще не обветрившихся досок. Как и караульных с пулеметами, как и надзирателей с резиновыми палками-демократизаторами, которые пускались в дело, если узники, по их мнению, без энтузиазма и вдохновения работали.

Если еще иметь в виду, что в подземелье они мыли водочные бутылки с шести утра и до десяти вечера, то здесь действительно был курорт. Там помещение для мытья с черным осклизлым потолком, с которого капало, располагалось рядом с узилищем. По утрам, когда заключенные приступали к работе, их поджидали горы грязных бутылок в пластмассовых ящиках. В душном влажном воздухе чувствовалась бензиновая гарь — ящики завозили сюда грузовиками, а «чистую» посуду увозили электрокарами, из чего сделали вывод, что разлив водки производился здесь же. Кроме того, поговаривали, что где-то в этих подземельях женщины-заключенные выпускают «лечебно-столовую» минералку, точнее, умиралку, знаменитой марки Шарашенская — попросту пластмассовые бутылки наливают водой из речки Шарашки, добавляя в нее соли, соды и углекислого газа.

Невольники загружали бутылки в огромные чаны, где в чудовищно грязной воде отмокали наклейки. Потом бутылки вылавливали сачками из проволоки, вручную счищали остатки клея, ополаскивали холодной водой. К концу смены руки разбухали, за ночь не успевали восстанавливаться, поэтому после нескольких дней работы начинали болеть кости.

Бывший лучший участковый лучшего отделения милиции эти тяготы, как и положено по уставу, переносил стойко. Застуженные в холодной воде кости болели все сильнее и сильнее, лишали сна. Ему было тяжко, но не так как племяшу Ромке — от побоев и сырости у него открылась рана на спине. Но, не взирая на это, тюремщики садистски угощали его демократизаторами. Однажды Ромка упал от ударов на пол и потерял сознание. Василий Филимонович бросился к нему, поднимал и укладывал племянника на пустые ящики под градом ударов. Особенно старался бывший сержант, с которым он дрался за теплицу в Больших Синяках. Теперь он стал майором, командовал тюремщиками.

К сожалению, новоиспеченный майор Урин и на строительстве был начальником охраны. Он цепко следил за Василием Филимоновичем и Ромкой, придирался к любой мелочи.

— Запомни, легавый: я тебя и под землей найду и задушу, — сказал как-то ему Василий Филимонович, когда тот избивал Ромку. Ведь парнишка только-только стал приходить в себя, на воздухе рана опять стала рубцеваться — надо было его спасать, вот бывший лучший участковый и пригрозил мучителю, опять принимая удары на себя.

— Я тебя за такой базар четвертую, руки-ноги поотрываю, — кричал Урин, принимаясь за «демократизацию» Василия Филимоновича.

Как ни странно, однако здесь заключенным бесплатно раздавали центральную шарашенскую газету «Дальнейший вперед!». Василий Филимонович, приученный с детства верить печатному слову, как родной матери, вначале недоумевал, читая в газете всевозможную белиберду. Зато Ромка умел читать центральное шарашенское издание как свежий сборник анекдотов. И приучал к такому отношению к печатному слову не только родного дядю, но и полуодичавшего Никиту Сергеевича, как ни странно, Хрущева, обросшего в отличие от своего лысого тезки густыми рыжими волосами, из дебрей которых взирали на мир два синих затравленных глаза.

Этот Никита Сергеевич был в горах Северного Кавказа лет десять рабом, бежал под шумок дудаевского переворота. Его задержала шарашенская полиция и, как лицо, не имеющее никаких документов, вновь определила в рабство. Когда он называл себя Хрущевым Никитой Сергеевичем, то это всегда вызывало смех и заканчивалось психбольницей. Но фамилия, имя и отчество, как он уверял всех, достались ему от родителей. Судя по его словам, он когда-то преподавал в институте высшую математику, но любил заниматься альпинизмом. В горах и угодил в рабство.

