Евангелие от Ивана (часть 1)

РОМАН XXI ВЕКА

А люди? Люди будут боги

Или их громом пришибет.

Федор Глинка. «Две дороги»

Описываемые в романе события и действующие лица являются результатом художественного вымысла и ничего общего не имеют с реальными событиями и людьми. Это распространяется и на возможные ситуационные совпадения, схожесть характеров, имен и фамилий, поскольку художественная литература может лишь отражать жизнь, причем по законам жанра и конкретного произведения, а не по законам, принимаемых Государственной думой.

РОМАН XXI ВЕКА

А люди? Люди будут боги

Или их громом пришибет.

Федор Глинка. «Две дороги»

Описываемые в романе события и действующие лица являются результатом художественного вымысла и ничего общего не имеют с реальными событиями и людьми. Это распространяется и на возможные ситуационные совпадения, схожесть характеров, имен и фамилий, поскольку художественная литература может лишь отражать жизнь, причем по законам жанра и конкретного произведения, а не по законам, принимаемых Государственной думой. Последние, слава Богу, на художественную литературу, истинную, а не коммерческую, пока не распространяются. Да этого им и не дано.

Публикатор

Глава первая

Итак, Главный Московский Лукавый, придя в ужас не от содеянного им и его присными, а от намерений населения столицы и прилегающей одной шестой планетной суши. Обменялся историческим рукопожатием на крыше ресторана «Седьмое небо» с Главным Московским Домовым. И молниевое молоко заструилось по Останкинской телебашне. Телевизионная наркоигла празднично заискрилась, исторгая из себя гигантскую вольтову дугу, — в ней Лукавый и Домовой, он же Великий Дедка Московского посада, истаивали как два снеговика. Но пахло жареным.

Великому Дедке такая процедура была внове. За двадцать пять веков домовой службы он и не слыхал о чем-то подобном. Ему было интересно: а что потом будет? (Лет десять спустя из башни повалит дым, как бы подтверждая мнение тех, кто считал, что в стране установлен режим дымократии. Публикатор).

Между тем, как только Лукавый и Домовой приступили к составлению знаменитого меморандума о том, что Зло должно быть Злом, а Добро — Добром, и что они никогда не должны меняться местами, выдавать себя за другое, поскольку это неизбежно приведет к Хаосу, за которым наступит Ничто, Вселенский Сатана в чрезвычайном порядке созвал заседание бесовского генерального штаба. Строго спросил насчет того, все ли на одной шестой части суши соответствует предсказанию Нострадамуса, поскольку лучшего прикрытия для сатанинских планов даже им, бесам в лампасах, было не под силу. Генштаб заверил Дьявола, что все идет в соответствии с предсказаниями. Специально уполномоченные толкователи Нострадамуса подготовили общественное мнение ко дню Икс. Население Третьего Рима и прилегающих пятнадцати республик жаждет этого дня.

Лампасникам захотелось внести в сценарий собственную пакостную отсебятину. Например, предлагалось неустанными заботами меченого генерального президента присоединить Советский Союз к Аляске совершенно бесплатно, дабы всем намекнуть, что он по первой профессии все-таки прицепщик. Тем более что десятки тысяч квадратных километров шельфа в советской экономической зоне, в недрах которого находилась седьмая часть всех нефтяных запасов планеты, он уже отдал. И, как утверждали ироничные языки, тоже совершенно бесплатно. Вселенский Сатана кисло поморщился, и генштаб оцепенел в предчувствии крутой взбучки.

— Предлагаете мелкое хулиганство, господа нечистые. Присоединение СССР к Аляске будет напоминать анекдот о чукчах. Хотя наш подопечный М. Дойчев осуществил бы этот аншлюс с великим перестроечным пафосом, — изрек Вселенский задумчиво.

Выволочки не последовало. Напротив, рассматривая смету расходов и набор оборудования в старой кладовке новенькой форосской резиденции, где охранники найдут части допотопного детекторного приемника, по которому сановному махинизатору надлежало узнавать новости о событиях в стране, князь Тьмы был почти благодушен. Наиглавнейшему управлению научно-технического прогресса дал строжайшие указания проследить за состоянием видеоаппаратуры и качеством видеопленки, которая должна быть прежде всего влагостойкой, чтобы фарс с посланием состоялся. Распорядился даже насчет качества трусиков для одной из ближайших сотрудниц генерального президента — в них намечалась телерепортация м.дойчевского видеопослания, которое будет всем и в прямом, и переносном смысле, что называется, до …… Той самой дамской штучки, хотя тут было употреблено совсем простонародное слово, вызвавшее похабное ржание бесовского генералитета.

— А какая бывает самая большая задержка? — вдруг спросил Сатана.

— Смотря какая, — замялся начальник оперативного управления генштаба. — У дам, например, более девяти месяцев задержки не бывает.

— У слоних — три года, — добавил начальник разведки.

— Я имею в виду не внутриутробное, а политическое созревание. Скажем, хватит М.Дойчеву пятнадцати лет для того, чтобы сообразить, насколько были сильны социал-демократические настроения в его партии? Все-таки это в пять раз медленнее скорости мышления даже жирафа.

— Так ведь у него же новое мышление! — опять возник начальник разведки, который внедрил среди западных интеллектуалов, а затем и всего западного пипла, моду приветствовать генерального президента кричалками: «Мути! Мути! Мути!»

— Мышление — оно или есть или же его нет, — заметил падший ангел, и на его вечно молодом лице промелькнуло подобие саркастической усмешки — ни один из заметных государственных деятелей на Земле не удостаивался столь позорной политической смерти. Хотя своими проделками М. Дойчев, казалось бы, мог заслужить в сатанинских сферах исключительное признание. Вселенский, чуя соперника, относился к нему с презрением: из его рати никто меченого по-настоящему не искушал. Тот сам изворачивался, хитрил, предавал, лгал, мошенничал и подличал, ведя огромную страну к гибели столь успешно, что Главный Московский Лукавый от безделья впал в блажь, подрастерял профессиональное мастерство и даже засомневался — такое и представить невозможно! И пугалу этому огородному, домовому, лапу протянул…

— На вечную каторгу, со сверхсветовой скоростью! — дал, наконец, выход злости Сатана. — 666-Бес-2! Нах Москау!

В момент отдания этого приказа Великий Дедка почувствовал, как лихо рванул вверх Лукавый, увлекая турбулентным вихрем и его за собой. Откровенно говоря, Дедка надеялся таким образом дезертировать с московской должности — как-никак двадцать пять веков без отпуска. Причем двадцать из них даже без кикиморы — домовым его ранга запрещалось жениться во избежание неизбежного предательства со стороны слабого пола. Еще в первом веке доброжилы знали, что в конце века двадцатого слабый пол будет зомбироваться в рекламе женских прокладок так называемым двадцать пятым кадром, чтобы разрушить институт семьи, растоптать модным каблучком остатки морали и мечтать о карьере валютной проститутки. Ибо остервенить и развратить женщин — это разрушить общество и уничтожить народ.

