Фарт (часть 6)

Еще не рассвело, как Василий впрягся в нарты и пошел к родовому месту. Собаки вели себя спокойно. Ива не отходила от него. Если она не шла искать белку или соболя, то и Хангай никуда не отлучался. Пройдя с километр от сопки с камнями, Василий остановился, огляделся и прислушался. Волки не преследовали.

С восходом красного, кровавого солнца мороз, помолодев, стал резче, по насту зашуршала колючая поземка. Могло запуржить, и тогда пришлось бы пережидать непогоду в каком-нибудь сугробе. И без пурги трудно было выдерживать дорогу по руслу Ключа – временами нельзя было понять, где оно, и, если бы

Еще не рассвело, как Василий впрягся в нарты и пошел к родовому месту. Собаки вели себя спокойно. Ива не отходила от него. Если она не шла искать белку или соболя, то и Хангай никуда не отлучался. Пройдя с километр от сопки с камнями, Василий остановился, огляделся и прислушался. Волки не преследовали.

С восходом красного, кровавого солнца мороз, помолодев, стал резче, по насту зашуршала колючая поземка. Могло запуржить, и тогда пришлось бы пережидать непогоду в каком-нибудь сугробе. И без пурги трудно было выдерживать дорогу по руслу Ключа – временами нельзя было понять, где оно, и, если бы не ивняк, который рос по его берегам, Василий давно бы сбился с пути.

Иннокентий Константинович умер в иркутской больнице — Василий еле успел долететь на похороны. В комнате морга, где, видимо, обряжали покойников, Василий увидел в гробу сухонькое, в белой, как пух, бороде личико. Старик, стал крохотным, этаким грибком-боровичком, в котором совершенно невозможно было узнать статного, чернобородого и могучего чалдона-таежника. Только курносая сиволобовская пипочка из этого торчала.

После похорон главный врач вручил Василию завещание, в котором Иннокентий Константинович отписывал ему свой дом в Киренске и тысячу сто пятьдесят три рубля по сберкнижке. Вручили Василию и письмо, опечатанное больничной печатью.

В нем Иннокентий Константинович обстоятельно изложил, где находится сиволобовская жила и как к ней добраться. Поскольку на фартовом месте пролилась кровь, старик хотел было унести родовую тайну в могилу, однако не отважился нарушить наказ предка. Кто он таков, чтоб взять грех на душу? В последний раз Иннокентий Константинович был там несколько лет назад, поправил немного зимовье. До этого он приходил к жиле в конце сорок первого года. Забрал добычу близнецов, которых похоронил у зимовья, поехал в чужой город и оставил ее в коридоре военкомата. Когда через день весь город заговорил о сумке золотого песка, найденной с надписью «На защиту России», Иннокентий Константинович почувствовал впервые за всю жизнь, что у него стало гораздо чище на душе. Если бы сыновья были живы, они пошли бы защищать отечество. Так пусть хоть их золото повоюет…

Неожиданно русло Ключа расширилось, образуя как бы большую заводь, окаймленную густыми и высокими кустами ивняка. Василий пересек ее, у противоположного берега ему показалось, что лед под ногами гулкий, как над пустотой. Послышался говорок ручья, журчал где-то рядом. И точно — в заводь впадал незамерзающий ручеек, и ветви ивняка, нависшие над ними, были увешаны большими, словно стеклянными бусинами льда. Над ними вился парок — ручей теплый, значит, родовое место рядом. .

Василий оставил по правую руку Ключ и, обойдя густой, в колючем инее березняк, поднялся по склону сопки и увидел неподалеку заваленное снегом зимовье, приткнувшееся к двум могучим лиственницам.

Покосившаяся дверь, едва прикрывавшая вход, неохотно поддалась, и Василию, когда попал внутрь, подумалось, что здесь он раньше бывал. Помнился столик слева, над ним узкое окошко в торцовой стене, железная печурка, полки под потолком, на них лежали всегда продукты и охотничий припас, прясла над печуркой для просушки одежды и обуви. И нары были знакомы — левые доходили до столика, на них было удобно сидеть, к тому же светло от окошка, правые находились на одной линии с дверью и потому короче, подле них лежали дрова. Это было родовое зимовье Сиволобовых.

У Иннокентия Константиновича, если он продолжительное время не жил в таежной избушке, был обычай приветствовать Хозяина — духа зимовья и окрестной тайги. Войдя в избушку, дед снимал шапку и обращался к нему громко и уважительно:

— Здравствуй, Хозяин! Не болешь? Не скучашь? Чичас печурку разожгу, кости старые попаришь, чайком побалуемся. Принимай, Хозяин, гостей, извини за беспокойство, вместе веселее зимовать будет…

И, уходя из зимовья, Иннокентий Константинович так же чинно прощался, желал ему здоровья, отчитывался перед Хозяином, какие припасы оставил. Просил не стесняться, если они понадобятся, и непременно благодарил за щедрую охоту, даже в том случае, когда удачи никакой не было.

Василий стоял возле двери, смотрел в темный угол, там, полагал он в детстве, и обретается таежный дух. Уже поднялась рука к шапке из росомахи, чтобы, по обычаю предков, оказать ему уважение, как вдруг неожиданно для самого себя, самоуверенно и лихо, что называется, кинул ему:

— Привет, Хозяин!

Клубы пара, вместе с которыми вылетели слова, закрыли темный угол. Хозяин всегда молчал.

Стопка почерневших дров лежала у входа. Тепло упругими волнами пошло по зимовью, смяло щетину изморози на потолке, обнажило закопченную черноту с разводами плесени. Стало душно, потолок «заплакал», и Василий принялся обихаживать жилье. Перво-наперво надо было поправить дверь, снять ее с петель, заменить поперечины. Но сначала следовало попить чаю. Чай не пил, какая сила…

С чайником Василий спустился по едва угадывающейся тропинке между деревьями к подножию крутой желтоватой скалы. Из-под осыпи под скалой пробивался теплый родник — в прозрачном его венчике словно шевелился цветок с живыми лепестками из мелкого песка. Таким был исток Ключа.

