Контакт

В начале ноября поехал я на дачу — набрать в подполе картошки и овощей. Попил чаю в холодном доме, набрал картошки-моркошки и поехал назад. Хотелось вернуться засветло. Стали раздражать поездки по ночам да еще зимой. Совсем не выношу мутного лобового стекла, когда грязь на нем в свете фар встречных машин искрится, дает блики…

А ведь всего несколько лет назад был «ночным бомбардировщиком» — так с иронией называют дальнобойщиков, предпочитающих ездить по ночам. Вечером выехал из Москвы, а утром — в Питере… Видимо, ночные поездки уж очень осточертели, когда я гонял грузовики по Руси великой.

После

В начале ноября поехал я на дачу — набрать в подполе картошки и овощей. Попил чаю в холодном доме, набрал картошки-моркошки и поехал назад. Хотелось вернуться засветло. Стали раздражать поездки по ночам да еще зимой. Совсем не выношу мутного лобового стекла, когда грязь на нем в свете фар встречных машин искрится, дает блики…

А ведь всего несколько лет назад был «ночным бомбардировщиком» — так с иронией называют дальнобойщиков, предпочитающих ездить по ночам. Вечером выехал из Москвы, а утром — в Питере… Видимо, ночные поездки уж очень осточертели, когда я гонял грузовики по Руси великой.

После распада Союза, после расстрела Верховного Совета я бросил все и пошел в водилы. Был членом коллегии союзного ведомства, но вернулся в народ, хотя я, убежден в этом, никогда и не выходил из него. В Литинституте когда-то издевались над песней, над той, что, мол, все вышли мы из народа… «А попробуй вернуться в него», — вот что мы вворачивали в текст.

Автострада была покрыта грязной кашей — смесью солевого состава, прозванного врагами московского мэра «коктейлем Лужкова», и снега. Эта мерзость не таяла, не замерзала, а летела на лобовое стекло так обильно, что стеклоочиститель и омыватель едва справлялись. Как только сталкиваюсь с этой гадостью, от которой болеют люди, ржавеют машины, гниет обувь и гибнут деревья, страдают даже памятники, то всегда задаюсь вопросом: «Как же в других северных странах зимуют, например, в Исландии, и умудряются не отравлять солью свои земли?»

Дороги кишели милицией — впереди был день «примирения и согласия» и власти демонстрировали свое обилие, побаиваясь, как бы чеченские террористы не отметили громко очередную годовщину октябрьской революции. Делать террористам нечего, что ли? Все эти показушные варианты несения службы лишь свидетельствуют о перестраховочном мастерстве милицейских начальников. Случись что — можно сослаться на усиленный вариант и остаться при должности.

Господи, а сколько раз я в темное время суток регистрировался на бесчисленных постах?! За ночь, бывало, раз пять тебя возьмут «на карандаш», да еще и постоишь в очередях. Зато днем об этой еженощной всероссийской переписи никто и не заикается. Наверное, начальство считает, что бандиты и террористы ездят исключительно в темноте. Или чтобы служивые бдели и не дрыхли? На Руси всегда начальству виднее.

Благополучно миновал постов десять, но вот перед самым въездом на кольцевую дорогу какой-то совсем изнывший от безделья старлей, которому с напарником ни обжитого, ни хлебного места на трассе не обломилось, решил поразвлечься и выбросил передо мной жезл.

Долго проверял документы, придраться было не к чему, и он вернул их мне. О том, чтобы извиниться за необоснованную остановку, и речи не могло быть. Вероятно, окрестности его красного околыша никогда не посещало подобное желание. Сколько им раз предписывали без необходимости не останавливать автотранспорт, но ментовские Васьки своих убеждений и привычек не меняют.