Вот и жил Великий Дедка две тысячи лет байбаком. Тоска давно его заела: у людей она хоть смертной бывает, а тут одно и то же, одно и то же… Так что расправы со стороны Дьявола он ничуть не страшился, напротив, было бы интересно пообщаться с самим Вселенским — ну хоть что-то из ряда вон выходящее. В последние времена хоть волком вой: мелкота пошла, перхоть, тля не человеко- , а какая-то рельсиноидная или ельциноидная, самобеснующаяся, выдающая себя за прорабов перестройки, отцов и светочей демократии. Отцов — чтобы та не осталась сиротой что ли? Короче говоря, стадия карликов, как выразился звездочет Итак из Больших Синяков. Даже Московскому Лукавому осточертели, а что говорить о нем, Великом Дедке, который обязан заботиться о пресловутых Добре и Традиции? Охо-хо-хо-хо…

На высоте нескольких километров то, что осталось от лукавого землячка перешло на вторую комическую скорость, может, и на десятую — в мгновение превратилось в еле заметную искорку, взявшую курс на астероид возле свеженькой черной дыры. Черт на палке, который служил при Великом Дедке офицером связи, в отчаяньи завизжал — убоялся, что лукавые в Москве при так называемых демократах переведутся?!.. Великий Дедка хотел швырнуть посох с чертом вслед землячку, но того и след простыл. А сам завис в небесах, и это обстоятельство отметил не без сожаления. Приключения и на этот раз отменялись.

И тут засверкала в пространстве голограмма, начинающаяся с одиннадцати единиц, что означало чрезвычайное сообщение. Впрочем, не чрезвычайных он не получал.

ВЕЛИКОЕ ВЕЧЕ ДОБРОЖИЛОВ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ПОЛОЖИТЕЛЬНО ОЦЕНИВАЕТ ВАШУ ИНИЦИАТИВУ ПО ЗАКЛЮЧЕНИЮ С ГЛАВНЫМ МОСКОВСКИМ ЛУКАВЫМ ВАЖНЕЙШЕГО СОГЛАШЕНИЯ. С ПОМОЩЬЮ УПРАВЛЯЕМОЙ ГРАВИТАЦИИ ПРЕДОТВРАЩЕНА ВАША ДОСТАВКА К ВСЕЛЕНСКОМУ САТАНЕ. АНАЛИЗ МОЧИ ПОКАЗАЛ, ЧТО ТАК НАЗЫВАЕМОЕ МОЛНИЕВОЕ МОЛОКО ЯВЛЯЕТСЯ ГАРВАРДСКО-ЧИКАГСКИМ КОНЦЕНТРАТОМ ВИРУСА ТИПА КОММЕРЦИАЛЕ-ЛИБЕРАЛИССИМУС ЭНД ДЕМОКРАТИКУС ВУЛЬГАРИС. ПРЕДНАЗНАЧЕН ДЛЯ АКТИВИЗАЦИИ БЕСНОВАНИЙ В СССР И ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ. КНЯЗЬ ТЬМЫ НАПРАВИЛ НА ВАШУ ТЕРРИТОРИЮ ОДНОГО ИЗ САМЫХ КОВАРНЫХ И ЖЕСТОЧАЙШИХ СВОИХ СЛУГ. СЧИТАЕМ ЦЕЛЕСООБРАЗНЫМ ОСТАВИТЬ ВАС, ОПЫТНЕЙШЕГО ХРАНИТЕЛЯ ДОБРОЖИЛЬСКИХ ТРАДИЦИЙ, В ПРЕЖНЕЙ ДОЛЖНОСТИ. ОСОБО ОБРАЩАЕМ ВАШЕ ВНИМАНИЕ НА ТО, ЧТО 666-БЕС-2 НАМЕРЕН ПРЕВРАТИТЬ МОСКВУ В НЕКИЙ ЛИМИТГРАД ЮЖНОГО ПОШИБА. ПРИМИТЕ НАДЛЕЖАЩИЕ МЕРЫ ПО ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ, В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ, ПО СНИЖЕНИЮ ТЕМПОВ, ПОВАЛЬНОГО ОСАТАНЕНИЯ НАСЕЛЕНИЯ. ПРИ МАЛЕЙШЕЙ ВОЗМОЖНОСТИ ВАМ НЕПРЕМЕННО БУДЕТ ПРЕДОСТАВЛЕНА ПУТЕВКА ДЛЯ ТУРПОЛЕТА ДО ДВАДЦАТИ ПЯТИ ВЕКОВ НАЗАД ИЛИ ДО ДВУХ ГАЛАКТИК ВЛЕВО ИЛИ ВПРАВО.

Ничего иного не оставалось — надо было возвращаться. Торчи или не торчи над наркоиглой, а вместо старого московского черта прибывает новый. С прежним, если можно так сказать, в конце концов, удалось сработаться, а с новым? Сплошная суета, тщетная, надоедная…

Великий Дедка зевнул в полнеба и взял курс не на крышу ресторана на башне, а на детский холмик перед дворцом Шереметевых. Уж так захотелось стать вдруг маленьким и беззаботным, кубарем скатиться по зеленой траве-мураве вниз, помчаться к пруду и со всего разбега броситься в холодную воду. Ощутить, как ее струи освежают и наполняют тело бодростью и энергией.

Однако дежурный в центре управления полетами счел это желание неуместным и посадил его все-таки на крыше «Седьмого неба». Ангел смерти Асраил от удивления приостановился на вечном трехколесном велосипеде, а потом, когда рядом с ними приземлился мягко и театрально, словно в балете, некто в смокинге при бабочке, хмыкнул, закрыл демонстративно нос ладошкой и нажал на педали. Черт на палке радостно взвизгнул — как же, опять он посол родного начальства.

Спустя секунду и до Великого Дедки дошел густой смрад западноевропейского цивилизованного парфюма, настолько едкого, что распространялся даже против ветра. Московский Домовой терпеть не мог этот запах и когда сталкивался с ним, то почему-то вспоминал королеву Марию Антуанетту, которая, бедняжка, всего-то в жизни дважды мылась — перед конфирмацией да бракосочетанием. Остальное время, как и ее цивилизованные подданные, перешибала амбрище немытого тела знаменитыми французскими духами. Собственно для этого они, у арабов позаимствованные, и предназначались.

