Часть 5

Сверкающие мундиры тоже пятились, лишаясь погон, планок и прочих знаков различия, которые вместе с объективами фотоаппаратов, колесиками, винтиками превращались в игрушки: паровозики, кораблики, автомобили… Весь этот игрушечный мир заполнял зал с удивительной быстротой, трещал и звенел, а его механик, не обращая внимания на сдержанное негодование, колдовал над ним.

В другом случае Ильи Ильичу показывали иные фотографии и в ином месте… На фотографиях красовались фигуры в черных фраках, цилиндрах, с сигарами, бабочками, золотыми зубами, среди которых едва проглядывался младенец в рюшках и бантах. Человек, показывавший фотографии старику, тыкал в младенца и утверждал что это сам Илья Ильич. И когда

Сверкающие мундиры тоже пятились, лишаясь погон, планок и прочих знаков различия, которые вместе с объективами фотоаппаратов, колесиками, винтиками превращались в игрушки: паровозики, кораблики, автомобили… Весь этот игрушечный мир заполнял зал с удивительной быстротой, трещал и звенел, а его механик, не обращая внимания на сдержанное негодование, колдовал над ним.

В другом случае Ильи Ильичу показывали иные фотографии и в ином месте… На фотографиях красовались фигуры в черных фраках, цилиндрах, с сигарами, бабочками, золотыми зубами, среди которых едва проглядывался младенец в рюшках и бантах. Человек, показывавший фотографии старику, тыкал в младенца и утверждал что это сам Илья Ильич. И когда человек несколько дольше задержал взгляд на фотографиях, чем обычно, то подняв его, увидел, что находится в мастерской с верстаками, тисками… Илья Ильич уже разложил свой привычный пасьянс. Прутья решетки превратились в отвертки, стамески, молотки, а портрет, висевший на стене, в стельку для сапог и хлопушку для мух.

II

После работы Илья Ильич всегда возвращался в свою комнатку. На работу он уходил из той же комнатки, где стоял шкаф старинной работы с завитушками и зеркалом, доставшийся ему по наследству, и диван, тоже наследственный, на котором сиживал еще дед Ильи Ильича: человек крутого характера, носивший в одно время усы, ремни и шашку.

Чем был знаменит дед Ильи Ильича и как проведали о его знаменитой шашке — неизвестно. Известно лишь то, что в один вечер, когда старик, стоя перед зеркалом, рассматривал свои бороду и брови и как всегда бормотал: «Надо же», к нему явился хранитель музея с многочисленным окружением, одетым в строгие черные костюмы. Многочисленное окружение не могло все вместиться в комнатке, так что некоторые… те, которые замыкают подобные шествия, вынуждены были стоять у входа в том… возле таблички со знаменитой надписью о знаменитом человеке, мечтая о такой таблице для себя, а те, которые уже успели заказать подобные таблички при жизни, перед стариком.

Знаменитую шашку извлекли из-под дивана со старыми поржавевшими пружинами, под скрип которых засыпал старик. Хранитель музея был немногословен. Он только бросил упрек Илье Ильичу в отношении его равнодушия к славе отечества, показав пыль на шашке, торжественно поцеловал шашку, потрогал на ноготь, взмахнул, возможно, что шашка просвистела бы еще раз мимо бороды старика, но старик был угрюм и хранитель музея прекратил все торжественные жесты. Шашку упаковали в футляр из-под скрипки, а старика рдели в бостоновый костюм, сильно изъеденный молью, который вынули из шкафа с завитушками.

Раньше костюм был на загляденье. Прочный, хорошо облегавший фигуру Ильи Ильича. Сам портной говорил, что лучшего костюма и не шил.

— Генеральский, — цокал портной. — Хочешь, даже лампасы пришью?

Портной лез в сундук, вытаскивал лампасы, примерял, подводил Илью Ильича к зеркалу. Генерал! Но от генерала и лампас пришлось отказаться, потому что дальний родственник Ильи Ильича в чине генерала во времена деда попал под его шашку и его вдове остались одни лампасы, которые она прятала в потайном дне шкатулки вместе со значками генерала.