Сел я в машину, включаю стартер — двигатель не заводится. Лезу под капот, проверяю провода, опять гоняю стартер — даже не «схватывает»! Выкручиваю свечу, прошу старлея запустить стартер — искры нет. Ушла в колесо — так говорили когда-то…

— Коммутатор полетел, — говорю я. Если искра пропадает, то надо менять коммутатор — в этом я множество раз убедился на новых «газонах». Типичная логическая ошибка!

— Какой коммутатор?! Его на «шестерку» не ставят! — демонстрирует знание материальной части старлей.

— Ставят, — возражаю я. — Прежний хозяин поставил электронное зажигание.

Старлей соглашается: он видел в моих документах генеральную доверенность — верный признак то ли честности, то ли невезения в новейшие времена.

— А запасного нет? — сочувственно спрашивает он.

— Нет, — с сожалением отвечаю. В самом деле, почему, не очень-то полагаясь на отечественную электронику, не приобрел запасной?

— Разве можно ездить без запасного коммутатора? У кого «девятки» — всегда есть запасной, — старлей выговаривает мне и вроде бы подсказывает решение.

— Помоги остановить.

Старлей не обижается на мою грубость и раздражительность. Я ему уже успел выдать: шел бы я и шел, доехал бы домой, нет, надо тормознуть. «Коктейль» превращается в аэрозоль, все машины засолены-пересолены, вот соль где-то закоротила цепь и коммутатор «полетел». Он ведь чуть что — сразу «летит»! Завтра праздник, уже восемь вечера — все автосервисы закрыты. Магазины тоже. И место выбрал — ни туда, ни сюда…

Остановили штук пять «девяток» — ни у кого не было запасного коммутатора. Потом искали тех, кто ехал в сторону Ясенева. Если таковые находились, то у них, как нарочно, не было троса. У меня, беспечного, тоже.

Наконец-то остановили 131-й «ЗиЛ» — грязную цистерну с двумя водилами в фуфайках, которые угрожающе блестели мазутом. Водилы беспрекословно, видимо, боясь выпустить изо рта нежелательный запах, достали откуда-то кусок проволоки.

Вообще-то трудно было найти на дороге что-то более неподходящее, чем этот вездеход. Ему пушки на роду написано по оврагам таскать, а не «жигули». Три ведущих моста — в данном случае были на две трети лишними.

Но зато не было фартуков — и грязь летела комьями с колес, украшенными протектором-елочкой. Когда мы выезжали собственно на МКАД, я еще ориентировался в пространстве, но метров через триста мог взирать на мир только через заднее стекло. Стеклоочиститель был совсем ни к чему — желто-коричневая грязь намерзала на лобовом стекле. И заднее залепило.

Затем что-то треснуло, машина стала терять ход. У меня была включена аварийная сигнализация, но я все же счел за благо мягко притормозить. Остановился и даже ни с кем не столкнулся. Открыл дверь — тягач удалялся. Я засигналил и звуком, и светом — последнее по привычке, фары-то в наледи. Вездеход остановился, сдал назад. Я вспомнил о запасном ремне генератора, умудрился соединить его с обрывком проволоки, и мы поехали. И тут же мой комбинированный буксир опять лопнул. Несчастный вездеход, когда возвращался задним ходом, тоже заглох. Водила включил стартер — только щелкнуло втягивающее реле и — тишина. Точь-в-точь как у меня. Сел аккумулятор. Выскочил напарник с «кривым стартером», вставил его и давай наяривать. Завести вручную двигатель грузовика — это вам не баран чихал.

— Он что — с армейской консервации? — спросил я.

— Ну, — кратко отделался водила, продолжая крутить заводную ручку.

