До и после (часть 7)

С утра моросил занудный холодный дождь. Автобус в Стюрвищи ходил редко, обычно туда добирались попутками — выходили на шоссе возле моста, а там прямиком по лесной дороге с километр и — дома. Валентин Иванович еще по дороге в райцентр весь промок и продрог, а когда вышел из милиции — его всего затрясло, тело охватила неуемная дрожь. Поэтому он решил возвращаться автобусом, на автобусной станции можно было хоть укрыться от дождя. Но ему повезло — автобус как раз отправлялся, и Валентин Иванович, забившись на заднем сиденье в угол, думал о том, как ему после всего услышанного повести себя с Леной,

С утра моросил занудный холодный дождь. Автобус в Стюрвищи ходил редко, обычно туда добирались попутками — выходили на шоссе возле моста, а там прямиком по лесной дороге с километр и — дома. Валентин Иванович еще по дороге в райцентр весь промок и продрог, а когда вышел из милиции — его всего затрясло, тело охватила неуемная дрожь. Поэтому он решил возвращаться автобусом, на автобусной станции можно было хоть укрыться от дождя. Но ему повезло — автобус как раз отправлялся, и Валентин Иванович, забившись на заднем сиденье в угол, думал о том, как ему после всего услышанного повести себя с Леной, как объясняться с Анной Иоановной. Лена кормит грудью, не надо бы ей знать все это, Алеша и так все плачет и плачет — при мысли о сыне боль в душе стала нестерпимо жгучей…

Она просила не скрывать от нее ничего, но как сказать ей все это, как? Какой смысл этому капитану наговаривать на Риту? У него два протокола, объяснения дальнобойщиков. Учительница-проститутка, плечовка… Если до Алексея Алексеевича дойдет — не перенесет такого позора… А племянницы “кабана” — ученицы-проститутки… Вообще-то в педуниверситете поговаривали, что студентки подрабатывают на панели, однако подозревать в этом Риту? Парни всегда к ней липли, но она была к ним равнодушна. Сколько раз он знакомил с нею своих приятелей, приличных ребят — они не производили на нее никакого впечатления. Нет, не принц, отвечала она Виктору Ивановичу, когда он, бывало, интересовался ее мнением. А вдруг она была лесбиянкой, и тогда Лена — кто? Просто подруга или… Валентин Иванович закрыл ладонью рот — чтобы не закричать на весь автобус: нет, нет, нет!

Добравшись до Стюрвищ, он пошел не домой, а в школу. Он был почти уверен теперь в том, что в растерзанном виде Рита появилась домой после разговора с Анной Иоановной. Той сообщили, ну она и разошлась… Рита после разговора решила отсюда уехать — иного объяснения исчезновения сестренки у него не было.

Анна Иоановна в одиночестве пила чай. Он наотрез отказался от угощения, не до чая ему, однако она настояла на своем.

— Вы опять обуглились, — вздохнула она. — Хотите несколько капель коньяку в чай? Очень рекомендую. У меня пониженное давление. Как поплывет все перед глазами, все окутывают сумерки — добавляю в чай коньяк. Помогает. Только не подумайте, что я пьяница. Мне бутылки на несколько месяцев хватает. А вам сейчас это просто необходимо. Несколько капель?

Валентин Иванович молча кивнул — сопротивляться Анне Иоановне было бесполезно, да и, по правде говоря, он не возражал бы сейчас выпить и побольше, чем несколько капель. Она достала из шкафа бутылку, плеснула в чай глоток-полтора.

— Как теперь? — поинтересовалась.

— Ароматный, совсем другой…

— Вот видите, — она была довольна тем, что Валентину Ивановичу понравилось, а потом, тяжко вздохнув, спросила: — Вам все в милиции рассказали?

Он молча кивнул.

