Фартовое дело (часть 3)

Фартило. Василий сбился со счета дней, наручные часы, которые показывали число и день недели, давно остановились и валялись в зимовье на окошке. Вспомнилось ему, что каждый день открывал по банке тушенки, — вот и таежный календарь. Подсчитал оставшиеся запасы и сильно удивился — неделю назад был Новый год.

— Ну, Васька, ну ты и ударник! Новый год промантулил, — посмеялся он и, как водится, подбил бабки на своем производстве и устроил себе праздничный ужин.

Налил в граненый стакан двести граммов разведенного спирта, потому что, по его данным, он добыл столько же металла, и, поздравив себя

Фартило. Василий сбился со счета дней, наручные часы, которые показывали число и день недели, давно остановились и валялись в зимовье на окошке. Вспомнилось ему, что каждый день открывал по банке тушенки, — вот и таежный календарь. Подсчитал оставшиеся запасы и сильно удивился — неделю назад был Новый год.

— Ну, Васька, ну ты и ударник! Новый год промантулил, — посмеялся он и, как водится, подбил бабки на своем производстве и устроил себе праздничный ужин.

Налил в граненый стакан двести граммов разведенного спирта, потому что, по его данным, он добыл столько же металла, и, поздравив себя с наступившим, одним махом выпил. Высыпал в стакан добычу, для проверки годового отчета подержал на весу — было, было полфунта, точно. Трудно было ему упрекнуть самого себя в приписке или . невежестве: что такое в стакане двести граммов, он разбирался не хуже аптекаря.

Дни установились солнечные и морозные — самое время идти на охоту. И для собак оставалось мало корма. С ружьем Василий спустился вниз по Ключу, полагая, что вся таежная живность жмется к речушке, хотя и замерзшей. Ива и Хангай ошалели от радости, носились, вокруг него, прыгали на грудь. Василий ворчал на них для порядка, щурился от яркого снега, от которого поотвык под землей, улыбался — хорошо все-таки, черт возьми, идти по такой тайге! Ни души, тишина, белизна, покой. Воздух родниковый… Дышалось легко и свободно, не то, что в штольне, где было душновато от теплых глубин горы. И какая радость для глаза — снежным пухом укрыты сугробы, хвоя как в горностаевых мехах, и простор, на всю душу простор…

Собаки скрылись за деревьями, и, несколько минут спустя, донесся лай. Звонкий и визгливый — Ивы, злой, суховатый и резкий — Хангая. Они лаяли на белку, та притаилась в вершинных ветвях ели. Одним выстрелом снять ее не удалось. Волоча темный пушистый хвост, раненая белка кособоко и упрямо лезла выше и выше. Жалко ее стало Василию, но жить-то надо, и она после второго выстрела комком свалилась в снег. Туда бросились собаки. Зажав зверька в зубах, Хангай со свирепой заснеженной мордой куда-то умчался. Ива, растерянно и обиженно залаяв, погналась за ним.

— Хангай, стой! Брось, слышь! Кому говорю?! — Василий тоже побежал за собаками, но остановился — куда ему за ними, хотя они вроде как босиком, а он на лыжах.

Между тем, оторвавшись от Ивы, Хангай сделал круг и появился перед Василием неожиданно сбоку, бросил перед ним белку и отошел в сторону.

— Не знал я, брат, что у тебя такое воспитание, — сказал Василий и, засунув зверька в карман полушубка, нагнулся, хотел погладить пса.

Тот отпрянул и зарычал — не любил нежностей. И только после этого Василий вспомнил: у охотника-таежника несколько собак, все они бросаются к убитому зверьку, в свалке могут разорвать или испортить шкурку, и тогда самый ловкий пес убегает с добычей, чтобы поднести ее хозяину. А Василий об этом уже забыл…

Он хотел пройтись к сопке с двумя камнями, по пути сюда там видел немало белки, но пришлось повернуть к хребту, на склоне которого росла густая тайга и куда ушли собаки. Они за долгие дни ожидания охоты, наверно, прознали, где и что водится. И действительно, за каких-нибудь два-три часа он добыл полтора десятка белок.

Попался Василию и след соболя — принц тайги, как называл его Иннокентий Константинович (оставляя за медведем название ее хозяина и, конечно, должность прокурора), тоже охотился на белку. Когда-то Василий своими глазами видел: белка свалила кедровую шишку, спустилась вниз, а тут ее поджидал красавец баргузин с большим оранжевым пятном на груди.

След был не старый, можно рискнуть, но ввязываться еще в одну историю Василий не стал: этот фарт такой же заразительный. В случае чего, мало ему самовольной добычи золота? Еще за соболя намотают. Да и кому его, одного, дарить, чтобы Антонина и дочери были довольны? О-хо-хо, пусть лучше баргузин бегает.

