Часть 5

Счастье и угрызения совести вещи несовместимые. Да и решилась бы Миряна — тоже  вопрос. Она много лет жила в Москве, училась в Ленинграде, у нее как бы две родины, разумеется, она скучает по нашей стране, по детству и юности, проведенным у нас. Но ребенок, ребенок… Это высокая ступенька, мне через нее  не переступить. Табу.

   — А если она тебя любит? — нашелся Орлов, и ему показалось, что доводы Сергея рухнут, как карточный домик.

   — А что такое любовь? Это ничуть не проще вопроса: а в чем смысл жизни? Мы живем, но ищем в этом смысл.

Счастье и угрызения совести вещи несовместимые. Да и решилась бы Миряна — тоже  вопрос. Она много лет жила в Москве, училась в Ленинграде, у нее как бы две родины, разумеется, она скучает по нашей стране, по детству и юности, проведенным у нас. Но ребенок, ребенок… Это высокая ступенька, мне через нее  не переступить. Табу.

   — А если она тебя любит? — нашелся Орлов, и ему показалось, что доводы Сергея рухнут, как карточный домик.

   — А что такое любовь? Это ничуть не проще вопроса: а в чем смысл жизни? Мы живем, но ищем в этом смысл. Да еще как ищем. Но когда любим, вопроса, что такое любовь, не задаем себе. Нам попросту не до таких вопросов. Некогда. Любовь отдельно от нравственности немыслима. Она сама средоточие нравственности, человечности высшей пробы. Возможно, я не прав, но выбор сделан, и я перед собой чист.

   — Ты так хорошо и чеканно рассуждаешь, что напрашивается вывод: чувство из области сердечной перетекло в область головную. Вообще же стремление быть перед собой чистым и прочие виды нравственного самоусовершенствования нередко дорого обходились окружающим, в том числе и лично совершенствующимся, — едко заметил Орлов.

   — Не спорю, — кротко согласился Сергей и тут же отбрыкнулся: — Я верю, что у тебя тьма умных, дельных и очень тонких замечаний, но сделай милость: заткнись! Не мешай исповедоваться…

   К нему нелегко было подступиться, таким он его еще не видел.

   — Потрудись лучше вспомнить, в чем состояла закавыка. Суть, конечно, в ней, но лишь на первый взгляд, если же посмотреть глубже, то она послужила как бы взрывателем, когда ситуация во мне достаточно созрела. Миряна меня перевернула, а все остальное — мое личное дело. Есть такая штука — пахтанье, когда сбивают масло. Так вот, история с Миряной мою душу вспахтала, и сыворотка отошла.

   — Разрешаю швырнуть в меня что-нибудь, не обижусь, понимаю: состояние аффекта, приступ же таланта —  неточный диагноз. Пошла в ход технология молочной промышленности, вообще Миряна — это вовсе не Миряна, а нечто вроде детонатора, благодаря которому произошел благотворительнейший процесс какой-то необузданной фениксофилии. Седуксен — только для начала и как минимум.

   — Зачем тебя бить, ты и так в ударе, — Сергей остановился перед столом, приподнял над столом бутылку. — Давай лучше выпьем за правильных, в смысле здравомыслящих. Вас подавляющее, вот уж подавляющее, большинство, и как же вы мне осточертели! Жаль, вынужден покинуть вас, так как от неосторожного употребления, причем в непомерных дозах, правильных сентенций в моем мыслительном приспособлении извилины стали перерождаться в каток из полированных мозолей, мозоли же — это осадок, выпадающий из банальностей, которыми ты мне пудришь мозги, осадок, местами ороговевший. Только защитная роговица отторгается у меня. Удивлен? Или прикидываешь: «Не позвонить ли в Кащенко?» Звони, разрешаю… Рыцари без страха и упрека. — Сергей со стуком опустил бутылку и снова зашагал, заметался по комнате.

   — Кащенко — продуктивная идея, даже выход!

   — Ладно уж…