Двенадцатая часть (Новорусская история)

Мелкого, по сути имитационного покаяния, взамен покаяния по поводу куда более значительных грехов.

Он готовился к ее приходу, более того, ждал почти с нетерпением, но когда в дверь постучали железным вагонным ключом, вздрогнул от неожиданности. Дверь, к удивлению, без обычного грохота открылась, и гостья, улыбаясь, приостановилась для приличия и попросила позволения войти. За нею ввалился в кабинет начальник охраны с двумя коробками в руках.

— Хорошо, что хоть без косы, — пробормотал Бульдозер, думая вслух, а чуткая гостья расслышала.

— Нравятся гимназисточки с косичками? В накрахмаленных белых передничках? Или пионерки

Мелкого, по сути имитационного покаяния, взамен покаяния по поводу куда более значительных грехов.

4

Он готовился к ее приходу, более того, ждал почти с нетерпением, но когда в дверь постучали железным вагонным ключом, вздрогнул от неожиданности. Дверь, к удивлению, без обычного грохота открылась, и гостья, улыбаясь, приостановилась для приличия и попросила позволения войти. За нею ввалился в кабинет начальник охраны с двумя коробками в руках.

— Хорошо, что хоть без косы, — пробормотал Бульдозер, думая вслух, а чуткая гостья расслышала.

— Нравятся гимназисточки с косичками? В накрахмаленных белых передничках? Или пионерки в красных галстуках? Изобразим! — пообещала она и по-хозяйски распорядилась, обращаясь к старшему рынде: — Это ничего, что я сама накрою стол? Ничего? — второй вопрос задавался хозяину.

— Свободен, — сказал он амбалу, хотя и нарушил правила, требующие проверки службой безопасности любой снеди перед ее употреблением Бульдозером. Рында показал жестом и подтвердил глубоким вздохом, мол, подчиняется, но с огромным нежеланием.

Гостья ловко и умело расставляла на столе закуски, не только холодные, но и горячие жульены, фрукты и, наконец, водрузила на стол ведерко со льдом и парой бутылок Артемовского шампанского.

— Директриса расщедрилась, — доложила Аделаида.

— Мамка, которая подбивала бабки? — уточнил.

— Она самая, Велимир Светозарьевич, — ответила, не без иронии произнесла его имя и отчество.

— Мой меня заочно познакомил или как? — спросил в такой ярости, что и глаза сощурились и подбородок разок-другой подпрыгнул.

— За это увольнение с работы полагается, да? Зачем мне спрашивать, если вы человек известный, Велимир Светозарьевич? Портреты ваши в газетах печатаются. И родители мои всю жизнь трудятся на комбинате, который вы изволили приобрести. И меня заодно решили прикупить! Да не один раз! — тараторила она с иронией и подтекстом, а потом засмеялась, маняще и обещающе, чертовка, засмеялась.

«Она или не она?» — мучился он от неопределенности, невозможности спросить у нее прямо. «Господи, да был я тогда в темных очках или нет? В какой-то раз я забыл взять солнцезащитные очки. В тот раз забыл или в другой? Если был без очков, она могла запомнить меня — ведь именно я давал команду связать ее. Она еще, как тигрица, наградила меня ненавидящим взглядом и кинула до того, как рот ей забили кляпом: «Будь проклят, подонок!» Не открывала бы пасть, не получила бы затычку! И что означает, что я не раз ее прикупал?»

Опять она заставила открыть и налить в фужеры шампанское — в ней чувствовалась властность, стремление подчинить его к себе, поставить, что называется, к ноге. Она умела добиваться своего, и это Бульдозеру нравилось.

— Без брудершафта как-то неудобно переходить на «ты». Давайте на брудершафт, — предложила она и, когда он согласился, тут же развила успех, уселась ему на колени. — Так будет удобнее…

И засмеялась — снова призывно и многообещающе. Губы у нее были тугие и налитые, блестящие, как в рекламе губной помады, поцелуй получился более продолжительным, чем требовалось для банального обряда.