Часть 4

И даже тогда, когда Илья Ильич совершенно неожиданно для себя и других достиг огромной славы, даже тогда он не мог вспомнить ни имени своего, ни отчества. Так и остался он человеком без имени и отчества.

О переменах своей жизни ни Илья Ильич, ни никто другой пока еще не догадывались. Проходя мимо окна или зеркала, Илья Ильич останавливался и долго смотрел на старика со всклоченной бородой и кустистыми бровями. Старик разгребал бороду руками, бормотал: Надо же». Что он хотел этим сказать — непонятно. И что он думал о старике, смотревшем на него — тоже непонятно. В его Взгляде не

И даже тогда, когда Илья Ильич совершенно неожиданно для себя и других достиг огромной славы, даже тогда он не мог вспомнить ни имени своего, ни отчества. Так и остался он человеком без имени и отчества.

О переменах своей жизни ни Илья Ильич, ни никто другой пока еще не догадывались. Проходя мимо окна или зеркала, Илья Ильич останавливался и долго смотрел на старика со всклоченной бородой и кустистыми бровями. Старик разгребал бороду руками, бормотал: Надо же». Что он хотел этим сказать — непонятно. И что он думал о старике, смотревшем на него — тоже непонятно. В его Взгляде не было ни удивления, ни тоски, ни равнодушия … ничего того, что испытывает человек, глядя на себя в том возрасте, который уже с трудом поддается точному определению. И когда Илью Ильича после долгих лет славы и власти лишили могущества, он тоже только пробормотал: «Надо же». Кто знает, что хотел он этим сказать и что виделось старику в этом мире. Улыбка ли, ирония? Или мучительное раздумье? Кто знает?… А может, виделся ему мир, в котором усе необходимо и все равноценно…

Случалось, его спрашивали, а есть ли у него родственники? Илья Ильич оглядывался, словно вопрос относился не к нему. Ему говорили: «тебя спрашивают», а он все так же беспокойно вертел головой, как бы выискивая кого-то. Спрашивающий разводил руками, произносил «странный человек», а «странный человек», казалось даже не пытался вспомнить, а была у него жена, сын, дочь. Или их никогда и не было. И не только их, но и отца, и матери и он появился на свет неизвестно откуда и неизвестно каким образом.

Впрочем, происхождение Ильи Ильича было пересмотрено самым что ни на есть тщательным образом и притом дважды после некоторых обстоятельств.

В первом случае Илье Ильичу показывали фотографию с оборванными и пожелтевшими, словно крылья засохшей бабочки краями. Фотографию выставили на позолоченный стол в огромном зале со сверкающими люстрами, которые, как зонты, плавали над строгими фигурами, затянутыми в черные костюмы и сверкающие мундиры. В этом огромном зале что-то сильно щелкало, шипело и вспыхивало, слепя глаза Ильи Ильичу. Щелканье и вспыхивание превратилось в отличный снимок, который в тот же день пропутешествовал от огромного зала с позолоченным столом до циновки на глиняном полу. На фотографии, которую показывали Илье Ильичу, красовался старик огромного роста… якобы его отец. Возле отца стояла женщина… якобы его мать Ильи Ильича, на руках которой находился младенец, завернутый то ли в парусину, то ли в холстину… якобы сам Илья Ильич.

С пожелтевшей реликвией, вынырнувшей из тех времен, которые еще только порождали фотоаппараты с их свойствами утверждать призрачное бессмертие человека на бумаге, вышла оказия. Илья Ильич вырезал из фотографии якобы его отца и мать, из оставшихся кусочков склеил домик, вместо трубы воткнул ручку с вечным пером. В ход пошли и листы календаря с позолоченными буквами, из которых Илья Ильич наделал лодочек и кубиков. Черные костюмы, опасаясь остаться голыми, отодвинулись от старика, так как Илья Ильич начал их общипывать, собираясь распустить для какой-то своей надобности.