Ночная работа

А немного дальше рабочие надрываются за ночной работой и несчастные «амшары» с своими подушками на спине для переноски валяются в грязи, как вьючная скотина. А Каспий молчит, на его груди укрепляется и даже создается рабство, а он молчит. В этом мерном взмахе волн и глухом их шуме слышится страшная сила, с которой все человеческие творения ничто! Эх, дай мне, Каспий, эту силу только на день, на час хоть и ты увидишь то, чему сам удивишься!.

Да что Каспий!. Звездное небо красиво. Медведица раскинулась также, и ей, и другим звездам нет дела до людей, безучастны они как к счастью их, так и к несчастью. Глядят себе, иногда моргают бессмысленно, и только, что им амшара и что они амшаре?!

Это мне так все кажется нехорошо, а амшара и плешивый буржуй на палубе довольны собой. Как тот, так и другой уверены в том, что «так оно должно быть, а иначе нет! » Я же говорю: это не так! И для доказательства этого требую всю энергию Каспия».

Еще ярче настроения писателя в связи с неустроенностью жизни миллионов трудящихся людей раскрыты в следующем письме от 10 августа 1909 года. В нем Бритаев признается как в собственном бессилии изменить несправедливые общественные отношения, так и в том, что борьба единственный достойный выход из этих противоречий.

«Вы говорите, пишет Бритаев, что я всего не переделаю. Пусть так! Следует ли из этого, что нужно молчать? Вы сами дальше говорите, что мириться с этим не приходится. Раз это так, то в чем же моя вина? Я ведь не мирюсь! Или я виноват втом, что «расстраиваю себя? ». Что я за херувим такой, что мне вредной не нужно расстраивать себя? Люди проливают свою кровь за обездоленных, обрекают себя всю жизнь на скитания. Их топчут в грязь, мучают, над ними надругаются. Все лучшее в человеке смешивается с помоями. Тысячи наших братьев копошатся в грязи, создают богатство и роскошь для других, в то время как сами гибнут, зараженные ядом разврата и невежест. ва.

Все это я ежечасно перед собой вижу, ничем не могу помочь, опускаю бессильно руки и отворачиваюсь.

Это ли не позор, а Вы говорите о нашем личном беспокойстве, о том, что если я буду расстриваться, то и Вас это коснется.