Часть 6

– Сдавленным голосом, натурально шипит, сквозь стиснутые зубы, комбат, — Да я тебя сейчас лично расстреляю!

Оказывается, уже рассвело, Руденко свою смену не поднял. И оправдываться в таких случаях не принято. Трибунал, так трибунал. Был бы разводящий у караула, у которого в обязанности смену приводить, так и это не отговорка, ведь людей то, как всегда, не хватает.

Скрутил комбат самокрутку, послюнявил, огляделся вокруг, прицелился зажженной спичкой к самокрутке, и вдруг, будто что-то только что дошло, опять оглядевшись, выронил все курительные прибамбасы вместе с кисетом:

— Твою мать! Где гаубица… — Голос сорвался, закашлялся, — …Где гаубица

– Сдавленным голосом, натурально шипит, сквозь стиснутые зубы, комбат, — Да я тебя сейчас лично расстреляю!

Оказывается, уже рассвело, Руденко свою смену не поднял. И оправдываться в таких случаях не принято. Трибунал, так трибунал. Был бы разводящий у караула, у которого в обязанности смену приводить, так и это не отговорка, ведь людей то, как всегда, не хватает.

Скрутил комбат самокрутку, послюнявил, огляделся вокруг, прицелился зажженной спичкой к самокрутке, и вдруг, будто что-то только что дошло, опять оглядевшись, выронил все курительные прибамбасы вместе с кисетом:

— Твою мать! Где гаубица… — Голос сорвался, закашлялся, — …Где гаубица с третьей позиции?! — Дальше у капитана дыхание совсем перехватило.

Руденко тоже глянул в сторону третьей позиции, — желудок в мочевой пузырь ушёл — нету орудия! В мозгу тревожно прокрутились варианты беспощадного пролетарского возмездия за факт вопиющей халатности.

О таких возмутительных случаях, наверное, ни в каких героических эпосах не упоминается, но в жизни всякое случается. Если лопатку, винтовку или автомат можно списать на боевые легко, то уж орудие, – надо комиссионно. Вот мол, разворотило прямым попаданием, бывает, вот и подписи имеются. Лишь бы подпись, на бумажке, не погибшего была.

А тут на тебе, скоро конец войне, канонада слышна где-то далеко на западе. А здесь, в резерве, в тылу, гвардии рядовой Руденко с жиру бесится, жрёт да отсыпается.

Из-за чьей-то смекалки пострадал Руденко. Вырыл всё-таки плакатный солдат ему яму! В каком-то полку так же прозевали орудие, или вовремя не списали, вот и спёрли.

Поднялся, соответственно, великий шум. Прибыли комполка со свитой, и, конечно же, особист, сотрудник прифронтового СМЕРШа лейтенант Смирнов. Все с умными лицами знакомятся с обстановкой, по десять раз опрашивают бедного Руденко. Столько же раз звучат на все лады страшное слово “Расстрел” и фразы: «Сон на посту – предательство!».

В итоге, Смирнов, который всё это время молча стоял в сторонке, говорит командиру полка:

— Значьтак, орудие уволокли ночью, на лошади, цыганским способом, тряпками копыта обмотали…

Полковник тревожно:

— Комбат, эта… как её… кляча на месте?

Капитан виновато:

— С утра Ева Бра… Её брали… При кухне лошадь была, товарищ полковник, посты сам обходил — видел.

— Вот и вещдоки валяются, — Пнул лейтенант сапогом продукт лошадиного обмена веществ, — Полковник чуток уменьшился в росте. — В вашем хозяйстве орудие на х… никому не нужно. Да и вам, я смотрю, не особо… — Плевав на субординацию, вложил руки в карманы галифе, устремил, как бы задумчивый взгляд специалиста куда-то в сторону, — Та-ак, дерьмо не кобылье, потому-как сухое… Похоже на мерина… — Военные опять переглянулись, уже облегчённо, полковник выпрямился. — Позавчера в пяти километрах от вас полк Самсонова остановился. Ну, это я так, для общей информации. — И поворачиваясь к Руденко, продолжает, — До пятнадцати ноль-ноль не доложишь о местонахождении орудия — пойдёшь под расстрел. Найдешь — отправим в штрафбат.