— Простите великодушно, — обратился к Дедке прилетевший и при этом тряхнул гривой длинных волос, поправил их обеими лапами — и смокинг распахнулся, обнажая на сорочке кроваво-красную надпись «PERESTROYKA», — не подскажете, куда я попал? Это Лимитград?

Великого Дедку сбил с толку не столько вопрос, сколько любезность незнакомца и необычность его прикида, если по-нынешнему выражаться. Приблуда был в смокинге, но как бы босиком — из штанин торчали копыта, обросшие грубой бурой шерстью. По дороге сюда он, судя по всему, продрог — на смокинг была наброшена модная на Западе советская солдатская шинель, в данном случае с синими погонами и золотыми буквами «ГБ».

— Извините, пожалуйста, ваше доброжильское высокопревосходительство, у вас с процессором ничего не случилось? Заклинило чаговые чипы? Явная задержка с реакцией. Так это Лимитград или еще нет? — Лукавый хамил и при этом импортно, сугубо по-заокеански улыбался.

— Нет, пригород Бамута! — весело откликнулся ангел-мусульманин и надрывно, давясь кашлем, на ходу хохотал.

— Владения Баламута? — съерничал Лукавый.

— Это Москва, — сказал Великий Дедка.

— Была Москва, да сплыла. Теперь ее вроде бы как и нету. Никто и не знает, как ее теперь величать. Третьим Римом, образцовым коммунистическим городом? Прямо-таки беда, — с наигранным сочувствием сокрушался нечистый. — Я вот только что был на заседании Европейской Либеральной Ассоциации, ЕЛА сокращенно, чтоб не пропал никогда у нее зверский аппетит. Наряду с другими важнейшими вопросами члены ЕЛА, а это западные интеллектуалы, обсуждался и такой: допустимо ли кормить младенцами зверей в сараевском зоопарке? Имеются в виду, разумеется, исключительно сербские младенцы, поскольку других зверям не дают, за что неотвратимо понесут наказание сербские руководители. Так вот, к сожалению, я не успел изложить свою точку зрения, поскольку был откомандирован сюда.

Мой предшественник в сотрудничестве с вами добился таких грандиозных успехов, что его отправили на повышение — и опять заокеанское предъявление белоснежных зубов как на рекламе жевательной резинки. — По пути сюда я познакомился с замечательным документом, которые вы подписали. Поздравляю! — Лукавый принялся пожимать руку Великого Дедки обеими лапами, но, к удивлению домового, никакого молниевого молока, струящегося по телебашне, нигде и ничто не заискрило. Только сильнее завоняло паленой грязной шерстью.

Великий Дедка пристально всматривался в обличье Лукавого и не находил в нем ничего, напоминающего морду вепря с пылающими глазами и слюной, пенящейся в пасти и стекающей по желтым клыкам. Перед ним было лицо типичного вест-интеллектуала, действительного члена ЕЛА, в прошлом слегка прихиппованного, переболевшего в конце шестидесятых годов леворадикальной почесухой и почти всеми венерическими болезнями, поскольку вместо желаемой социальной революции подвернулась революция сексуальная. Не считая босых копыт, в его облике была еще одна сугубо либеральная деталь — длинные сальные волосы на голове, которые, вероятно, при необходимости легко превращались в рога.

Разглядывал Великий Дедка приблуду, а сам послал запрос в аналитический центр Великого Веча Доброжилов. «Комендант Уральской башни Сатаны во время гражданской войны…» — это из ответа сразу бросилось в глаза. Конечно, Дедка знал о Башнях Сатаны, расположенных в виде серпа — Нигерия, Судан, Сирия, Месопотамия, Туркестан, Урал, Западная Сибирь. Несчастная страна, в которой из семи мировых центра зла находятся три! Великими страданиями, несчастьями и преступлениями веяло от нового московского беса.

— Ваш предшественник ужаснулся результатами трудов своих, — заметил домовой, поправив правду в нужном для себя направлении.

— Вы не правы! Это он от скромности. В нем много от пламенных революционеров — от декабристов до большевиков. Увлекающаяся натура, декабристов прямо-таки обожал. По его халатности они и не победили. Зато большевики с лихвой наверстали упущенное. Но декабристы и большевики, как говорят у нас в Одессе, — две большие разницы. Да, он, как и я, дух сомнения и разрушения. Но сомневаемся мы в чем? Да во всем! Тут мы стойкие марксисты. «Все подвергай сомнению» — еще не забыли? Нас считают апостолами раздрая и уничтожения. Да, для многих мы — Зло, но какие основания считать кого-либо олицетворением Добра? Да и возможно ли существование Добра без Зла? Поэтому ваш протокол — явный прорыв в гуманитарной области и я, с вашего позволения, вместе с вами готов бороться за то, чтобы добро было Добром, а Зло — Злом. Чем больше Зла, тем больше и Добра!

— Весьма тронут, ваше лукавое высокопревосходительство. Мне остается лишь пожелать вам больших успехов в столь благородном деле, — домовой в свою очередь прибегнул к иронии, хотя на самом деле было не до нее. Будь ему ведомо чувство страха, он бы ужаснулся.

За город, подальше от всякого лукавства! И Великий Дедка полетел к лесному озеру в укромном месте дальнего Подмо.., извините, грядущего Подлимитградья, где можно было еще по-настоящему уединиться и подумать.

Глава вторая

Для каждого шага надо было собираться со всеми силами, преодолевать неимоверную тяжесть во всем теле, подтягивать поочередно словно налитые ртутью ноги. Сколько Иван Где-то поднимался по белоснежной лестнице, ведущей в небо и застланной бесконечной кремлевской дорожкой, — сутки, месяц или год, он не знал. Потерял ощущение времени. Ровный полумрак вокруг, ни холодно, ни жарко. Иногда лестница окутывалась то ли дымкой, то ли туманом — наверное, это были облака на том свете. Иван смутно догадывался, что он находился уже не в том мире, который привычно называется на этом свете. В здешнем мире не было солнца — лишь одни звезды вокруг, не только над головой, но и по бокам, внизу, под лестницей. Они ровно светили со всех сторон, и, хотя это было необычно и красочно, Ивану разглядывать их наскучило. Он находился как бы внутри небесного, точнее — звездного пузыря, где не было Солнца. Вернее, вокруг были миллионы солнц, но чужих, а ему хотелось, чтобы родное светило совершало свой извечный путь по небосводу, меняя времена суток и соединяя время в единое целое, где было бы вчера, сегодня и завтра…

Преодолевая здешние облака, Иван надеялся, что когда пройдет сквозь них или поднимется над ними, то появится Солнце. Но его здесь не было. Нигде.

