Часть 20

— Обойдусь и без него. Подумаешь, потеря!

— Ой, Зинка, довертишься! – сказала Тоня и плечом оттеснила сестру от зеркала. – Завтра Ромке всё расскажу.

— Попробуй только! – Зина в свою очередь оттолкнула Тоню. Смеясь и подшучивая друг над дружкой, они ещё несколько минут толкались у зеркала, а потом выскочили на улицу, едва не сбив меня с ног.

— Долго не хороводьте там! Завтра рано на покос, — услышал я со двора мамин голос.

В тёплые летние дни двери в доме и

— Обойдусь и без него. Подумаешь, потеря!

— Ой, Зинка, довертишься! – сказала Тоня и плечом оттеснила сестру от зеркала. – Завтра Ромке всё расскажу.

— Попробуй только! – Зина в свою очередь оттолкнула Тоню. Смеясь и подшучивая друг над дружкой, они ещё несколько минут толкались у зеркала, а потом выскочили на улицу, едва не сбив меня с ног.

— Долго не хороводьте там! Завтра рано на покос, — услышал я со двора мамин голос.

В тёплые летние дни двери в доме и сенцах не закрывались, а от вездесущих комаров и нахальных мух до самого пола свешивались занавески. И, вскоре, я услышал как по цинковому подойнику со звоном, ровно и часто, ударили струи молока: мама принялась доить Дуську. Чудесная музыка!

Утром на покос мы особо не торопились и, когда вышли, солнце уже пригревало.

— Пусть сено хорошенько обветрится, — объяснила мама наш поздний выход. – Ночью роса была большая.

Идти до покоса километров пять, не больше. Четыре года назад в той стороне валили лес, потом прекратили, но дорога, хотя и заросла травой, была наезженной, ею не часто, но всё же пользовались для вывоза заготовленных на зиму дров и сена.

В траве, выпрыгивая из-под ног в разные стороны, вовсю стрекотали кузнечики; то замирая в воздухе, то стремительно исчезая, носились стрекозы, похожие на разноцветные стёклышки; закладывая немыслимые виражи, готовые немедленно атаковать, мелькали назойливые и кусучие пауты и оводы. Слабый ветерок едва шевелил на обочинах дороги цветистое разнотравье. На обратном пути девчонки обязательно здесь остановятся и нарвут букеты из ромашек и колокольчиков, донника и душицы, и вместе с букетами на несколько дней внесут в дом пьянящие запахи поля.

Уже и не помню, сколько раз с начала сенокоса я прошагал по этой дороге туда и обратно. Досталось мне нынче крепко. Приболела мама, а потом и Тоня уехала в город сдавать экзамены. Зина, конечно, помогала, но урывками: с работы, какой бы она ни была, не сбежишь.

Косить траву я начал лет с десяти. Дядя Зена обрезал под мою силу литовку, отбил, наточил, приделал косовище и со словами: «Ну, с Богом, мужичёк!» — вручил её мне. А владеть ею учила уже мама, она очень хорошо умела косить. «Не опускай носок, веди ровно и пятку, пятку прижимай!», — наставляла она меня, когда непослушная коса втыкалась носком в землю или в кочку. С первого дня я сразу понял: косьба — по-настоящему тяжёлый, изнурительный труд. Это не Дуську встречать и грядки поливать, Помню, как на другое утро я едва сполз с постели: ломило руки, плечи, спину, а ноги отказывались идти нормальным шагом и меня всё время куда-то заносило. «Сперваначала у всех так, — успокаивала и подбадривала мама. — Дня через два легче будет». Так оно и вышло. А на следующий год я уже не отставал ни от мамы, ни от сестёр, а ещё через год — начал косить настоящей, хотя и не самой большой, взрослой литовкой.

Прибыв на место, решили немного передохнуть. Девчата надёргали из копны сена и разлеглись на нём, прикрыв лица косынками. Вчера я уснул и не слышал, когда они пришли с вечёрки, хотя и читал допоздна. Вот гулеванки!

Мама пошла от копны к копне, и. глубоко запуская руки, щупала сено, проверяя, обсохло оно после росы или нет. А я, выкинув на чистину спрятанные в траве грабли с вилами и небольшой топорик, пошёл к рощице, чтобы вырубить четыре жердинки для укрепления вершины будущего стога. Накануне я наметил несколько тоненьких берёзок, но сегодня, подойдя к ним, передумал: уж больно трогательно-беззащитными они мне показались. Им ещё расти и расти, играя на ветру яркими, крепкими листочками, а я на них – с топором. Нет, лучше из тальника что-нибудь подходящее выберу: тальник повсюду, как сорняк, растёт — его не очень-то и жалко. Вырубив четыре жердинки, я очистил их от веток до самых вершинок, вынес к копнам и там связал попарно.

— И долго вы будете разлёживаться? – подойдя к сестрам, сказала мама нарочито строгим голосом. – Коля, а ну-ка принеси водички да плесни на этих засонь.