Часть 6

Если неспособен или потерял способность понять, так возьми на себя труд выслушать… Еще раз аб ово: я ее люблю. Время лечит, да только ощущение такое, что оно для меня аллерген, таким оно для меня и останется. Стало быть, ее заменить никто не сможет… Правильно ты подметил, что затосковал я по делу. Женщины облегчают душу слезами, а мы — делом. А тут еще его величество случай. Сын соседки, молоденький лейтенант, вернулся оттуда. Жена, ребенок. Лейтенант после госпиталя дома прыгал на костылях, на улице стеснялся, ходил с палочкой. Опять уехал туда. Вспомнился диплом хирурга. Почему этот лейтенантик там, а ты здесь,

Если неспособен или потерял способность понять, так возьми на себя труд выслушать… Еще раз аб ово: я ее люблю. Время лечит, да только ощущение такое, что оно для меня аллерген, таким оно для меня и останется. Стало быть, ее заменить никто не сможет… Правильно ты подметил, что затосковал я по делу. Женщины облегчают душу слезами, а мы — делом. А тут еще его величество случай. Сын соседки, молоденький лейтенант, вернулся оттуда. Жена, ребенок. Лейтенант после госпиталя дома прыгал на костылях, на улице стеснялся, ходил с палочкой. Опять уехал туда. Вспомнился диплом хирурга. Почему этот лейтенантик там, а ты здесь, ведешь умные и правильные разговоры, получаешь за них не меньше, чем он за свою работу… Столкнешься с его женой-девчонкой в лифте — и невмоготу… Никогда мы не шли туда, где было лучше, чем нам самим, не за лакомым куском чужого пирога, а всегда туда, где хуже, где плохо — освободить и защитить. Приварка нам было ровным счетом никакого, не считая, конечно, подчас черной неблагодарности. Бог с ними, кто не способен оценить, но никогда не было на нашем знамени черепа со скрещенными костями. Любопытно, один философ восемнадцатого века предсказывал, что славяне как носители гуманистического движения заменят утомленный романо-германский мир. Заменят, очевидно, в том смысле, что выдвинутся на первую роль, будут определять развитие человечества. Предсказывал не доморощенный какой-нибудь славянофил, а друг Гёте, предшественник Гегеля и Фейербаха, немецкий философ и писатель Иоганн Готфрид Гёрдер. Тот самый, который считал человека первым вольноотпущенником природы и превыше всего ставил осуществление человеческой гуманности, разума и справедливости. Занесло меня далеко. Было проще: однажды пришел домой, поставил стул посреди комнаты и стал советоваться с ними, — Сергей повернулся лицом к длинному ряду портретов, висевших над книжными полками. 

   На портретах были бородатые, усатые и безусые предки Сергея, один из них носил эполеты, наверно, герой Шипки, были они в погонах старой русской армии, со знаками отличия Советской Армии, нашивками на папахах, в комиссарской кожанке. Были и женщины — одна из них сестра милосердия времен русско-турецкой войны, вторая — подполковник медицинской службы, мать его. Суровый народ смотрел на Орлова со стены, вобравшей в себя век отечественной истории. А как глядел комиссар: подозревал, видимо, в фотографе скрытую контру — и сверлит душу каждого взгляд из далеких двадцатых годов. И, только присмотревшись к портретам, Орлов осознал ту власть, какую Сергей с пеленок чувствовал над собой, и, конечно, понимал: рано или поздно, становиться ему в их ряд. На нем их род завершался, имел он каких-то дальних родственников, из тех, что седьмая вода на киселе, но прямым потомком героя Шипки был только он…

   — Ребята, вы обалдели что ли? — сонно и раздраженно выговаривала Светлана по телефону.- Половина шестого!

   — Разве это поздно? По мне — так это рано, — пошутил Сергей.

   -У тебя отпуск, а ему на работу идти! Подай-ка мне сюда Валентина…