Дух критический и дух гармонический

Дух критический и дух гармонический оспаривают с отдаленных времен свое преобладание в нашей философии, порой заботливо поддерживая друга. Фокс Морсильо, хотя он и получил образование тогда, когда достигает апогея критический импульс Возрождения, самым высоким выражением которого явился Вивес, был целиком обязан гармоническому течению, совершенствуя его более чем за столетие

Дух критический и дух гармонический оспаривают с отдаленных времен свое преобладание в нашей философии, порой заботливо поддерживая друга. Фокс Морсильо, хотя он и получил образование тогда, когда достигает апогея критический импульс Возрождения, самым высоким выражением которого явился Вивес, был целиком обязан гармоническому течению, совершенствуя его более чем за столетие до великого Лейбница. А посмотрите, каких старинных и авторитетных предшественников он имел в Испании!

Галерею иберийских философов открывает Сенека, и уже Сенека утверждает в своем 58 письме тождество идеи и формы, говоря: «Eidos in opere est: Idea extra opus, nec tantum extra opus est, sed ante opus». Эйдос, аристотелевская форма суть идея в вещах, конкретное провозглашение вечного образца.

А разве другой смысл мы обнаруживаем в учении нашего знаменитого еврейского поэта и философа XI века Соломона Бен-Гебироля (именовавшегося христианами Авицеброном), когда в своей книге «Источник жизни» он учит нас, что «чувственные формы по отношению к душе суть то же, что книга по отношению к ее читателю, то есть когда он видит ее и воспринимает ее черты и знаки, его душа вспоминает истинное значение, которое скрыто за тем и другим»? Разве что Бен-Гебироль как пантеист, хотя и непоследовательный, полагает, что всеобщая форма есть впечатление Единого Истинного и что она образует сущность общности видов, то есть общего вида, в идее которого содержатся все отдельные виды. Что в другой части он сформулировал в еще более ясных терминах, говоря, что форма – это единство, которое охватывает все вещи и пребывает в них. Для него телесные формы есть образы психических форм, видимых во снах, а эти последние суть образы умопостигаемых форм.

Когда Рационализм, украсивший себя наименованием гармонического, и именно благодаря тому, что он гармонический, принялся соблазнять и прельщать, или тщился соблазнять и прельщать многие благородные умы, так вот, когда эта пантеистическая философия, в недобрый час пришедшая из-за Рейна, возжелала, дабы найти в наших душах живейший отклик, выявить свое старинное испанское происхождение, она не нашла ничего лучшего, чем сослаться на имя Раймунда Луллия; на самом же деле ей следовало идти дальше, к «Источнику жизни», с доктринами которого ее доктрины обнаруживают сходство в немалом числе моментов. Реализм Луллия – нечто совсем другое: это платоновский реализм с теми различиями, которые должны были неминуемо возникнуть между античной философией и философией схоластической.