Часть 4

День, два, три… 

   Между прочим, тогдашний директор шахты В. Л. Сорока ходил в горком партии, предупреждал, что у людей заканчивается терпение,  и они  забастуют.

   — Ну и пусть бастуют, — ответили ему в горкоме.

   Дело было, разумеется, не только в мыле. В горбачевскую эпоху все превращалось в дефицит. В избытке были лишь маловразумительные речи главного перестройщика, бесконечное переливание из пустого в порожнее, которое невероятно раздражало людей, — речи эти были сами по себе, а жизнь сама по себе, и взаимосвязь между ними никак не просматривалась.

   И шахта имени

День, два, три… 

   Между прочим, тогдашний директор шахты В. Л. Сорока ходил в горком партии, предупреждал, что у людей заканчивается терпение,  и они  забастуют.

   — Ну и пусть бастуют, — ответили ему в горкоме.

   Дело было, разумеется, не только в мыле. В горбачевскую эпоху все превращалось в дефицит. В избытке были лишь маловразумительные речи главного перестройщика, бесконечное переливание из пустого в порожнее, которое невероятно раздражало людей, — речи эти были сами по себе, а жизнь сама по себе, и взаимосвязь между ними никак не просматривалась.

   И шахта имени Шевякова забастовала. Вышли на городскую площадь, застучали касками. Появились лидеры, послали на другие шахты. Междуреченск забурлил. Возникли рабочие комитеты, взявшие на себя ответственность за порядок в городе. Объявили сухой закон. Вся страна приникла к экранам телевизоров, да что там страна — весь мир. Шахтерам симпатизировали, ибо болтовня всем надоела. Но и была тревога: что же дальше будет?

   …Мы на небольшой площадке на крутом склоне горы. Дорога сюда расчищена бульдозером, снег здесь белый. Слева крутой уклон, поросший цепкими елями, — до дна ущелья метров восемьдесят. Справа — скамейки, новогодняя елочка с небогатыми игрушками. Ленты серпантина развеваются на ветру.

   Скорбная надпись, черные плиты погибшим, припорошенные снегом. Это мемориал.

   — Маркшейдеры определили эту точку на горном отводе, — объясняет Эльвина Ивановна Поспелова, начальник отдела кадров шахты имени Шевякова.

   На глубине около четырехсот метров под нами с декабря девяносто второго года двадцать три погибших горняка. Тогда произошла жуткая трагедия: взрыв отрезал шахтерам путь к спасению, затем прозвучал второй… Уникальная, страшная авария — горноспасатели, техника, ныне существующая, оказались бессильными. Двадцать три так и остались там. Всего погибло двадцать пять человек.

   Не хочется давать волю воображению, ни своему, ни читателя. Хотя, надо заметить, инстинкт самосохранения, как это ни странно, давно выключает у нас и воображение, и чувства в подобных случаях. Этот инстинкт не позволяет нам осознать, что тридцать две тысячи убийств (по официальным данным!) в России в минувшем году — это колокол, звонящий по всем нам. В три раза больше, чем погибших за десятилетие афганской авантюры, —  в уме считаем, не в сердце. Десятки тысяч убиенных в Чечне, причем ни в чем не повинных людей, для нас не трагедия, хотя нам жалко несчастных солдатских матерей. Не стынет кровь в наших то ли рыбьих, то рабских жилах, когда узнаем, что народы Союза последнее «великое» десятилетие потеряли убитыми больше, чем США на всех фронтах второй мировой войны. А сколько нерожденных? Зато когда в разборке погибает преуспевающий бизнесмен-журналист… Да разве не он, да простит меня Создатель, был среди тех, кто терроризировал нас рекламой, между сникерсами и баунти показывал по телеящику бесконечные мордобои, стрельбу, убийства, приучая нас ко всему этому как к чему-то нормальному? Не  нашла ли тут награда своего героя?

   — Почему все-таки это произошло? — спрашиваем Эльвину Ивановну.