Часть 27

Между тем разбирательства в учительской продолжались. Вот что говорила моему отцу директор школы: «Ваш сын не достоин, носить высокое звание советского комсомольца, потому что носит на груди церковный крест. Сегодня он в пьяном виде избил ученика нашей школы, а ещё он встречается с девочкой из восьмого класса, которая на два года младше его, и что мы организуем этой девочке медицинское гинекологическое обследование и что если у неё не все в порядке, то разговор будет другой и в другом месте». Вот какие мысли были у наших преподавателей. В итоге остановились педагоги на том, что нас нельзя допускать до экзаменов и

Между тем разбирательства в учительской продолжались. Вот что говорила моему отцу директор школы: «Ваш сын не достоин, носить высокое звание советского комсомольца, потому что носит на груди церковный крест. Сегодня он в пьяном виде избил ученика нашей школы, а ещё он встречается с девочкой из восьмого класса, которая на два года младше его, и что мы организуем этой девочке медицинское гинекологическое обследование и что если у неё не все в порядке, то разговор будет другой и в другом месте». Вот какие мысли были у наших преподавателей. В итоге остановились педагоги на том, что нас нельзя допускать до экзаменов и необходимо исключить из светлых рядов ВЛКСМ. Мы стояли тихо, опустив головы, как отъявленные хулиганы, и молчали. А там, во дворе школы, с ножами и кастетами спокойно терроризировали учеников настоящие преступники, о которых учителя «не знали», а точнее не желали знать. Ещё раз хочу сказать и особо подчеркнуть, что всё выше сказанное касается лишь отдельных педагогов и никаким образом не должно бросать тень на прекрасных учителей, работавших в нашей школе.

На улице было совсем темно. Мы медленно шли домой. Отец молчал и лишь глубоко вздыхал, мне казалось, что сейчас отец не выдержит и обрушит на меня гнев. Может быть, даже в первый раз в жизни ударит меня или просто скажет, что ему стыдно и что, он разочарован во мне, как в сыне, но отец молчал. Я первый задал ему вопрос: «Как же теперь быть?» Конечно, если бы я был действительно в чем то виноват, не задал бы отцу такого вопроса, это было бы просто наглостью, но я был не виновен и хотел как то доказать это отцу. Выслушав мой вопрос, отец остановился, глубоко вздохнул и, положив мне руку на плечо, тихо сказал: «Да ну их всех…»

Я прикоснулся лбом к его колючей щеке и еле слышно процедил сквозь зубы: «Папа, я не виноват». « Знаю», — сказал отец.

Мой отец почти сорок лет проработал в заводе им. Петровского. Начал с мастера и дорос до главного инженера завода. Долгие годы он работал руководителем машиностроительного завода и хорошо знал жизнь и людей. Видел тысячи человеческих характеров. Да, бывало всякое, но никто ни разу не сказал мне про отца плохого. Все говорили одно и тоже: «Николай Данилович, человек!» Наверное, поэтому работники завода дали отцу прозвище Батя.

Я думаю, что, прослушав обвинения учителей, отец, как умудренный жизненным опытом человек, хорошо знающий людей и меня, сделал из всего услышанного соответствующие для себя выводы. Он все понял, но не хотел вступать в спор с учителями.

Дома мама спросила, в чем дело, и пришлось ей всё рассказать. Она очень расстроилась, даже заплакала и растерянно спрашивала меня: «Как же так, ведь это выпускной класс, тебе нужно поступать учиться в институт, что будет с тобой, сынок?» Я говорил, что ни в чем не виноват, что Баранова лжет, и что весь этот спектакль разыгран специально. От скуки. Мама верила мне, но при этом говорила, что Баранова учительница и лгать не может. На это я только разводил руками: «Значит, может, если лжет».