Он заметил, что каждый последующий шаг казался ему не таким тяжким, как предыдущий, однако с каждым шагом он все больше уставал. Облегчение уравновешивалось усталостью, и все равно у него ни разу не возникло желание остановиться, присесть, отдохнуть. Его влекло ввысь, более того, ему хотелось подниматься, потому что его душа после каждого преодоленного шага наполнялась предчувствием ликования и радости. Она просветлялась, избавляясь от житейских тревог, прогорклого осадка страданий и бед, неудач, неприятностей, скопившихся за нелегкую и не такую уж и короткую жизнь.

Как-то в самом начале этого пути Иван, изнемогая от бессилия, хотел, было, исхитрившись, наклониться, чтобы обеими руками поднять ногу и поставить ее на очередную ступеньку. Но у него рук, как таковых, не оказалось, как и ног, как и тела. Ничего не было, кроме сознания или той неуловимой субстанции, которую принято называть душой. Его так это поразило, что он или, точнее, она съерничала сама над собой: «Полетела душа в рай, а ноги — в милицию?» А потом пришло и понимание того, что происходящее с ним имеет не физическую, а сугубо духовную природу.

Сознание здесь явно пребывало в отдельности от бытия: хотелось Солнца, а его не было, хотелось, чтобы ступеньки были не такими высокими, а они не уменьшались. Однако в этой нарочитой отстраненности чувствовался какой-то секрет субъективно-идеалистического свойства. Душа, должно быть, не самоцельно очищалась, перепрограммировалась или перезагружалась заново.

И вот настал момент, когда начала приоткрываться тайна всего происходящего с ним. Впереди на лестнице что-то забелело. Иван подумал, что это опять здешнее облачко. Но, приближаясь к нему, он стал различать очертания фигуры старца в белых одеждах. Седые волосы, белая борода, на плечах какая-то старинная льняная хламида, сандалии на босую ногу. Иван видел сотни раз точь-в-точь так нарисованные изображения Саваофа. И глаза были голубые и лучистые, но вот нимба вокруг головы никакого он, как ни старался, не рассмотрел. Иван с великими трудами поднимался, а тот стоял и поджидал — разве трудно было ему спуститься на несколько ступенек вниз? Только об этом он с раздражением подумал, как ступеньки, разделяющие их, стали намного выше. «Здесь права не покачаешь»,- подумалось Ивану и тут же показалось, что эту его вынужденно смиренную мысль Саваоф отметил еле-еле уловимым прищуром цепких глаз.

Когда между ними оставалось две ступеньки, Саваоф поднял руку и, осенив Ивана Где-то крестом, сказал:

— Здравствуй, душа христианская. Куда путь держишь?

Иван Где-то поздоровался и спросил в свою очередь:

— А разве у меня есть выбор?

— Есть. Подумай.

— Думать вредно. Для здоровья и особенно для зарплаты. Или здесь не так? — Ивана что-то подзуживало дерзить Саваофу.

— Это у вас, на Земле, дуракам закон не писан, а умным думать вредно. Вот я и размышляю: куда тебя определить? В рай, пожалуй, рановато, перечишь начальству, но и ада ты еще не заслужил, поскольку безвинно познал его. Вот и сказал бы: в рай иду, ну и пошел бы себе…

Иван уже пожалел, что стал ерепениться, но и сдаваться сразу со словами: «Прости меня, Господи», как бы давая взятку своим смирением, себе не позволил — взбунтовались остатки человеческого достоинства, то бишь обуяла гордыня, самый страшный из грехов. Да и кто перед ним — сам Бог или архангел Гавриил, который является как бы начальником бюро пропусков при чистилище? Или небесный швейцар?

И тогда он рискнул пойти в обход: может, все-таки есть у него возможность хоть условно или хотя бы на полставки попасть в рай, поскольку в ад, конечно же, ему ну никак не хотелось.

— А что в книге моей написано — больше грехов или добрых дел? — спросил он.

— В какой книге? Мы не отдел кадров и не спецслужбы, где имеются на тебя дела. У нас деяния. Ты имеешь в виду «Книгу деяний?» Зачем тебе она нужна? Обжаловать мои действия хочешь, что ли, душа любезная? Вроде бы неплохой поэт, а с бюрократиной… Амбарную книгу изволите подать или счеты с деревянными костяшками, чтобы тут же, слюнявя пальцы, подбить бабки?

— Если в рай нельзя, тогда направляйте в ад, — согласился Иван Где-то. Словно во времена Брежнева принял встречный план — после этого адская перспектива представала не в жанре наказания, а добровольного желания пострадать больше положенного.

— Что, захотелось вместо перестройки и демократизации в теплое местечко попасть? Схимничать хочешь? — спросил собеседник и не очень-то знакомое слово прозвучало у него почти как «схимичить». — Ты, помнится, недавно захотел по правде, честно и чисто, в моральном плане, жить? А не дали? Крапулентин этот, директор издательства, отверг твою лучшую книжку, а ты на радостях да в больницу? Туда дружок твой, министр, примчался, а медики, коновалы, захотели пыль пустить в глаза важному чиновнику, вот и угробили тебя в самом прямом смысле. Большая драка была за тебя, душу то есть, между Великим Дедкой и Всемосковским Лукавым. Но ты, молодцом, мимо них да шасть на нашу лестницу. К Абсолюту взял направление — учти, это единственный случай, когда ты совершенно правильно поступил.

— «Абсолют» — водка такая появилась. Пробовал — сучок сучком. Может, самопальная попалась, — вставил Иван и тут свое мнение.

— Не ерничай, не шалабола перед тобой, любезный. Водку он пробовал! Ишь ты — на Руси невидаль какая… А кто глаголом будет жечь сердца людей? Кто?!

— А жечь что, есть ли они еще — сердца? Кровяные насосы с искусственными клапанами… — опять не сдержался Иван. — По-вашему как: пометили младенцу темечко — быть тебе русским писателем, да? Все, мол, само собой образуется у Богом отмеченного, да? А им, талантливым, и жить не хочется. Живые станут завидовать мертвым — это обещание уже выполняете? Знаете ли о том, что приятель мой незабвенный, Коля Рубцов, показывал мне вологодскую деревеньку на угоре и грустно говорил при этом: «Здесь каждый год в избу бьет молния. Все уже выехали, осталась одна семья. Как она уедет, я обязательно поселюсь здесь. Буду ждать молнию, когда она в меня ударит». Не от молнии погиб, а от взбесившейся бабы… А страной кто правит? Если не живодер, так самодур. Ленька-то с колес правил, а теперь — методом недержания речи? Моча М. Дойчеву в голову бьет? А власть-то от Бога! Или как? Только одного помазанника люди назвали Мудрым, да и то почти тысячу лет тому назад. Чем талантливые прогневили небо? Не награда это, а наказание. Тем более сейчас.