Никита Сергеевич любил говорить каждому встречному:

— Хорошо, что сюда цивилизация еще не дошла и мужиков не трахают. Мне один хозяин задницу несколько раз разрывал. И приговаривал при этом: «Это тебе, Никита, за то, что вернул нас из Казахстана. А не надо было туда посылать!» А девкам плохо — их везде и всюду трахают.

И еще была у него загадочная пословица, употребляемая по любому поводу: «Жмут не новые сапоги, а Старые Атаги».

В редкие свободные минуты Никита Сергеевич вертелся возле Ромки, ждал, когда тот, громко и с выражением, начнет читать свежую газету.

— Почитай газетку, ну почитай, — канючил Никита Сергеевич, если Ромка тянул с читкой.

— Возьми сам и читай, — как-то с раздражением сказал Ромка. — Я в институтах не преподавал, даже не учился.

— Не могу. Буквы все забыл, — ответил Хрущев.

— А ты их знал? — спросил Ромка.

— Знал, — кротко ответил тот. — Из меня в Чикерии всю грамоту вышибли.

— Вообще все вы, Хрущевы, малограмотны, — вздохнул Ромка перед тем как приступить к громкой читке.

Как и прежде главным словом в шарашенском официозе было свершается. Видимо, хозяин Ошараш-Ишеварнадии по-прежнему считал, что слово это волшебное, воспалительно действует на трудовую, политическую, экономическую активность и все прочие ее виды. Поэтому в Ошараш-Ишеварнадии ничего не происходило, но зато все свершалось.

— Свершилось очередное пленарное заседание Государственного Грохота, — идя навстречу пожеланиям Хрущева, старался в своем углу Ромка, — который принял закон о признании Академии Наук Ошараш-Ишеварнадии самой древней на нашей планете и в нашей галактике. Признание произошло после утверждения научных докладов, убедительно доказывающих, что древние ошараши и древние ишеварнады подарили шумерам клинопись. В основе клинописи, как известно, являются колуны, которыми наши древние предки раскалывали гигантские деревянные колоды, чтобы из них изготовлять самые большие на земле ульи для пчел, так называемые борти. Вместе с медом в страну шумеров экспортировались и колуны, которые стали первыми в мире буквами и цифрами, поскольку обозначали сорт меда и его количество.

Всеобщий интерес вызвали сообщение о том, что ошарашенское слово «колун» происходит от ишеварнадского слова «коло», считавшегося до последнего времени древнеславянским. Всесторонние и убедительные исследования наших ученых свидетельствуют о том, что слова «колун» и «коло», пришедшие к шумерам по импорту из нашего древнего государства, в свою очередь были заимствованы у шумеров греками. И стали основой слова «культура», которое используется во всех языках мира, кроме некоторых наречий австралийских аборигенов и пигмейских племен в Африке. В связи с этим было решено учредить Академию культурно-духовного единства мира со штаб-квартирой в столице нашего независимого государства Нью-Шарашенске.

Исследователями также установлено, что Колумб — это слегка видоизмененное общее древнее слово ошарашей и ишеварнадов Околун-мбы, означающее Колун-странник или путешественник. Первооткрыватель Америки несомненно имеет ошарашенско-ишеварнадские корни. Всеобщими и бурными аплодисментами было также встречено научное заявление о том, что и знаменитый академик науки, рядовой генералиссимус пера и государственный министр дружественной Точки RU, личный и верный друг Великого ошамхала Аэроплан Леонидович Около-Бричко является нашим соплеменником. В связи с этим господину Около-Бричко был направлен приветственный адрес и приглашение посетить нашу страну с докладом о своих корнях в удобное для него время.

Сессия Академии Наук с удовлетворением выслушала доклад о том, как нашими предками были переданы китайцам секреты изготовления пороха и газетной бумаги. Некоторыми академиками высказывалось следующее предложение. После завершения и оформления этих исследований просить Великого ошамхала обратиться в Организацию Объединенных Наций о признании за Ошараш-Ишеварнадией приоритета в изобретении пороха и газетной бумаги, а также о распространении на них права интеллектуальной собственности. Что должно повлечь за собой приобретение у нашей страны всеми государствами мира патента на их производство и использование. Предложение решено детально обсудить на следующей сессии.

