Двадцать девятая часть

Из таких гаражей тут чуть не выросла своего рода воронья слободка, но Василий Филимонович ее всю порушил, за исключением железного ящика одного инвалида войны. Такой он психованный, чуть что — костыль из «Запорожца», поганец, как гранату в тебя кидает.

   За имущество столь невоспитанного гражданина Василий Филимонович и схоронился, однако, чуя торопливый шаг Истребителя и неизбежность встречи, совершенно не в интересах службы пожалел о снесенной вороньей слободке. Будь она в сохранности, мигом бы исчез, сбил бы любого со следа, а потому сделал вид, что рассматривает гараж психованного и с целью маскировки истинных своих желаний бормотал: «Хорошо покрасил, хорошо…

Из таких гаражей тут чуть не выросла своего рода воронья слободка, но Василий Филимонович ее всю порушил, за исключением железного ящика одного инвалида войны. Такой он психованный, чуть что — костыль из «Запорожца», поганец, как гранату в тебя кидает.

   За имущество столь невоспитанного гражданина Василий Филимонович и схоронился, однако, чуя торопливый шаг Истребителя и неизбежность встречи, совершенно не в интересах службы пожалел о снесенной вороньей слободке. Будь она в сохранности, мигом бы исчез, сбил бы любого со следа, а потому сделал вид, что рассматривает гараж психованного и с целью маскировки истинных своих желаний бормотал: «Хорошо покрасил, хорошо… А краску где он такую яркую и свежую взял?.. Такая в магазинах не продается и долго еще продаваться не будет… Это ж голубой перламутр… Он же по цене маникюрного кьютекса из Парижа или эмали транспарантной для ногтей фирмы «Поллена», Лодзь, Польша… Как фамилия неизвестного несуна?.. Откуда спер голубой перламутр?.. Где он так плохо лежит, что его можно запросто брать и ржавые гаражи красить?»

   Гражданин Около-Бричко возник из-за угла, крепко схватил участкового за руку. «Вот теперича, голубчик, я тебя сцапал, вот теперича ты от меня никуда не денесся», — не надо было и школу милиции кончать, чтобы прочесть на торжествующей физиономии гражданина именно эти мысли.

   — Пройдемте со мной, товарищ Триконь, — тоном, не терпящим никаких возражений, сказал гражданин Около-Бричко.

   «Ну и пройду!» — подумал с возмущением Василий Филимонович, и это была его вторая крупная ошибка с самого утра. Надо было, сославшись на занятость по службе, удалиться, но Василий Филимонович, несмотря на солидную выслугу лет, так и не научился врать. Существует же специальный вид вранья — ложь во спасение, но даже им простодушный участковый и потому вечный старший лейтенант не воспользовался. Мало того, подойдя к яме, он, усугубляя вторую ошибку, напрочь отрезая себе пути для бегства, допытывался, зачем и откуда (!?) они вытащили бордюрный камень. Явно с целью хищения соцсобственности, и поскольку факт налицо, следовало раскрывать планшетку, извлекать оттуда бланк протокола на предмет составления. Степка Лапшин при этом хмыкал и насмешливо вскидывал головой, мол, мент, ну ты даешь, пристал, как к телеграфному столбу. Степка Лапшин слов никаких не употреблял, но Василий Филимонович, прямо наваждение какое-то, сильно обиделся за телеграфный столб, ведь этот предмет из анекдота о старорежимном околоточном, который учил новичка приставать. «Ладно, намек понял», — подумал мстительно Василий Филимонович, чего отродясь за ним не водилось, и спросил:

   — Автомобиль ваш, гражданин Лапшин?

   — Государственный.

   — Знаю, что государственный…

   — А чё, мог быть и моим. У нас у одного умельца собственный КамАЗ заимелся, раскатывал на нем туды-сюды…

   — А что это за номера такие: 06-20 НЕТ? Учтите, Лапшин, и не будет. Не рассчитывайте!.. Откуда у вас номера такие?

   — Как это откуда? Из Надирландии, там ГАИ рядом…

   — Что за Надирландия?

   — Местечко одно, стекляшечка, то да се в ней…

   — А-а… Попрошу документы на машину, — протянул руку Василий Филимонович и, нетерпеливо пощелкивая пальцами, вновь забормотал, мол, закон о нетрудовых доходах строг, ох, как строг, особенно в части шоферов-леваков.

   — Что нам закон? Для нас главное — бумага. Она всегда сверху любого закона. Пожалте, — подал кипу документов Степка.

   — Не бумага, а гумага, от слова «гуманизм», — изрек поправку Аэроплан Леонидович, которому пря между соседом и участковым стала надоедать. — Не для проверки документов у Степки я позвал вас, товарищ Триконь, а для участия в научном эксперименте. Степа, принеси молоток.

   Вспомнив эту фразу, Василий Филимонович задумчиво прошелся по коридору «опоры», вынул из планшетки справку психиатра о том, что 1 июня 19.. года гр. Триконь В. Ф. был на приеме у врача, все реакции в норме, практически здоров, по сведениям психдиспансера № 7 на учете не состоит. Все хорошо, но, к сожалению, надо писать начальнику, за недонесение важных сведений служебного характера могут вообще из органов уволить. Не таков Ястребок-Истребитель, чтобы промолчать, именно для последующего широкого разглашения он и проводил треклятый эксперимент.

   Василий Филимонович глубочайшим образом вздохнул, потому как писанина для него представляла нечто подобное индокитайской казни, когда человека кладут на срезанный бамбук, привязывают к кольям, и черешки бамбуковые через живое тело прорастают. Вот такие же мучения доставляли Василию Филимоновичу и служебные мысли, прорастая из его глубин наружу, которые еще требовалось изложить, как настаивает гражданин Около-Бричко, на гумаге, чтоб понятие «гуманизм» никуда не делось. Он вздохнул еще разок, собираясь с духом, наклонился над листом и, закусив нижнюю губу, вывел шариковой ручкой начало служебного документа:

   Начальнику Н-ского отделения

   Дзержинского РУВД г. Москвы

   подполковнику милиции тов. Семиволосову В. В .