Ниже родника была запруда, небольшой, запустевший и обмелевший водоем метра три шириной и около десяти в длину. Стало понятно, почему Сиволобовы ходили сюда исключительно зимой: теплая вода позволяла добывать металл в любые морозы. Во второй половине зимы людей в тайге мало, не надо было опасаться чужого глаза. Василий набрал в роднике воды, сделал несколько глотков из носка чайника — ничего, без привкуса, жить можно.

На следующий день Василий отмерил от первого выступа скалы нужное количество шагов и стал ломом и кайлом разбивать осыпь из мелкой щебенки и смерзшегося песка. Добрался до крупных камней, которые закрывали вход в штольню. Из нее повеяло затхлой сыростью, заклубился пар, едва Василий вынул первый камень. Освободив вход, Василий на четвереньках забрался в полузасыпанную штольню, обвел лучом фонарика стены. Когда-то высота позволяла ходить в полный рост. Осклизлые стены, свод и стойки крепежа были покрыты жирной плесенью — она от прикосновения отваливалась толстыми ошметками.

Штольня пошла вверх и, сузившись между каменными глыбами, повернула влево, в глубь горы. Василий попал в огромную пещеру с песчаным дном, усеянным камнями, — нынешний ручеек, который Иннокентий Константинович именовал Ключом, не исключено, в древности был бурной рекой. Затем здесь вспухла земля, возникли горы и русло древней реки засыпало камнями. Но в этом месте, видимо, с молодой горы сползла или упала монолитная плита, по крайней мере, не менее ста метров шириной, и, как козырьком, закрыла собой часть русла. Обнаружив в Ключе золотишко, Кузьма Сиволобов догадался, что оно в горе, пробил штольню и вышел на пещеру. Теплый ручей выносил из недр горы рыжий металл или золотоносной была древняя река — во всяком случае, Сиволобовы оказались владельцами подземного банка, созданного по прихоти природы.

В пещере стояла духота, со свода капала вода, местами с него свисали причудливые наплывы, заканчивающиеся каменными сосульками, навстречу им с глыб, лежавших неподвижно тысячелетия, тянулись шипы. Да, Хозяин немало здесь потрудился.

Между крупными камнями луч фонаря выхватывал песчаные полянки, однако следов добычи нигде не было. Возможно, весной пещера заполнялась талыми водами, песок оседал, выравнивался, и предки знали, какая полянка промыта, а какая нет. Во всяком случае, должен был остаться какой-нибудь инструмент — лопаты, лотки, ведра, носилки или тачка. Инструмент, вероятнее всего, припрятан, чтобы ни одна живая душа не могла догадаться о наличии золота в этом месте. Оно промывалось в пещере — немыслимо было таскать песок к истоку Ключа, кроме того, его, уже промытый, надо было куда-то девать. Не назад же в — пещеру носили. Иннокентий Константинович в письме не сообщал, каким образом Сиволобовы добывали золото- вряд ли он предполагал, что Василию когда-нибудь понадобятся такие сведения. Законы по золоту суровы, о месте старик написал ради собственной чистой совести.

Василий петлял между камнями, а следов никаких не находилось. Внимание его привлекла куча камней неподалеку от выхода. Они закрывали ящик из колотых плах, грубо отесанных топором. Василий очистил его от камней, поддел ломом нижний край, оторвал дно от мокрого песка. Тот как бы с сожалением чмокнул. Подложив камень, Василий дернул ящик на себя. Он подался, внутри глухо что- то затарахтело. У Василия мелькнула жуткая догадка, но упрямо поволок ящик к выходу, хотя тарахтенье не унималось. Лоб у него быстрей обычного взмок, спина, как водится, стала стыть, налицо был также странный прилив сил. Когда ящик зацепился за угол, Василий испытал немалое желание кинуться к выходу. Но он перевернул его на ребро и выволок из штольни.

Собаки, поджидавшие у входа, с подозрением принюхались к ящику, фыркнули и отошли. Василий заглянул внутрь через неплотно пригнанные плахи и увидел то, что предполагал — кости вперемешку с остатками одежды.

— Братовья, — выдохнул он то ли с презрением, то ли с горьким сожалением, вытер мокрый лоб тыльной стороной рукавицы и пошел в зимовье хватить спирта.

С тупым равнодушием Василий отволок ящик к другому концу скалы, выдолбил яму в осыпи, которая, как он понял, состояла из породы, выбранной в штольне, опустил туда останки близнецов, засыпал щебнем и песком, придавил большим камнем. Хотел выбить на нем что-нибудь, если не имена, то хотя бы крест, чтобы назначение камня всякому было понятно, но Василий отогнал от себя такие мысли, махнул рукой, мол, обойдутся, и вернулся к зимовью продолжать с остервенением, пугающим его самого, общение с бутылкой спирта.

Не зажигая огня, он размышлял о том, почему Иннокентий Константинович не предупредил в письме о захоронении в пещере. Вначале, ясное дело, было желание похоронить вместе с сыновьями и проклятое фартовое место. Со временем горе и ярость притупились, Иннокентий Константинович, как это бывает со стариками, стал подумывать о спасении души. Чего доброго, и о предстоящей встрече на том свете с пращуром Кузьмой, перед которым надо было держать ответ. Но умолчал зачем? Захотелось хитроватому чалдону оставить внуку загадку? Мол, я уже далече, а ты вот получи задачку. Знай наших, смекай да решай…