Однако гвоздем программы стало сообщение вице-Великого ошамхала и вице-президента Академии Наук господина Ширепшенкина о создании нашими учеными уникального препарата ишеварнадикума, который со стопроцентной эффективностью излечивает СПИД. Ишеварнадикум излечивает также все известные формы рака и венерических заболеваний — причем даже на расстоянии, для чего достаточно одному члену семьи постоянно использовать обработанные уникальным препаратом женские прокладки или фотографию больного. По своему действию на мужчин и женщин препарат значительно превосходит йохимбу, виагру и прочие секс-стимуляторы. Сессия единогласно утвердила ишеварнадикум в качестве основного лечебного препарата XXI века, поставив задачу создания в самые сжатые сроки препарата ошарашдикума, излечивающего все остальные болезни человечества, как известные науке, так еще и неизвестные.

— Ты заткнешься сегодня? Или помочь? — спросил бритый наголо раб по кличке Качок. Он был единственным, кто попал сюда из братвы, не исключено, что в качестве смотрящего, поэтому всевозможная шушера из бомжей, алкоголиков и мелких воришек держалась к нему поближе. К нему и охрана относилась с уважением, даже сам Урин, теперь подполковник, заискивающе улыбался при встрече с ним. Поэтому не было ничего неожиданного в том, что тут раздалось несколько голосов в поддержку Качка.

Ромка отложил газету, лег на нары, сцепив за головой кисти рук. Ему не хотелось спорить с Качком. Василию Филимоновичу даже показалось, что окрик братана помог ему избавиться от надоевшего занятия. И довольно бессмысленного — ведь невольников, кроме Хрущева, газетная белиберда совершенно не интересовала. Ни возмущения, ни смеха. Ни радости, ни уныния. Все по фигу. Кроме исконного желания сбиться в стаю, угадать и исполнить пожелания вожака.

— Ишеварнадикум — совсем хуже некуда. Пидорасы теперь совсем распояшутся. Власть везде прибрали к рукам пидорасы. Называют себя голубыми. Какие голубые — они пидорасы! — воскликнул Никита Сергеевич и, усевшись на свое тряпье, схватился за голову.

Несколько дней спустя Качок превратился в охранника. Василий Филимонович не позволил себе удивляться, но сразу же доложил новость Семиволосу. Начальник тоже не удивился, заметив устало, что братва поперла на службу режиму, бандиты и чиновники сбиваются в общие стаи. И спросил насчет того, не думает ли он выбираться оттуда? Просидел, мол, почти год, не намеревается ли отсидеть еще все двадцать четыре? «Товарищ подполковник, да при малейшей возможности слиняю отсюда!»- заверил он начальника. «Ну-ну»,- ответил с большим сомнением Семиволос.

Это «ну-ну», не только переполненное руководящим сомнением, но и пренебрежением к возможностям бывшего лучшего участкового лучшего отделения столицы, совершенно не давало покоя. Василий Филимонович выискивал слабые места в системе охраны, однако их не было. Четыре вышки по углам с пулеметами, в два ряда колючая проволока под напряжением, между рядами спираль Бруно. Множество видеокамер показывали на мониторах в караульном помещении буквально все, что происходило на стройплощадке и в бараке. На воротах строжайшим образом, с собаками, обыскивались машины. В темное время суток патрули с овчарками непрерывно ходили вокруг внешнего проволочного ограждения.

