Часть 6

Жили бабушка с дедушкой в деревянном с паровым отоплением бараке у реки Урал. Бабушка Маня не ругала меня за побеги из садика, мне было хорошо, а главное в соседней квартире жил мальчик Миша, с которым мне было весело и интересно. Ещё я очень любил Мишкиного отца дядю Диму Арсентьева. Это был удивительный добрейший человек — музыкант, работавший в доме культуры. Дух захватывало, когда я слушал, как он виртуозно играл на трубе. Дядя Дима называл нас «детёнышами» и часто бесплатно пропускал в кино, которое крутили в Доме культуры. Несмотря на то, что Мишка был на шесть лет старше, между нами

Жили бабушка с дедушкой в деревянном с паровым отоплением бараке у реки Урал. Бабушка Маня не ругала меня за побеги из садика, мне было хорошо, а главное в соседней квартире жил мальчик Миша, с которым мне было весело и интересно. Ещё я очень любил Мишкиного отца дядю Диму Арсентьева. Это был удивительный добрейший человек — музыкант, работавший в доме культуры. Дух захватывало, когда я слушал, как он виртуозно играл на трубе. Дядя Дима называл нас «детёнышами» и часто бесплатно пропускал в кино, которое крутили в Доме культуры. Несмотря на то, что Мишка был на шесть лет старше, между нами завязалась крепкая дружба. Мне было шесть лет, Мишке двенадцать, но эта разница в возрасте не мешала нам находить общий язык. Мишка собирал различные значки и прикалывал их себе на футболку, были у него и медали военных лет, различные брошки, цепочки.… При таком параде мы ходили с ним по улицам города, и меня охватывало неописуемое чувство гордости за своего друга и за себя. «Ночуй сегодня у бабки, и пойдём завтра в лес», — говорил Мишка, — ты только родичам не говори. Уйдём тихо на рассвете». И мы уходили в сторону посёлка Тендыкский на дачи. В тех местах тогда недалеко от Урала росли густые вербовые «леса», а точнее, лесополосы, которые мы называли — «талы». Там мы ловили воблу в Урале, купались, загорали, а к вечеру возвращались домой. Родители очень беспокоились за меня в такие дни. Мама ругалась, а отец молчал. Отец меня никогда не ругал и не разу не тронул даже пальцем. Сейчас вспоминаю и не могу порой его понять, почему он так вёл себя? Может быть, потому что очень любил меня? Ребята делали самопалы и стреляли в воробьёв. Пробивали себе дробью руки и ноги. Взрослые ругали их за это, и правильно делали. Мой же папа меня не ругал. Я спросил как-то у него медную трубку для самопала, и он принёс мне её с завода. Кто знал о воспитания меня моим отцом, разводили руками. Вообще не было такого моего желания, которое отец для меня не исполнил бы, дело заключалось только во времени. Я удивлялся, когда кому-то из ребят кто-то из взрослых говорил, пугая: «Вот скажу твоему отцу, он тебе шею дустом-то натрёт…» Нет, для меня таких страхов не существовало. Отец для меня был, как щит, как опора во всём и я с гордостью говорил друзьям, что такого отца, как у меня, нет больше ни у кого на свете. Помню, как-то нас, пацанов, поймали за курением виноградной лозы. Родитель одного из моих друзей при всех публично затушил лозу об язык своего семилетнего сына. Мой же отец только сказал: «Не надо так больше делать». Сейчас я понимаю, что силой воспитать, а тем более перевоспитать человека невозможно. У моего отца был свой метод воспитания, метод узнавания и понимания жизни на своей собственной шкуре. Конечно, это опасно и могло привести к самым не предсказуемым последствиям, но человек, прошедший через такое воспитание, обретает впоследствии способность стойкого самосохранения. Наверное, отец действовал по принципу: кому не суждено сгореть в огне, тот не сгорит?

В огне-то я не сгорел, а вот без глаза чуть было не остался.