Собаки все же кинулись искать соболя, видать, он составлял их основную профессию, но Василий пошел по гребню хребта вниз к Ключу, надеясь взять там рябчика. Он приметил там одно местечко: Ключ делал широкую размашистую загогулину, и на мыске загогулины густо кустился ивняк, впритык к нему подходил молодой ельник — для рябчика, любителя ивовой и еловой почки, столовой лучше не найти.

Гребень заканчивался крутой, почти отвесной насыпью из голубоватого мелкого щебня, кое-где прикрытого снегом. Остановился Василий на краю, глянул вниз — крутовато, надо обходить и спускаться дальше, где спуск положе. Посмотрел туда и глазам своим не поверил ~ там, на площадке, глухарь поклевывал камешки. Василия закрывал куст, да и было далековато, метров сто — сто двадцать, и поэтому глухарь не встревожился.

Василий — назад, потихоньку и полегоньку стал обходить, молясь в душе, чтобы в такой момент не объявились собаки. Обошел, выглянул осторожно из-за края — краснобровый не улетел. Старый большехвостый петух все же почуял неладное, задрал голову, кося глазом в сторону Василия, который совсем уже не дышал. Петух прошелся по площадке, снова поднял голову. Он был на прицельной планке, когда решил улетать. Василий нажал спусковой крючок — глухарь в подскоке, как снаряд, набирал скорость. Дробь зашумела по перу, словно ее сыпанули по крыше, крытой толем. Полет у петуха сломался, глухарь, кувыркаясь, а затем, подволакивая перебитое крыло, покатился вниз. Василий, сбросив лыжи, прыгнул за ним, не жалея заднего места, мчась по склону и перезаряжая ружье. Двумя выстрелами он добил подранка.

На пальбу примчались собаки, заметались по насыпи следов полно, запахов тоже, а без них обошлось…

По пути к зимовью Василий снял в кустах пару рябчиков, но без азарта. Рябчики сидели на виду, сами напрашивались на выстрел. Иннокентий Константинович редко стрелял по ним — жалел глуповатых птиц и заряды. И без рябчиков можно было обойтись. Глухарище один чего стоит. Фарт!

VII

После удачной охоты Василия через несколько дней снова потянуло в тайгу. Вернулся с одной белкой да двумя рябчиками. Белка тогда, видать, была проходная, густо шла. Из-за рябчиков облазил все ивняки. Охота закончилась неудачно — он угодил в промоину Ключа. Недалеко от берега снег прикрывал теплый родник, и Василий провалился вместе с лыжами. Они и спасли ему жизнь, остались в теплом иле. Выбравшись из полыньи, он помчался к зимовью. Одежда мгновенно залубенела, смерзлась, гремела и громыхала, как на шамане.

Купание не по сезону дорого обошлось — вспыхнула температура, разнылся коренной зуб. Только бы не воспаление легких, молил Василий судьбу и Хозяина, глотал пригоршнями этазол и тетрациклин. На третий день стало легче, воспаления легких, кажется, не было, но не. Давал покоя зуб. На ощупь он шатался, Василий думал, что нужно его не сильно, средне так дернуть, и будет он в руках. Собравшись с силами и мужеством, Василий крутанул его и взвыл. Обеспокоенные собаки, услышав вой, зацарапались в дверь.

— Ох, ребятки, доконает он меня, проклятый, — пожаловался им Василий, бегая по зимовью — два шага вперед, столько же назад, и бережно поддерживал набрякающую щеку. — Хотя бы нижний, а то верхний и крайний, гад. Воспалит надкостницу — каюк, до базового лагеря и здоровому без лыж не дойти. Хотя бы плоскогубцы какие поискали…

Выхода никакого не было, зуб надо выдирать. В поисках суровой нитки Василий остановил свое внимание на мешке из-под комбикорма. Распустив шов и вытащив нитку, Василий попробовал ее на разрыв — не выдержала, да и как к верхнему да крайнему привязывать? Он снова полез в рот лапой — щеку несло, зуб тоже как бы вспух, не давал возможности сомкнуть челюсти. Стало быть, с таким зубом ни спать, ни работать, ни есть нельзя.

Василий вытащил из стены два здоровенных гвоздя, на которых держалась полка с ружейными припасами, связал их проволокой возле шляпок с таким расчетом, чтобы между ними помещался зуб и крепко, намертво зажимался, если концы гвоздей сводить. Сунул зубодер в печку, приготовил ватные шарики, смочил их зубными каплями и обложил ими десну. Капли немного подмораживали. Вытащил из печки прокаленное изобретение, подождал, пока остынет, сунул в рот — насечка на гвоздях держала зуб как следует. Закрыв глаза, рванул зубодер вниз. Затрещали разрываемые ткани, от боли леденела голова, но он тащил зуб, боясь лишь, что может потерять сознание. Потом победно матерился: дома три медицинских работника, а он гвоздями вынужден драть зуб. На его счастье, тот оказался каким-то недоделком, кривым, с одним корнем, должно быть, зуб мудрости.