Странно, однако только после этого «ну» меня покинуло беспокойство. Со 131-м я тянул явную пустышку. Конечно, жена, ожидая моего возвращения, будет волноваться, потом подумает, что я все-таки решил заночевать на даче. Одет в легкую куртку, в туфли — конечно, не по сезону, но не смертельно. Бывало и похуже — дважды на полном серьезе замерзал на дизелях, заправившись зимой летней соляркой. На заправках нынче что бандитов, что сволочей…

Пока водилы оживляли двигатель, вспоминал поездку под Торжок за такими вот 131-ми в воинскую часть. Поскольку я успокоился, то мог позволить себе неспешные воспоминания. Впереди, по крайней мере, у меня была ночь…

М-да…, я и представить не мог, какой в армии бардак. Нас было человек десять, мы поехали в Торжок за 131-ми на «КамАЗе» с будкой. Почти весь день ждали какого-то капитана, потом он появился, пьяный в стельку, открыл склад и показал наши машины. Они стояли на колодках не менее пятнадцати лет. Когда я поднял капот, то был поражен необычным простором под ним — не было карбюратора, бензонасоса, генератора, даже тяги сперли…

Взял за руку капитана и предъявил ему все эти свидетельства невероятной боеготовности.

— Что ты хотел: за такие деньги — новую машину, да?

— Но она хоть заводиться должна! Как минимум… — мне плевать было на стоимость машин, но капитану она, судя по всему, не давала покоя. Наверное, обещали, а в долю не взяли…

— Нет, как максимум — час вам на все про все. Потом всех за территорию.

Я нагло пошел к остающимся машинам и открутил недостающие узлы. Даже запустил двигатель, подкачал колеса и снял вездеход с колодок. Через час пьяный капитан подогнал «КрАЗ» и, цепляя тросом, толщиной с руку, вездеходы, которые так и не завелись, выволакивал их за проходную. До сих пор перед глазами стоят глубокие борозды на асфальте — следы дисков ненакачанных колес. Он кому-то мстил за неправедное, в его понимании, разграбление армейского имущества. На этих «гробах» до Москвы мы добирались почти двое суток. Тормозные колодки разбухли, из-под раскаленных колесных дисков валил дым, их охлаждали сходу в любой придорожной луже — как вспомню варварский способ привидения «гробов» в ходовое состояние, всего передергивает. Вполне возможно, что на один из них и поставили цистерну с мазутом. И мой невольный грех теперь возвращался ко мне в виде упорства неподатливого двигателя.

Между тем водилы все-таки умудрились вдохнуть жизнь в него, и наше путешествие продолжалось. Разумеется, недолго — на этот раз не выдержал ремень. В кабине 131-го спохватились, когда отъехали метров сто пятьдесят от меня. Я стоял, и они стояли. Они ждали, что я буду сигналить им, размахивать руками. Но я решил: если они вернутся, заплачу им и скажу, что больше не надо мучить друг друга.

Еще не было такого рейса, чтобы я из него не возвращался. Подмерзало, было уже около десяти вечера. Буксировщики мои, наконец, уехали, и теперь я мог с чистой совестью поднимать руку перед другими машинами.

Буквально спустя несколько минут с левого ряда наискось ко мне пошел темно-серый «москвич». Я и не махал ему…

— Что случилось, батя? — выскочил из машины шустрый парень.

— Наверное, коммутатор сгорел.

— Ехать далеко?

— В Ясенево.

Парень открыл багажник, достал фитиль, надел петлю на фаркоп своей машины и бросил мне свободный конец.

Стеклоочиститель по-прежнему на моей машине не работал. Аккумулятор, посаженный миганием аварийных сигналов на протяжении нескольких часов, грозился совсем отказать. Несколько раз мы останавливались, чтобы я мог сколоть наледь с лобового стекла. Во время одной такой остановки, я спросил, как зовут парня, и сам представился. Он назвался Алексеем.

Наконец, мы повернули в Ясенево. Толпа милиции на посту молча пропустила нас — явно из сочувствия к нам. Доехали и до нашего проезда. Только в арке застряли — Алексею надо было поворачивать, а моя «шестерка» неизбежно попадала передком в приямок канализационного люка. Пробовали и так, и сяк — и никак, колеса «москвича» неизменно попадали на ту же наледь.