Охранялась стройка так строго, видимо, по причине святости и неприкосновенности частной собственности. А принадлежала она министру безопасности Сучкареву, который куда-то основательно запускал руку — не на зарплату же, которую в Ошараш-Ишеварнадии было принято не платить вообще, строил огромный загородный дворец. Василий Филимонович не раз видел его здесь — запузел бывший капитан, передвигался по земле вальяжно, словно делал ей одолжение. Каждый раз его окружала толпа прихлебателей, которые строчили в блокнотах, записывая каждое слово великого человека. А Сучкарев упивался своей властью, ему нравилось, что каждое его слово, не говоря уж о замечаниях или прямых указаниях, найдет свое отражение в главной амбарной книге министерства и попадет в историю. В минуты осознания этого он водружал на переносицу пенсне, что делало его похожим на Берию и внушало ужас окружающим.

Однажды Сучкарев заметил Триконя. Небрежно махнул пухлой рукой в его сторону, приказал доставить его. Подполковник Урин не доверил подчиненным выполнение высокого поручения. Подбежал, запыхавшись, к Василию Филимоновичу сам.

— Зэка Триконь, к господину министру! Бегом! — заорал он, вытаращивая от усердия глаза, однако воздержался от привычки при обращении к заключенному усиливать приказания демократизатором.

Василий Филимонович не побежал, а потрюхал. Вроде бы и бежал, но и не бежал, имитировал старание. «Быстрее, быстрее!» — поторапливал сзади Урин, но демократизатор в дело не пускал. Кто знает, для чего министру понадобился бывший ментяра.

Дотрюхав до Сучкарева, Триконь остановился перед ним как бы по стойке «смирно», доложил, что по решению священного ошамхальского суда отбывает наказание — двадцать пять лет лишения свободы за шпионаж и предательство интересов великой и суверенной Ошараш-Ишеварнадии. А матерчатую кепочку не снял, не прижал ее, скомканную в правой руке к бедру — такие ритуалы, позаимствованные из фашистских концлагерей, завели тут. Нарочно не снял.

— Головной убор в правой руке к бедру! Живо! Перед кем стоишь? — закричал Урин и замахнулся, чтобы сшибить кепочку с головы нарушителя ритуала.

— Отставить, — остановил Сучкарев начальника охраны и обратился к Василию Филимоновичу: — Так тебе четвертак впаяли? Извини, не знал.

— Спасибо за заботу, господин начальник! — съязвил Триконь.

— Не поумнел? Может, поумнел, и пойдешь служить? Условия те же, — уточнил Сучкарев. — Должность предлагаю вообще синекурную — представителя наших правоохранительных органов в Москве. Разрешу даже взять своим заместителем любимого начальника — майора Семиволосова.

Василий Филимонович впервые слышал про должность, на которой синим курят, и решил, что это бесплатный сыр, только с дымом. В голове быстренько провернулся план использования этой возможности для побега из Ошараш-Ишеварнадии, а в душе — дал о себе знать соблазн. «Да как же так — я почти согласен идти в услужение этой швали?» — опомнился он и возмутился своим планом. И тем, что соблазн саднил душу.

— Господин начальник, прежде чем продолжить разговор, хочу обратить ваше внимание на два обстоятельства. Разрешите доложить?

— Валяй.

— Я из тех, кто присягает один раз в жизни. Если пойду служить к вам, то без присяги.

— Страны, которой ты присягал, больше нету. Триконь, что за каша у тебя в голове? Сегодня всё продается и всё покупается. Семиволос твой, честный, не понимает, что надо делиться. Он не берет, видите ли, взяток, не крышует, не облагает поборами всех на своей территории. Мы свою крышу, извини, у вас организовали. Потому что все убеждены, что ментов честных не бывает. А Семиволос выпендривается. И у тебя от него крыша поехала. Вася, запомни: всех можно купить. Эпоха рынка навалилась!

— Но присяги никакой больше принимать не буду.

— Да кто от тебя требует присягу? Что ты носишься с этой присягой?! Есть вещь посильнее присяги — страх. Пуля за некрасивое поведение. За предательство найдем и на обратной стороне Луны. Что там еще у тебя… — Сучкарев тут даже кисло поморщился.

— Прошу освободить моего племянника Романа Триконя. Он был комиссован по ранению в Афганистане, а осудили за дезертирство.

— Ты мне, мне, — Сучкарев ткнул пухлым пальцем в свою грудь, — это условие ставишь?