Саваоф призадумался, взял большим и указательным пальцами нижнюю губу в скобочку.

— Насчет талантов на Руси не от тебя первого слышу, — произнес он, выдержав многозначительную паузу. — Насчет же правителей, тут больше людских происков, нежели Божьего промысла. Вы же рай на земле строили под водительством большевиков. Соорудили ад. Взять последнего избранника — вместо крови вообще сивуха, рычит, крушит… А вам и по ндраву… Таланты разные бывают, в том числе и от Лукавого — злые гении. Этих все больше и больше, а ты — все-таки больше наш, от Бога который. И полагаешь, что рай своими деяниями заслужил? Тем, что стоял, получается так, насмерть, чтобы не разлетелись по миру идиотские мысли Аэроплана Леонидовича Около-Бричко? Так ведь это же верхушка проблемы, а суть в чем? Да в осатанении вашего так называемого прогрессивного человечества и советского общества в особенности. Торжество бездуховности, преклонение перед Мамоном, циничное презрение идеалов чести, достоинства, справедливости, всепрощение иудиному греху, да какое там всепрощение — поощрение! — вот что такое ваше общество сегодня.

— А оно разве только наше и нисколечко не ваше?

— И наше — тоже. Но дерзишь.

— Так что же вы, на небесах, от нас хотите? Если вам, всемогущим и всемилостивым, это не под силу, как и людям, то во что же тогда верить, на что надеяться и на кого уповать? Вы тут бездельничаете вовсю, а нам, почти одноклеточным и почти уже хладнокровным пресмыкающимся, велите бороться с судьбой, которой вы же и ведаете? Или — кого любите, того и наказываете, того и испытываете? Да сколько же можно так любить нас? Не лучше ли будет, если вы, небеса, отвернетесь от нас навсегда, оставите нас в покое — и Бог, и Дьявол? Сколько же можно нас так любить, душить в объятьях?..

— Вот оно — сатанинство из тебя так и прет. В плену смятения захотелось богоборцем побыть, ниспровергателем духа и морали? Ах, как красиво… Если это еще зарифмовать, то студенточки Литинститута кипяточком и обольются. Да ведомо ли тебе, душа Ивана, что страдание — единственный путь совершенствования человеческой природы?

— Но ведь счастье — лучший университет. Пушкин!

— Александр Сергеевич прав, — согласился Саваоф. — Но не безусловно — счастья-то надо добиться. Полагаешь, счастье — это удача, везение? Или, как сейчас принято у вас говорить, — халява? Увы. Счастье — это в высочайшем смысле Гармония. Как жаль, что ты не знаешь, как изобразил Всемосковский Домовой Знак Гармонии — тебя в этот момент доканывали коновалы. Гармония с самим собой, с небом и землей, с прошлым и будущим, со всеми людьми и всей природой — вот она, формула счастья. Только нет и не будет гармонии с Сатаной — гением дисгармонии всего и вся, разлада и разрушения. Ваше, как нынче вы сами же выражаетесь, дребанное общество идет по сатанинскому пути, называя это дорогой в цивилизованный мир. Мы с большим удовольствием вам подсобили бы, но вы же сами себе не желаете помочь!

— Так что же вы от меня-то хотите?

— Того, что захотел сам. Ты ведь захотел жить честно и праведно — вот и поживи так.

— И все?

— И все.

— А разве я не умер?

— Нет, еще не умер. Живи.

— Зачем?

— Чтобы жить.

— Не понимаю: жить для того, чтобы жить?

— Конечно, бессмыслица. С точки зрения маленького и обиженного жизнью человека. Но с точки зрения вечности, борьбы Гармонии и Вселенского Бардака, Порядка и Хаоса — нет.

— Кто ты: Создатель или Сатана? — закричал Иван на всю Вселенную.

— Нет. Я — Дух твой.

И рухнул Иван вниз…

Первое, что почувствовал — тело обрело плоть. Тяжкую, больную… Первое, что увидел — Солнце, вернее розовые его лучи, пронизывающие зеленые ветви клена, которые нависли над окном. Солнце, видимо, опустилось ниже, лучи погасли, листья клена потемнели. «Все равно, я увидел еще раз Солнце», — подумал он и услышал рядом с собой тихий плач. Какая-то старуха с высохшим от бесчисленных морщин лицом плакала и приговаривала:

— Жив, Ванюша, жив, слава Богу…

— Кому, извините, слава? — спросил он, еще не отойдя окончательно то ли ото сна, то ли от небес.

— Слава Богу, — эхом отозвались слова старухи в помещении, но голос принадлежал не ей, а самому Ивану. Он не произносил их, между тем они прозвучали явственно и громко. Иван, удивленный, посмотрел пристально на старуху — однако не она сидела возле его кровати, а он, Иван Где-то, собственной персоной. Только помоложе лет на двадцать и даже в безрукавке тех времен — вискозной, в мелкую розоватую клетку.

— С возвращеньицем, Иван Сергеевич, — сказал новый Иван Где-то. — Не удивляйся, что я так тебя называю — твоя настоящая фамилия Колоколов, имя — Иван, отчество — Сергеевич.

— Как у Тургенева, — с иронией заметил Иван.

— Да, как у Тургенева, — согласился тот. — Между прочим, я — Иван Петрович Где-то, поэт, редактор и литконсультант.

— А кто же тогда я? — Иван был возмущен неслыханной наглостью невесть откуда сверзившегося альтер-эго.

— Повторяю: Иван Сергеевич Колоколов. Ты племянник, как, впрочем, и я, славной бабули Мокрины Ивановны из партизанско-чернобыльской зоны. Это она, оставила тебя, если так можно выразиться, под дверью аптеки в Харькове. Спасая тебя, между прочим. Недавно увидела по телевизору и примчалась в Москву. Две недели не отходила от твоей постели. Как только ты очухался, извини за вульгаризм, помчалась на кухню. Скоро вернется. С диетическим провиантом для любимого племянника — когда-то подкидыша, а теперь найденыша.

— Послушай, а Иван Петрович Где-то — это все-таки я! — произнес больной и даже сделал попытку приподняться на локте.

— Нет возражений, — согласился наглец. — Это твой псевдоним. Однако Иван Петрович Где-то — тоже я. Присмотрись получше и ты согласишься, что я имею все основания так себя называть. И противоречий тут никаких. Задолбали всех этими противоречиями современные фарисеи и книжники, тогда как мир не столько противоречив, сколько асимметричен. Ты, романтик, решил жить честно и праведно, а я, реалист, как бы останусь самим собой. Да, мы действительно асимметричные альтер-эго. Вот так, на асимметричных параллелях, будем коптить небо дальше.

