Девятая часть (Новорусская история)

Вышибала тут же поднялся и покинул ресторан.

— Слушаю вас, — сказал рында, не забыв при этом изобразить почтительный поклон.

— Кусок зеленых дамам. Сверху. В качестве аванса. А эту девочку, — он кивнул в сторону Аделаиды, — пригласи в мое купе. С бутылкой Артемовского шампанского… Артемовского – хоть из-под земли…

Он редко носил с собой деньги.

3

В купе снова одолело самоедство. Он завидовал множеству своих знакомых, которые с гордостью, как знак принадлежности к высшей касте общества, одно время носили малиновые пиджаки и никогда не страдали никакими комплексами. Казалось,

Вышибала тут же поднялся и покинул ресторан.

— Слушаю вас, — сказал рында, не забыв при этом изобразить почтительный поклон.

— Кусок зеленых дамам. Сверху. В качестве аванса. А эту девочку, — он кивнул в сторону Аделаиды, — пригласи в мое купе. С бутылкой Артемовского шампанского… Артемовского – хоть из-под земли…

Он редко носил с собой деньги.

3

В купе снова одолело самоедство. Он завидовал множеству своих знакомых, которые с гордостью, как знак принадлежности к высшей касте общества, одно время носили малиновые пиджаки и никогда не страдали никакими комплексами. Казалось, что у них совершенно отсутствует совесть, стыд за свои неблаговидные поступки, наконец, душа. В начале бизнес-пути он много общался с новыми хозяевами жизни и поражался тому, что успех сопутствовал самым бессовестным и беспринципным, жестоким и жадным. На его глазах шла ежеминутная конвертация моральных уродств в богатство. Он не считал себя безгрешным, но свое преимущество перед малиновыми пиджаками усматривал в том, что он хотя бы знал истинную цену своим поступкам, их нравственную или безнравственную подкладку, тогда как соседи по бизнесу лишь гордились своими сомнительными операциями по объегориванию ближних. Не случайно в народе пошли гулять анекдоты о новых русских, в которых высмеивалась их тупость, жадность, высокомерие…

Многие из них надели малиновую униформу после отсидки за всевозможные мошенничества. Брали нахрапом, внаглую, вплоть до мокрых дел. Сбивали молодежь с пути, сколачивая рэкетирские бригады. Немало рэкетиров носило недавно военную форму – защитников Отечества всевозможные писаки опустили ниже плинтуса, вот и ударились недавние офицеры и нюхавшие порох бойцы осваивать бандитскую коммерцию.

Однажды он с ужасом понял причину своего зашора. Ведь он в университете изучал русскую и мировую литературу, гуманистические идеалы ее стали нравственным фундаментом его личности. Всё, что он делал, находилось в вопиющем несоответствии с идеалами разумного, доброго, вечного. На подсознательном уровне в нем происходила чудовищная сшибка, и кто победит в ней, идеалы гуманизма или бес наживы Мамона, чьим рабом Велимир по слабости своего характера стал, он и сам не знал. Война эта раздирала и разъедала душу, ему хотелось, чтобы она закончилась. Если бы можно было забыть прочитанные книги, юношеские мечты о торжестве добра и справедливости, университет и друзей студенческих времен, он стал бы верноподданным Мамоны – только бы не сомневаться в том, что приходится делать, только бы навсегда умолкла его совесть.

Он давно понял, что русская литература, как никакая другая, неизменно утверждала и проповедовала слишком высокие, слишком идеальные отношения между людьми, которые не обнаруживались в реальной жизни. Выдача желаемого за действительное, иными словами следование основному принципу так называемого социалистического реализма, — это было у русской литературы врожденным генетическим кодом. Литература звала в какие-то выдуманные выси, в сказочное Беловодье с молочными реками в кисельных берегах? Не от этого ли вечное смятенье в дезориентированных русских душах и русских головах, неудовлетворение реальной жизнью? Велимир готов был возненавидеть русскую литературу (тут его опередили власть имущие – нечего им колоть глаза неблаговидными делами и делишками!) за слишком высокие, неосуществимые идеалы, но именно они останавливали его, когда надо было решиться на что-то безнравственное, предельно жестокое и бесчеловечное.