На двух полянках Василию повезло. Добыча начиналась примерно с двух метров, хотя золото было и на поверхности,- все-таки оно было в горе и время от времени горячий источник выбрасывал его в пещеру. Много хлопот доставляла вода — уровень ее держался на метровой глубине, и Василию приходилось черпать жидкий песок, все paвно что чистить колодец. Стенки шурфа оплывали, надо было или укреплять их плахами, или же без устали вычерпывать песок, а затем промывать его. Обилие воды позволяло промывать песок прямо в пещере. Но к духоте Василий так и не привык — пот лил с него беспрерывно, как в парной.

Затем несколько дней у Василия ушло впустую. Он копал шурфы, надеялся, что вот-вот добыча пойдет, но в лотке оставались одни блестки золота, так называемые знаки. Уставший и доведенный до отчаяния, Василий прислонился спиной к стойке, опустился на корточки и не без обиды сказал Хозяину:

— Отвернулся, значит, от меня. Что ж, если нет для меня больше фарта, стало быть, нет. Не обижаюсь. И на том спасибо. Дорогу оправдал, подарков бабам своим накуплю. Чего мне еще… Но хочу убедиться, что фарт больше не светит мне. Завтра приду…

Не спеша он шел к зимовью, раздумывая над тем, что завтра все и решится — отыщется жила, останется еще, а нет — надо двигать на базу. Туда может вертолет летать. Напарник Колька Кондаков, наверно, поминки по нему справил. Очень не хотелось Кондакову торчать одному в дикой, студеной и враждебно непонятной ему тайге.

— Да ты не радуйся, — словно не замечал Василий трусоватой его растерянности. — В марте пришлют сюда людей жилуху рубить, столовую, контору, склады. Спи себе в балке. Наломаешься еще, отдыхай пока…

Что и говорить, поступил он с Кондаковым как домашнее животное хрю-хрю. Непривычен тот к тайге, раз не туда сунется, другой, а на третий, глядь, — хана. В тайге за жизнь бороться надо. Кто выжил, тот и победил. Если продержался Колька до этого времени, значит, ничего с ним не случится…

В густых сумерках от зимовья метнулась грузная тень. После пещеры в глазах могли мелькать мотыльки и разные мушки, но уши не обманывали: шатун ломил через кусты с треском. Как назло, поблизости не было собак, обычно они к вечеру успевали вернуться из тайги.

То, что он увидел в зимовье, превзошло самые худшие его предположения. Шатун крушил здесь все подряд, разодрал мешки с сухарями и собачьим комбикормом, рассыпал чай, сахарный песок, добрался до банок с тушенкой, оставив от нее измятые жестяные комки.

Ружье валялось возле нар, к счастью, осталось целым. Торопливо его ощупав, и зарядив патронами с пулями, разъяренный Василий выскочил из зимовья и стал звать собак. Куда там!

За толстой лиственницей что-то чернело. Подойдя ближе, Василий увидел останки растерзанного, полусожранного шатуном Хангая.

— Ах ты, пропастина протухшая! — закричал он в ту сторону, куда ушел медведь, и, потрясая ружьем, стал страшно материться.

Бесполезно он звал Иву, и ему постепенно становилось понятно, как все произошло: собаки нашли берлогу и подняли медведя, иначе откуда ему в эту пору взяться? Те, что не залегли осенью, наверняка к этому времени погибли. Отмороженные лапы разбухают у них, как валенки. Этот стал шататься недавно, голодный и злой набрел на зимовье. А тут, судя по всему, вернулись собаки, и Хангай бросился на грабителя. Ива струсила и сбежала. С двумя собаками медведю было бы справиться трудно.

— Ну, ласковая, придешь — первый патрон твой! Не жалко заряда на такую заразу…

По таежным обычаям Ива совершила преступление, за которое полагалась смерть. Перестала работать собака — смерть, вместо белки и соболя лает на бурундука, вводя охотника в заблуждение, — смерть, сбежала в деревню, оставив охотника в тайге, — смерть, уличили в воровстве — смерть, привела шатуна к зимовью — смерть, струсила, как Ива нынче, — то же…

Хорошо, что шатун не бросился на Василия. Они свою добычу защищают…

— Хозяин, как ты меня, а? – кинул в зимовье Василий темному углу вопрос.- 3а что? Фарт зажал, шатуна в зимовье допустил, тот Хангая задрал, Ива, паскуда, смылась… Не много ли сразу, Хозяин?

Хозяин, по своему обыкновению, молчал.

Полиэтиленовый пакет с добычей лежал на своем месте, в углу под нарами. Василий подержал его на ладони, не менее полкило добыл. Не зря загибался. Деньги, в технике-механике большие деньги.