— Разве мало одного честняги в мохнатых кавычках — Аэроплана Леонидовича Около-Бричко? Это же он, как черт, выпрыгнул из большевизма в качестве идеального нового человека. В нем все бредни большевиков и выпали в осадок, то есть материализовались. А какой смысл мне делиться надвое, словно одноклеточной амебе? И вообще, раздвоение личности — шиза или паранойя? — спросил тот, кого понуждали величаться Иваном Сергеевичем.

— О, это эксперимент планетарного значения, — с явной иронией произнес самозванец. — Сообщаю об этом, поскольку сегодня у нас как бы день открытых дверей или открытых душ. Как нравится, так и называй. Наш общий приятель Около-Бричко — это всего лишь иллюстрация умозрительных теорий, основанных на догмате разрушения старого мира и якобы строительства нового. Повторяю: якобы! А мы… Может, попытаемся пощупать хотя бы самые основные отправные точки морали человеческой цивилизации в ХХI веке? Ведь мы на излете ХХ века продолжаем довольствоваться этикой дредноутов и канонерок, восхищаться просто силой, а не силой духа, интеллекта, провидения. Привыкли к жестокости, бессердечию, бездумности. Тут, как бы весьма кстати, и потянуло тебя на честность и справедливость — так, быть может, и заживешь припеваючи по своему правильному кодексу в этом лучшем из миров? Короче говоря, посмотрим, что из этого получится?

— Господи, какая же скучища! Ты как-то ловко не упомянул Добро и Зло — как захочется о них поговорить, то тут же подавай мне утку.

— Зачем? Тошнит? — осторожно выспрашивал новоявленный Иван Где-то.

— Нет. На голову тебе, умнику, напялю, — в изнеможении произнес поэт, зевнул непритворно и мелким крестом запечатал разверстый свой рот.

И наступила полная темнота. Иван протирал глаза — не помогало. Он лежал в каком-то узком ящике, обитом изнутри скользкой материей, под ним шуршала стружка. «Меня похоронили!» — обожгла догадка, и вспомнились глухие разговоры среди литераторов о том, что когда перед войной специальная комиссия вскрыла гроб Гоголя, то увидела скрюченный скелет. «Значит, Саваоф и двойник, и старуха — это был сон или сон во сне. Или бред во сне», — отметил он и, придя окончательно в сознание, задумался над тем, как выбраться отсюда.

Глава третья

Среди острых еловых вершин мелькнуло круглое окошко — это в озере отразилось голубое небо. Многие тысячи лет назад в здешние дебри вонзился крупный метеорит. Взрыв был такой мощи, что и поныне глубина озера измерялась многими десятками метров. Глядя на цветущие по краям озера кувшинки, на стрекозы, шелестящие крылышками над неподвижной гладью воды, на весь этот покой и умиротворение, трудно было представить, что здесь некогда взметнулся столб земли и дыма на несколько километров ввысь, бушевал пожар, от которого в ужасе спасались звери и птицы.

В истории озера содержалось явное утешение. Великий Дедка чувствовал это, но и понимал, что в стране, судя по всему, тоже ведь взметнется столб всякой грязи, а дыма сколько… Второй раз в течение всего одного века, и опять грязи людской, черни в самом худшем значении, отбросов общества, которые ни на что приличное неспособны, но которые непоколебимо убеждены, что именно они соль земли и им должна принадлежать власть над другими людьми. Воистину нет пределов совершенству: из правящего ныне бездарного слоя выделится еще более подлое, абсолютно безнравственное, циничное меньшинство из меньшинства, захватит всю власть и всю собственность, а назовет все это, словно в насмешку, властью народа, то бишь демократией. После прихода к власти сатанистов в центре — в союзных республиках такие же сатанисты, но в националистической щетине, не пожелают делиться своей властью с ненавистной Москвой. И огромная страна будет разрублена как бы по единственно справедливому признаку — по племенному.

Появится Точка RU… Великий Дедка с первых шагов перестройки понял, что она — одна из важнейших операций Великой антироссийской войны, которую Запад ведет давно, еще с крымской кампании середины ХIХ века. Война на всемерное сдерживание России, унижение, дискриминацию. Со времен Герцена Запад поддерживал или попросту содержал все антироссийские элементы, которые стремились к уничтожению существующего государственного строя. Без разницы: самодержавного, советского или нынешнего, так называемого демократического, в действительности же — демонкратического. В основном оформилась консолидированная позиция Запада по отношению к России еще на Берлинском конгрессе 1878 года, где Бисмарк предал своего учителя российского канцлера Горчакова и где были посеяны семена двух мировых войн. С пресловутого конгресса, умыкнувшего победу России в турецкой войне, стало правилом: что худо для России, то хорошо для Европы. Причем ради общеевропейских интересов от России всегда требовались наибольшие жертвы. И первая, и вторая мировые войны были прежде всего антироссийскими. Такими же были и российские революции. И, гражданская война, названная гражданской по недоразумению, поскольку в ней участвовали многие европейские державы, и которая много крат превысила прежние рекорды «цивилизованных» народов по числу жертв в братоубийственных столкновениях.

И вот новая революция, опять шквал бездарных реформ ультразападного фасона. Что поделаешь: все российские реформаторы постоянно, как стрелка компаса на север, ориентированы только на Запад. Обезьяничанье у них в генетическом коде, многие из них так далеко ускакали, что кажутся западнее самого Запада. А тот с извечным шовинизмом, презирая Россию и русских, регулярно подбрасывает неистовым западникам новомодные учения и веяния — от коммунизма до гомосексуализма. И те, осатаневая от восторга, с величайшим пафосом распинают матушку Русь.

Страну уникальной и богатейшей цивилизации сообщества многих народов, на территории которой есть культуры, насчитывающие не одну тысячу лет, а титульный народ имеет двенадцативековую государственность, будут втискивать в прокрустово ложе ценностей Дикого Запада, превознося при этом бандитские доблести, культ силы и беспримерной жестокости, не ведающей никакого сострадания. В местах межплеменных разрывов затлеют угли этнических и религиозных конфликтов. Во имя того, чтобы полновластнее чувствовал себя эмир, хан или царь, а то и попросту мафиозный пахан, под модной нынче среди властолюбцев кликухой — «президент». Кое-кому справедливо было бы обходиться без первой буквы в этом слове… Во всем будут обвинять русских, Россию и обставлять дело таким образом, что именно народы пожелали отложиться от народа русского. И все это назовут приобщением к цивилизации.

