Часть 5

Под яблоней будет стоять стол, вокруг него — плетеные белые кресла-качалки. За этим столом они будут пить чай из настоящего старинного самовара, угощать Владьку с семьей и Людмилу с мужем — она ведь все равно выйдет второй раз замуж. И чистый воздух, и тишина, и птицы по утрам…

   Покорила благодать Евдокию Степановну, и Клавина задумка придала жизни  какую-то цель и будущему вполне конкретную определенность.

   — Заживем мы с тобой, Дуня, — не давала опомниться  Клава. — И грибы-ягоды будут, и спокойная жизнь. Дачка и участок — как картинка, мы ведь деревенские, у нас в

Под яблоней будет стоять стол, вокруг него — плетеные белые кресла-качалки. За этим столом они будут пить чай из настоящего старинного самовара, угощать Владьку с семьей и Людмилу с мужем — она ведь все равно выйдет второй раз замуж. И чистый воздух, и тишина, и птицы по утрам…

   Покорила благодать Евдокию Степановну, и Клавина задумка придала жизни  какую-то цель и будущему вполне конкретную определенность.

   — Заживем мы с тобой, Дуня, — не давала опомниться  Клава. — И грибы-ягоды будут, и спокойная жизнь. Дачка и участок — как картинка, мы ведь деревенские, у нас в руках тоска по земле сидит. А здесь что? Шум и москвасфера, сама знаешь, не та, — вспомнила она, усмехнувшись, давнее забытое уже почти всеми выражение Евдокии Степановны.

   По средам Клава покупала рекламное приложение к «Вечерней Москве», смеялась над объявлениями вроде «Продаю бивень слона и шкуру леопарда» и ходила названивать по телефону-автомату. Вести переговоры с таинственными дачевладельцами Евдокия Степановна без Клавы не отваживалась – недоставало нужной хватки, напора и самообладания, и ее роль заключалась больше в том, чтобы ездить на переговорный пункт возле площади Пушкина и менять там на копейки или двушки целый рубль. Меняла в несколько заходов – сразу пятьдесят двушек не давали, подозревали в этом какое-то злоупотребление, тогда как в их квартире попросту не было телефона. А Клава будто ела эти двушки — звонила и звонила, ругая дачевладельцев за бесстыдные цены. Особенно возмутилась она, когда только заикнулась о деле, а ей уже ответили:

   — Меньше двадцати и слышать не хотим.

   — Чего — двадцати?

   — Разумеется, тысяч, гражданка.

   — Ого! — даже присела в будке Клава.

   А потом она весь вечер удивлялась:

   — Это же кому под силу такая куча деньжищ? Это же на старые — двести тысяч. С ума сойти! Какие же там хоромы, а?

   У Евдокии Степановны и Клавы совокупный, так сказать, капитал всего исчислялся полуторами тысяч рублей, и хотя за эти деньги можно было купить две избы в Тверской или Костромской областях, они непременно хотели найти что-нибудь подходящее в Подмосковье. Вдвоем объезжали все дачные места  по всем железнодорожным и автобусным направлениям и, в конце концов, нашли по Павелецкой дороге приличный садовый участок с завалюхой на снос, за которые просили вначале две с половиной, а потом обещали отдать за две тысячи.

   — В кассе взаимопомощи возьму, в ломбард снесу вещи, а пятьсот рублей достану, — решительно заявила Клава.

   — Господь с тобой, Клава, кто же на кассу взаимопомощи дачи покупает! -– взмолилась Евдокия Степановна. — Там же, хозяева говорили, надо финский домик ставить! Это, самое малое, еще полторы тысячи. А стройка?

   — В кассе взаимопомощи возьму, в ломбард снесу, буду работать как проклятая, на один чай сяду, а тот участок все равно купим! — распалилась Клава, и Евдокия Степановна знала, что так оно и будет.

   Людмила на первых порах спокойно смотрела на их предпринимательские потуги, а потом стала подначивать:

   — Советую вашему дачному кооперативу ходить на скачки.