Часть 34

Вагон был старый, почти древний, с потемневшей от времени фанерной обшивкой и деревянными полками, отполированными многими десятками тел до блеска. Закопчённые узкие окна почти не пропускали свет и не открывались из-за перекоса. В вагоне было душно, я повесил небольшую котомку со сменой белья и нехитрым обедом на крючок и вышел в тамбур.

Дверь оказалась незапертой, я открыл её и сел на ступеньку. Поезд тащился так медленно, что вполне можно было спрыгнуть на землю, прогуляться вдоль насыпи и влезть обратно. Железнодорожная колея, проложенная через болота, во многих местах просела, и вагон мотало из стороны в

Вагон был старый, почти древний, с потемневшей от времени фанерной обшивкой и деревянными полками, отполированными многими десятками тел до блеска. Закопчённые узкие окна почти не пропускали свет и не открывались из-за перекоса. В вагоне было душно, я повесил небольшую котомку со сменой белья и нехитрым обедом на крючок и вышел в тамбур.

Дверь оказалась незапертой, я открыл её и сел на ступеньку. Поезд тащился так медленно, что вполне можно было спрыгнуть на землю, прогуляться вдоль насыпи и влезть обратно. Железнодорожная колея, проложенная через болота, во многих местах просела, и вагон мотало из стороны в сторону. Смотреть особенно было не на что, но и на полке лежать не хотелось. На душе было немного смутно и тревожно: впервые в жизни я оторвался от дома. Мама с Зиной вечера весь вечер наставляли меня, как и что делать в городе, на какой трамвай садиться и на какой остановке выходить. Катин адрес, для верности, написали на бумажке, и я положил его в карман, пришитый мамой к внутренней стороне рубахи; там же находились скрепленные булавкой документы для поступления в училище и немного денег.

В тамбур вышла Надя и, подстелив газету, присела рядом. На ней было новое цветастое платье с пояском и короткими рукавами, а на ногах – белые носочки и новенькие коричневые туфли. В этом наряде она смотрелась просто замечательно и выглядела настоящей взрослой девушкой.

Вагон раскачивало так, что наши плечи постоянно сталкивались. Я молчал и смотрел на то, как причудливо меняют свои формы кучевые облака, медленно плывущие по небу навстречу поезду.

— Душно в вагоне, — сказала Надя. – Поднялись-то рано, ребята спать завалились, а я не смогла… Коля, а ты на кого хочешь учиться?

— Пока не знаю, там видно будет. Училищ в городе много.

— Вот и разъезжаемся все… Грустно как-то. Может, и не увидимся больше.

— Может, и не увидимся. Только кто его знает…

— А ты рад, что уезжаешь?

— Я ещё вернусь недели через две.

— А я — насовсем. Что там делать?..

Опять замолчали и, под скрип старого вагона и ленивый перестук колёс, каждый думал о своём. Надя права: в посёлке нам делать нечего. На лесосеку? Только кто нас там ждёт — желторотых? Да и вырубки заканчиваются. Год-полтора и самого посёлка не будет.

Надя наклонилась и, повернув ко мне зардевшееся лицо, спросила:

— Ты всё ещё тоскуешь по ней, да?

— Надя, хватит об этом.

— Мне интересно… Что ты в ней нашёл? Худющая, конопатая…

«Ты забыла назвать, — подумал я, — бездонные глаза с зелёными искрами, пушистые ресницы, улыбку, которая освещала не только её лицо, но и всё вокруг. И ещё многое, многое другое…». Но я не стал говорить ей об этом вслух – это останется при мне. А на её слова только пожал плечами.

— А знаешь, Коль, — опять начала она, — я даже расплакалась, когда вы прощались. Честное слово. Это же из-за меня… Мне было жалко и её, и тебя… Да и себя тоже.

Я посмотрел на неё: нервно теребя поясок платья пальцами, она смотрела уже не на меня, а куда-то далеко-далеко. Что она там видела? Безвозвратно ушедшее детство?

— Ты, Надя, хорошая девчонка, — сказал я. – Правда, хорошая.

— Толку-то… О! – она вдруг оживилась. – А я узнала, кто Гале рассказал о нас. Это Зойка Голованова, сама призналась. Ты ведь знаешь, какая она сплетница! Ей, видите ли, больно стало смотреть, как я страдаю… Взяла и рассказала. Щиру-то она с первого дня невзлюбила. А подсмотрела, когда я от ребят к тебе пошла.

— Чего уж теперь… А тебе я сразу поверил.

— Спасибо.

И мне опять стало жаль её. Почти как в тот раз.

— Надь, там под берёзами… я тебе, наверное, больно сделал, да? Прости если что…

Она в недоумении уставилась на меня, а потом уткнулась лицом в колени и тихо засмеялась.