Великий Дедка, разумеется, знал историю, по желанию мог знать и постисторию — грядущие события вплоть до самого отдаленного будущего. Мог знать события, которые произойдут в следующую минуту, через час, год, сотни, тысячи лет. Впрочем, тысячи и даже сотни были преувеличением, поскольку у нынешнего человечества их уже не было в запасе. Мог, но не хотел, избегал заглядывать в будущее. Поэтому даже разработками и ориентировкам аналитической службы Великого Века Доброжилов не очень-то увлекался. Ведь какая же скучища — присутствовать при том, как в жизни свершается то, что ты давно знаешь! Но то, что ожидало страну в ближайшее время, ничего общего со скукой не имело.

История не знает сослагательного наклонения, в ней отражено все свершившиеся, хотя во все времена события толковали не с позиций истины, а как надо. Постистория сослагательное наклонение признает, поскольку события давно минувших дней и свершающиеся сейчас, в этот миг, вплотную примыкающий к границе времен, совершенно непреодолимой для нынешнего человечества в любом направлении, имеют и в самом отдаленном будущем последствия. Человек живет по эту сторону границы времени, определяя осознанно, а чаще всего неосознанно, собственными делами свою судьбу и судьбу своих потомков, тем самым как бы моделируя их в постистории.

Великий Дедка знал, но даже думать об этом запрещал себе, что человечество в своем развитии может сделать скачок и оказаться в так называемом гиперпространстве, где время движется разнонаправленно — там пространство имеет бесконечное число уровней. В гиперпространстве человек по существу по своим возможностям и своему могуществу станет приравнен Богу. «А люди? Люди будут боги или их громом пришибет» — все чаще с тревогой вспоминал Великий Дедка строки поэта ХIХ века Федора Глинки. Потому что время как бы потекло вспять, от той заветной границы, где homo sapiens наконец-то по своим духовным и моральным качествам оправдает самоназвание разумного, перейдя в стадию homo florens, то есть процветающего, познавшего счастье Гармонии. Только в этом качестве ему станут посильны возможности гиперпространства, по сути Рая. Но человечество все больше и больше удаляется от границы времен, погрязает в варварстве. Судя по всему, и этот посев человечества оказался неспособным к научно-техническому саморазвитию и нравственному самосовершенствованию одновременно. Так что и этот раунд останется не за Богом, а за Дьяволом?

Между прочим, советский народ изловчился и изобрел для жизни собственную разновидность сослагательного бытия. Более того, он этим и спасался, поскольку власти на одной шестой суши испокон веков жили в своем времени, а народы в своем. Виной тому не гиперпространство, а гипермерзости власть предержащих. Если времена эти пересекались, вспыхивали бунты или же происходили революции. После катаклизмов властям жилось еще вольготнее, а народам — еще хуже. Так было, так есть и так будет не только в конце второго тысячелетия…

Судя по тому, чем человечество засоряло поля будущего, особенно на просторах России, оно вышло на последнюю прямую. И нравственно, и экологически, и технологически упрямо приближается к краю, к ловушке под названием финишный синдром. Он сродни метаболическому синдрому в медицине, когда сахарный диабет подстегивает атеросклероз, тот в свою очередь — гипертонию и ишемическую болезнь сердца, а они в свою очередь стимулируют диабет. Чтобы разорвать этот зловещий круговорот предвестников летального исхода, надо справиться хотя бы с одним из них — например, снизить уровень сахара в крови, перестать быть очень «сладким», и тогда квартет будет расстроен, не станет столь дружно исполнять мотивы вечного покоя.

Человечеству предстоит точно так же справиться хотя бы с одной из угроз смертельного для него трио и преодолеть весь финишный синдром. Если оно станет по-настоящему нравственным, то одновременно решатся проблемы экологии и технологии. Решит проблемы экологии — неизбежно изменится нравственность и технология. Если же технология станет сугубо целесообразной, сберегающей сырьевые и энергетические ресурсы, по моральным причинам не будет подстегивать безумную гонку к абсолютному комфорту, то человечество перейдет с материального витка спирали своего развития на интеллектуально-духовный. И научится, наконец, извлекать уроки из собственной трагической, безумной и кровавой истории. Расстанется с Кали-югой, как именуют этот далеко не лучший период существования землян на Востоке. Только таким образом можно оправдать на деле самоназвание homo sapiens, вступить в Золотой Век в качестве homo florens, выйти в гиперпространство, то есть в Царство Истины.

Многим еще надлежит осознать, что Истина и есть Бог, и что Бог должен быть прежде всего у каждого в душе, а не только на угловых антресолях под потолками или изображен в храмах. Без царя в голове, без Бога в душе — идеал Сатаны, и во имя его Лукавый искушает каждого вседозволенностью, расточительным богатством и удобствами, безграничной властью и жестокостью по отношению к себе же подобным. Тут уж кто кого… Посланцы Cатаны уже здесь, они прибывают и прибывают, но где же посланцы Бога? Нельзя же на самом-то деле принимать за них чиновников в рясах, чалмах да ермолках… Нет города без праведника? Если бы так…

А тут еще Асраил который год без устали кружит над столицей крупнейшего государства мира. С крыши телересторана ближе к престолу Аллаха и к дереву возле него, с которого падают и падают листья с именами обреченных? Ангел смерти Асраил, он же Израил, обязан в течение сорока дней разлучить душу с телом усопшего, так, быть может, он теперь учится у останкинских джинов и шайтанов, как лишать электорат элементарного здравого смысла еще при жизни? Или листья поодиночке уже не летят, вместо имен обреченных — теперь пакеты телевизионных программ? Если же они все-таки падают, то какой же листопад ожидает одну шестую?!

Великому Дедке стало тошно от безрадостных перспектив, и он опять запросил информацию о новом Московском Лукавом. Комендант Башни Сатаны № 6, она же Уральская… Затем №7, то есть Сибирской, с 1934 по 1953 год, по сути в своей епархии верховный надсмотрщик ГУЛага. Как всякий либерал и социалист он должен был переболеть восхищением Троцким и Гитлером. За явное сочувствие последнему его даже держали во время второй мировой войны подальше от Германии — на Тихоокеанском театре военных действий. Потом курировал либерально-демократические ценности на Корейском полуострове и в Индокитае, в том числе во время вьетнамской войны. Затем возглавил миротворческую миссию в Югославии, откуда и прибыл в Москву. Четырехзвездный нечистый генерал.