Ладно уж я упирался, но и Алексей не сачковал, толкая мою машину то вперед, то назад. В конце концов, на нас набрели два в меру поддатых мужика и закатили машину в «paкyшкy».

Я протянул Алексею две сотенные бумажки.

— Спасибо, Леша! Очень выручил меня.

Он, наматывая на руку буксировочный фитиль, не спешил брать деньги.

— Ну что вы, я денег не возьму, — заявил он.

— Возьми хоть сто рублей! Ты столько бензина сжег, времени сколько потерял. Мокрый весь, — убеждал я его — в самом деле, из распахнутой синей куртки у него клубами валил пар.

— Нет, батя, не возьму.

Я попытался насильно сунуть сотню в карман его куртки, но Алексей ловко увернулся.

— Бать, ну как ты не понимаешь: сегодня я тебя выручил, а завтра ты выручишь меня, — пристыдил он меня, сел в машину и уехал.

«Ты — мне, я — тебе» не шкурного порядка? Не устыдился я, а обрадовался. Обрадовался так, что уж и не помню, когда так было у меня хорошо на душе. Доставая из машины сумки с картошкой-моркошкой, я, наконец, сам для себя уяснил, ради чего колесил по стране несколько лет. Не только заработка ради, ведь издание книг нынче не кормит, а писать порнуху или «дефективы» рука не поднимается.

Я понял: мне подсознательно хотелось встретить вот такого Алексея. В своих мучительных раздумьях и поисках выхода хотя бы для себя, а, может, и для других, хотелось опереться на нечто несомненное в нравственном плане. Вот я и усмотрел нечто такое в его, казалось бы, незначительном поступке. К тому же Алексей как бы окунул меня в атмосферу моей молодости, в эпоху совсем нынче забытой лирической прозы, выросшей из Бунина и Чехова, такой чувствительной к каждому движению чувства и мысли, такой зоркой на поступки.

И по непостижимым законам ассоциативности вспомнилось: подсел ко мне в «пестром зале» дома литераторов Юрий Казаков, один из столпов лирической прозы, плакал крупными, пусть и не совсем трезвыми, мужскими слезами и сокрушался:

— Саша, Васька уезжает! Он же — писатель! Жалко… А ты начальник какой-то большой, так отмени — Васька же писатель!!!

Это было давно, в пору появления альманаха «Метрополь» и наказаний за него, речь шла о Василии Аксенове, который отнюдь никогда не принадлежал к течению лирической прозы. Казаков плакал от души, искренне и наивно полагая, что я по должности никак не меньше начальника СССР…

И у Алексея — не случайное движение души, а душа такая. Это от природы, от отчич и дедич, не от нынешних книг и молитв, когда в храмах на самых видных местах торговцы Отечеством да кидалы народа, изображающие смиренность на своих ликах и держащие свечи в грязных руках. И как они их не обжигают?!

Оказывается, очень я соскучился по таким людям, как Алексей. Вот кто мне нужен! Да разве только мне? По большому-то счету — плохо, что он так меня поразил, но ведь и хорошо: мошенники-то, доморощенные и импортные, так ничего и не смогли поделать с ним! Не воспылал он жадностью, не разбудили в нем животный эгоизм, не сделали из него воинствующего индивидуалиста и не заставили поклоняться Мамоне — духу алчности и стяжательства. В итоге Алексей не осатанел, остался самим собой, не дал отлучить себя от духа и традиций своего народа. И поэтому, пока на земле будет хоть один такой Алексей, до тех пор Русь будет жива…

На следующий день я занялся машиной и, проверяя аккумулятор, включил стартер. Двигатель тут же завелся. Я отмыл его от соли, перечистил все контакты, при этом дорожный «коктейль» ни разу не потревожил мое сознание. Мне было не до него, поскольку хотелось думать об Алексее и продолжать радоваться контакту не электрического, а истинно человеческого свойства.