Часть 7

Когда штормило, в домах закрывали окна крепкими деревянными ставнями, запирали двери на крючки и засовы. Задраивали все щели, кроме дымовых труб.

Наста встала с кровати и подошла к печи. Дров не было, а в трубе завывало. Она присела на табурет и огляделась. Здесь всегда было пусто. Стояла какая-то мебель, сколоченная из ДСП. Ни скатертей, ни покрывал, ни штор — ничего из того, что создаёт минимальный уют. А Наста мечтала о тканях, тяжелых и массивных.

*

Пусть бы они заполняли пространство вокруг меня. Его слишком много – опустошенного

Когда штормило, в домах закрывали окна крепкими деревянными ставнями, запирали двери на крючки и засовы. Задраивали все щели, кроме дымовых труб.

Наста встала с кровати и подошла к печи. Дров не было, а в трубе завывало. Она присела на табурет и огляделась. Здесь всегда было пусто. Стояла какая-то мебель, сколоченная из ДСП. Ни скатертей, ни покрывал, ни штор — ничего из того, что создаёт минимальный уют. А Наста мечтала о тканях, тяжелых и массивных.

*

Пусть бы они заполняли пространство вокруг меня. Его слишком много – опустошенного и холодного. В нём, как в вакууме: ни прикосновений, ни взглядов, ни слов. Я пришла мириться с матерью. Отца я удачно заперла в библиотеке и теперь мне нужно проверить, правильно ли я поступаю. Когда я разделаюсь с ними, то, наконец, стану свободной. Матери уже давно нет. В ту ночь она не закрыла ставни, хотя шторм был такой силы, что мог бы запросто повыбивать в окнах стёкла. Я собрала все тряпки, какие только нашлись в доме. Платья матери, которые она носила годами, рваные колготки, заношенные панталоны – всё полетело на пол у печи. Теперь надо собрать всю бумагу, какая есть. Бумаги оказалось немного – пара старых газет и блокнот. Механически открыла блокнот и натолкнулась на слова, написанные рукой матери: «Я ненавижу её! Лучше бы я умертвила эту дурочку ещё в утробе». Это обо мне. «Она ни на минуту не давала мне забыть тот ужасный случай. Она – моё позорище». Я вырвала лист, сложила его вчетверо и засунула в карман брюк. Спички не пришлось долго искать, они лежали на печи. Я чиркала спичинками о коробок и бросала их, горящие, на груду тряпья и бумаг, которые сразу же загорались, и пламя разросталось. Получился весёлый костерок. Где-то далеко-далеко в памяти проблеском возникло приятное воспоминание о школьном костре и тут же исчезло. Уходить я не торопилась. Надо было удостовериться, что огонь не погаснет. Я положила в костёр стул, перевёрнутый ножками вверх. Пламя сразу же накинулось на обивку. Она плавилась, обнажая ряды пружин. Стало очень жарко. Мать, прости, что я родилась.

*

У маячки Насты хватило упорства преодолеть встречный ветер и добраться до башни. Мокрое лицо её горело от хлёстких ударов дождевых струй. Она долго стояла у двери, пытаясь открыть замок. Пальцы заледенели и не гнулись. Повернуть ключ в замке не доставало сил. Наста дышала на пальцы, тёрла их о ладонь и снова дышала. Наконец, удалось открыть замок. Она вошла в нутро башни. Снаружи остался дикий гул волн, шум ливня и вой ветра. Здесь было намного тише, но также холодно. Сначала надо было затопить печь и согреться.

Наста разомлела в тепле и задремала…

— Ты зачем заперла меня?

Она открыла глаза и увидела перед собой мужчину. Лицо его было незнакомым, но голос отцовский. «Нет, всё-таки это отец, но почему-то без бороды. Как он похож на мать! А может, мать – на него?». Наста зажмурилась и ладонями энергично потёрла колени.

— Что, не узнала?

Наста посмотрела прямо в знакомое незнакомое лицо и остро почувствовала страх.