Информация о карьере лукавого после октябрьского переворота не удовлетворила домового, поскольку не давала ответа на вопрос, почему все-таки именно это отродье объявилось на Москве? Полный ответ из архива ставил все на свои места. Оказалось, что этот лукавый был тем самым бесом, который неистовствовал на Руси во времена ее крещения, насылал жесточайшие кары на язычников, организовывал уничтожение дохристианской культуры, разжигал вражду между князьями, особенно между Киевом и Москвой. Это он нашептывал Юрию Долгорукому двадцать лет воевать с Киевом, а его сыну — Андрею Боголюбскому — после взятия города три дня и три ночи жечь храмы, уничтожать иконы и убивать киевлян. И ему же нашептал умыкнуть икону из храма в Вышгороде — икону письма святого Луки! Получил от Веселенского Сатаны повышение в звании за падение Киева при нашествии татаро-монгольских орд, но в немилость впал после возвышения Москвы. В царствование Грозного Иоанна его вернули на Русь, где он и готовил первую Смуту. За упущение с князем Пожарским и гражданином Мининым какое-то время занимался приглядом за делами святой инквизиции в Испании, а затем курировал революцию во Франции. Вместе с Наполеоном вновь появился в России, а потом семьдесят семь лет был на курсах повышения квалификации, заведовал делами русской эмиграции в Европе, был персональным попечителем Владимира Ильича Ульянова, опекал русские революции в начале века. Обвинен в результате интриг бесовской элиты в недостаточном разгаре гражданской войны и направлен в Коменданты-6, где и способствовал казни царя и его семьи, приложил немало трудов к тому, чтобы взамен ему на подведомственной ему территории родился будущий российский правитель. Несомненно, из шкуры вылезет вон, чтобы исправить свою ошибку насчет возвышения Москвы.

Их знакомству более тысячи лет! Когда-то этот нечистый сказал ему: «Мне понятно, как вокруг песчинки в створке моллюска образуется жемчужина, но я не понимаю, что может образоваться в душе русского человека вокруг куска чаги! Обрастает она какими-то дурацкими суевериями, обволакивается паутиной преданий, никому ненужных традиций, неизвестно почему называемыми добрыми… Между тем, лучшего помощника, чем ваше чаговое сиятельство, мне и не сыскать!» И захохотал, довольный. На следующий день был зарезан царевич Дмитрий.

Что ж, если он кусок чаги, пусть будет так. Проплыл бы две с половиной тысячи лет по Малому Танаису незамеченным доброжилами, так нет же, заметили, одухотворили! И с тех пор он ни разу не видел, чтобы нарушался закон: каков народ, таковы его и правители. Какие люди — таковы у них традиции, какие у людей страсти — таковы у них боги, доброжилы и лукавые. Все это, вместе взятое, ни что иное, как сгустки энергии разума и эмоций человеческих поколений. Аура и карма, как нынче говорят. В них и взлеты мысли и проявления неслыханной отваги, прозрения народного гения, но и падения — честь и позор идут рядом, плечо к плечу.

Добро неизменно побеждает Зло? Как бы не так! Добро якобы побеждает, в действительности же люди от поколения к поколению становятся злее и бессердечнее. И не Добром, а злобой и жестокостью они спасаются от себе же подобных. Злого побеждает не добрый, а еще более злой, безжалостного побеждает еще более безжалостный — человечество соскользнуло на эту дьявольскую стезю. Спасаясь физически, люди умерщвляют себя духовно и нравственно. Над Божьими заповедями смеются: материальные блага, обеспечивающие максимальный комфорт, ради чего можно пойти на что угодно, — вот и вся премудрость современного человечества.

Разумеется, самоубийственную эту философию не все исповедуют. Кое-кто то ли по инерции, то ли по привычке все еще любит рассуждать о каком-то духовном смысле жизни, о высоких целях, о том, что нравственно, а что совсем аморально, тогда как человекообразные инфузории заполняют не только болото, но и все пространство жизни, отравляя его своими безмерными желаниями и испражнениями. Героем времени становится не благородный рыцарь, совершающий подвиги в честь дамы сердца, а обыкновенный бандит, ворюга и рэкетир, способный раскаленным утюгом выпаривать из своих жертв и «зелень», и «дерево». Так стоит ли бороться за человека, который постоять за себя ленится или боится? Если его устраивает такая пакостная жизнь? Почему же кто-то должен быть святее папы римского? «Вот уж ввернул сравненьице!» — рассердился на себя Великий Дедка.

— Ох, и интересные времена нагрянули, но какие же они мерзопакостные! — воскликнул он непроизвольно.

— Истинно так, ваше высокопревосходительство! — пропищал черт на палке, который все это время наблюдал за Великим Дедкой, а теперь азартно посверкивал огненными глазками, явно посмеиваясь над ним.

В наказание за дерзость Великий Дедка шваркнул концом посоха с офицером связи по прибрежным корягам и напялил на него жесткую власяницу из хвоста вороного жеребца да еще и щетиной внутрь. Так было заведено обращаться с посланником нечистого две с половиной тысячи лет, поскольку никакого человеческого отношения к себе не заслуживал. Традиция есть традиция.

Однако ему надо было для себя делать вывод. Неутешительным он получался: Зло и Добро поменялись местами, причем Добро истончается с каждым днем, а Зло жиреет и наглеет. Люди в ловушке, словно в круговом туннеле Зла, который превратился в последнее время в своего рода синхрофазотрон — малейшей искорки Зла достаточно, чтобы вызвать шквал всевозможного негодяйства и сволочизма. И нет пока никаких возможностей, чтобы в сознании людей Добро заняло свое место, а Зло — свое. Так пусть же и Добро послужит Злу, пусть же нигде, ни в чем, никогда и никому не будет Добра!? Может, лишь тогда люди истоскуются по Добру и вспомнят о нем? Но жить без Добра, во Зле и во имя Зла?! Это зверь не ведает, что такое Добро и что такое Зло, но и ему хочется Добра. Но клин клином?..

Не ведает нынешний Московский Лукавый, что такое Добро и что такое Зло?! Будет способствовать тому, чтобы они заняли положенные им места?! Бессмысленно в данном случае говорить, но так хочется сказать: «Ох, не лукавьте…» Вот уж поистине, ваше сатанинское превосходительство, лучшего помощника, чем старый кусок березовый чаги, отныне вам не сыскать! Не сыскать…

На глаза Великого Дедки, в кои веки, навернулась влага — жалко ему было разнесчастную огромную страну, но тут же взял себя в руки и подумал о том, что стрекозы, однако, побойчей засверкали прозрачными крылышками, кружась над безмятежной гладью воды и ярко-желтыми кувшинками.

Если бы кто видел в этот момент предводителя доброжилов, то поразился бы его сходству с врубелевским Паном, только плачущим. Впрочем, когда художник писал картину, Великий Дедка посещал его воображение.