— Кому условие ставишь?! — эхом возмущения отозвался Урин.

— Да разве это условие? Всего лишь просьба восстановить элементарную справедливость. Парня лечить надо, а не заставлять работать с зари до зари. Как я могу идти служить к вам, зная, что родной племянник тут безвинно страдает?

— Никак не можешь, — сказал Сучкарев, и глаза его стали ледяными и колючими. — Замыслил меня с кем, с самим Ширепшенкиным, поссорить?! Это же он засадил твоего племяша! После этого ты отсюда никогда не выйдешь. И племяш не выйдет. Вообще никто не выйдет, — угрозы министр произносил с мстительным сладострастием и напяливал на переносицу знаменитое пенсне. — Убрать!

Василию Филимоновичу пришлось не трюхать, а мчаться под ударами прилежного Урина, да так стремительно, словно зачет принимал лично подполковник Семиволос. Отдышался, взял ведро с раствором и пошел на свое рабочее место. «А все-таки не продал ни душу, ни тело»,- размышлял с удовлетворением, возводя стену из кирпича, поскольку тут его считали каменщиком высокой квалификации.

На следующие день они работали всего три часа — до девяти утра. Потом их загнали в барак, закрыли наглухо окна и под угрозой применения оружия приказали к ним не подходить. Зловещая тишина повисла в темном бараке. Василий Филимонович вспомнил слова Сучкарева о том, отсюда никто не выйдет, и подумал: неужели решили всех уничтожить? С их стороны это было бы глупостью — невольники освоили строительные специальности, медленно, однако возводили сучкаревский дворец. И стройка была далека до завершения — какой смысл в замене рабов?

К сожалению, не только старший Триконь обеспокоился. Никита Сергеевич, обхватив голову руками, покачивался на нарах из стороны в сторону и причитал:

— Фашисты барак досками заколотят, теперь обольют бензином и подожгут. Сейчас заколотят, сейчас…

— Станут заколачивать — идем на прорыв. Кому повезет, тот останется жить, — поставил в известность Василия Филимоновича племянник.

Чувствовалось, что Ромка обговорил это с молодежью. Но доски охранники не приносили и двери не заколачивали. Вместо этого они включили свет в бараке и приволокли бак с обеденной баландой. Напряжение схлынуло, потому что кормежка перед тем, как расстрелять или сжечь, находилась вне пределов здравого смысла. После обеда их погнали на работу.

Тайну загадочной паузы Ромка вычитал в газете «Дальнейший вперед». Оказалось, что в тот день великий ошамхал катался с Бобдзедуном по озеру на катере. Бобдзедун для того, чтобы искупаться, купил в ближайшем сельмаге плавки, которые затем выбросил. Газета чуть ли не разворот посвятила августейшему омовению главы дружественного соседнего государства. Плавки Бобдзедуна стали гвоздем визита. Их подобрал капитан ошамхальского катера и повесил в качестве бесценной реликвии в своей рубке. И с восторгом предложил в честь этого присвоить посудине новое название — «Высокие плавки». И еще он был готов безвозмездно передать их Музею Плавок, если таковой в Нью-Шарашенске будет учрежден.

Еще одной горячей новостью было то, что население Ошараш-Ишеварнадии свершило заготовку первой тонны бисера для Великой китайской стены. Покупало у фирмы БББ килограмм бисера за сто ошарашек, нанизывало на нитки длиной 46 сантиметров и сдавало за сто двадцать ошарашек. Но с оплатой по поступлении денег из Поднебесной.

— Почему 46 сантиметров, ведь стена тянется на пять тысяч километров?! — не удержался от смеха Ромка во время громкой читки.

Ответом была тишина. Никто не понял, что это мошенничество. И Василий Филимонович подумал о том, что будь заключенные на свободе, то девять несчастных из каждого десятка побежало бы в БББ. А что такое БББ, никто в Ошараш-Ишеварнадии не знал. Как и в Точке RU — что такое МММ.