Часть 26

В тот же миг я отшатнулся от неё, точно ошпаренный кипятком. Сердце моё колотилось, глаза заволокло туманом… И, круто повернувшись, я кинулся от Надьки прочь в спасительную темноту, не разбирая дороги.

Остановился только возле дома. «Что же я наделал! — стучало в голове. – А как же Галка?». Я посмотрел на свои ладони: они ещё помнили, предательски помнили теплоту Надькиной груди, помнили твёрдые комочки её сосочков, помнили всё…

Растерянный и подавленный, я долго сидел на крыльце, не понимая, как такое могло со мной случиться и что теперь делать?

В тот же миг я отшатнулся от неё, точно ошпаренный кипятком. Сердце моё колотилось, глаза заволокло туманом… И, круто повернувшись, я кинулся от Надьки прочь в спасительную темноту, не разбирая дороги.

Остановился только возле дома. «Что же я наделал! — стучало в голове. – А как же Галка?». Я посмотрел на свои ладони: они ещё помнили, предательски помнили теплоту Надькиной груди, помнили твёрдые комочки её сосочков, помнили всё…

Растерянный и подавленный, я долго сидел на крыльце, не понимая, как такое могло со мной случиться и что теперь делать?

То ли от прохлады, то ли от недавно пережитого, но меня охватила дрожь. Я поднялся и вошёл в дом. Мама сидела на топчаньчике и что-то шила на руках.

— Раненько сегодня, — сказала она. – Устал, небойсь?

Я, молча, кивнул головой.

— Тогда ложись, отдыхай, а я в комнату перейду, посижу ещё немножко, — и она стала собирать разложенную на постели раскроенную материю. – Я сейчас «Любовь Яровую» по радио слушала. Хорошая постановка. Этот Шваньдя меня совсем уморил.

Спектакль я слушал несколько раз и знал почти наизусть. А сейчас из репродуктора лилась быстрая, как ручей, скороговорка Вадима Синявского – передавали футбол. В футболе я в то время почти не разбирался и выключил висевшую на стене чёрную тарелку репродуктора, а перед тем как лечь, вывернул и лампочку. Через занавеску из комнаты проникал слабый свет, я лежал и смотрел в едва различимый потолок. Мысли путались в голове, перескакивая с одной на другую. Я то презирал себя, то неожиданно чувствовал какое-то необъяснимое, пугающее удовлетворение от содеянного, которого, как мне казалось, не должно было быть, о котором стыдно даже подумать… И исподволь подкрадывался трусоватый вопрос: «Видел нас с Надькой кто-нибудь или нет?». Но после недолгого раздумья, пристыженный, отвечал себе: «Если и не видел, что это меняет? Сам-то про себя я всё знаю…».

«А что, если взять и обо всём рассказать Галке, не дожидаясь, когда проговорится Надька? – эта идея меня немного приободрила. – Ну что я такого сделал? Подумаешь, к девчонке прикоснулся… Все пацаны это делают. Скажу, что пошутил». Однако я сразу отверг эту мысль: Галка в такую шутку не поверит. Тут же вспомнилось её письмо о ревности.

Погас свет у мамы, а я всё не мог уснуть, переворачиваясь с боку на бок. Потом пришли Зина с Катей; не зажигая керосиновую лампу (электричество в посёлке летом давали до одиннадцати часов), они на цыпочках прошмыгнули мимо меня в комнату и долго перешептывались между собой, заглушая смех подушками…

Во сне я падал со стога. Я падал, цепляясь, в буквальном смысле, за каждую соломинку, за каждую травинку, и земля, ощетинившись колючей стернёй, неотвратимо приближалась. Потом я почувствовал, что падаю не только я, но и весь стог; он уже накренился в мою сторону, готовый вот-вот рухнуть и придавить меня своей душной тяжёлой массой. Я замолотил руками и ногами, словно барахтался не в сене, а в воде, и… проснулся. Когда понял, что лежу на своём топчанчике, запутавшись в одеяле, с облегчением вздохнул. В окно через занавески струился бледный рассвет, а с улицы донеслось бряканье подойника – это мама готовилась доить Дуську перед выгоном в стадо. Я счастливо улыбнулся, перевернулся на другой бок и… в то же мгновение вспомнил вчерашнее, вспомнил Надьку. Какой я дурак, какой дурак! От бессилия повернуть время вспять и всё изменить, я сжался в комок, стиснул зубы и едва не заскулил.

В конце недели проводили Тоню в город, Мама и девчонки, как водится в таких случаях, всплакнули немного, а потом мы все вместе вышли за ворота. Когда Тоня с небольшим чемоданчиком шла к лесовозу, за рулём которого сидел Ромка, мама неожиданно перекрестила ей спину и негромко сказала:

— С Богом, доченька…

А Галка приехала всего за три дня до начала занятий. Об этом мне поведал Генка Тимохин, зайдя вечером:

— Сидишь, как сыч, дома, носа не высовываешь, а там Галька Щира приехала.