— Валентин Иванович, дорогой, когда мне сообщил наш участковый о том, чем занимается Рита Даниловна, я тоже не поверила. Это было второго сентября, тогда мы с вами занимались печальными хлопотами. Как раз перед торжественной линейкой! Господи, как у меня тогда инфаркт не приключился! После занятий я попросила Риту Даниловну зайти ко мне. Трудный разговор был. В прошлом году у меня с нею разговор был несколько по другому поводу. Извините, что я посвящаю вас в бабьи заботы, но вам это пригодится в будущем. Так вот, стали все поговаривать, что Рита Даниловна спуталась с Петькой-афганцем — есть у нас такой местный проходимец, просто бандюга, сидел два раза, а всем говорит, что воевал в Афганистане. У него две дочери — Зоя и Зина Кирьяновы — близняшки из десятого класса. Тоже ведь стервы, таскаются с дачниками, “новыми русскими”. И мать там такая же, склочница, скандалистка, сквозняк в подоле… Короче говоря, семейка та еще. “Рита Даниловна, говорю, я не хочу, чтобы нашу учительницу прямо в школе таскали за волосы”. Она ответила, что сама не знает, как от него отделаться. Ничего у нее с Петькой-афганцем не было, она и повода никакого не давала, просто он выдает желаемое за действительное, распространяет слухи.

А вот второго сентября разговор был тяжелый. Хотела поговорить с нею как мать, спросила ее: “Дочка, неужели это правда? Расскажи мне все, как рассказала бы своей матери.” После этих слов она взбеленилась, я боялась, что она вообще выцарапает мне глаза. Я налила ей воды — у нее зубы так стучали по стакану, что вспомнить страшно. Потом немного успокоилась, открыла душу. Никому и никогда не рассказывайте, Валентин Иванович, даже жене, то, что сейчас услышите! Заклинаю вас!

Анна Иоановна пригубила чай. Она и представить не могла, что для Риты Даниловны, оказалось, самым ненавистным словом было мать. Ей и семи лет не исполнилось, когда родительница, алкоголичка, охотница за удовольствиями, уложила ее в постель к своему хахалю. Потом — другим мужикам, которые за это приносили ей выпивку. Так продолжалось больше года, пока эта стерва не повесилась. “ Как же мне тогда было больно! “ — воскликнула Рита Даниловна и заплакала навзрыд.

Анна Иоановна, рассказывая об исповеди Риты, всхлипнула, извинилась за свою слабость и предложила Валентину Ивановичу выпить просто по рюмке коньяку, без всякого чая. Он опять молча кивнул.

— Извините, Валентин Иванович, пожалуйста, меня еще раз за то, что я так откровенно передаю бабьи разговоры. Я очень рассчитываю, что в будущем году вы замените меня. Поэтому и рассказываю все вам без утайки, чтобы вы знали все, как оно есть. Вам придется работать с женским коллективом, а это, поверьте, ой как нелегко.

Так вот, когда Рита Даниловна немного успокоилась, она сказала, что всю жизнь боялась и ненавидела мужчин. В детдоме она, правда, полюбила, как дочь отца, вашего директора. Его нельзя было не полюбить, сказала она. Вы для нее — братишка, у вас все сестренки да братишки…

“Рита, теперь ты мстишь мужикам? “- спросила я.

“ Нет, — ответила она. — Тогда бы я часто вспоминала детство, а мне и сейчас думать о нем жутко. Просто мне ходить было не в чем, сапоги в мастерской даже в починку не взяли — такие они старые и гнилые. Продала швейную машинку, купила новые. Зарплаты нет, как жить? Пыталась подрабатывать репетиторством — не получилось… Однажды я несколько дней ничего не ела, разве что чаю гайдаровского стакан в школе на большой перемене. Вот тогда я и вышла на большую дорогу, надеясь, что, может, кто-нибудь хоть покормит…”

“Почему вы не обратились ко мне? Оказали бы какую-нибудь помощь”, — сказала я.

“А вы что, думали, что я должна святым духом питаться и одеваться? Почему же вы не спросили, как я живу?“ — она опять взбеленилась.

Дальше разговор не получился. Но при этом я ей твердо сказала: Рита Даниловна, этот метод подработки несовместим со званием педагога. Вы работаете в деревне, здесь утаить ничего нельзя. Она сказала, что найдет себе работу в другом месте. На том и договорились… А теперь я вот какую уж ночь подряд не сплю и молю Бога, чтобы с нею ничего не случилось…

Анна Иоановна со слезами на глазах истово осенила себя широким крестом, зашептала слова молитвы…