Часть 20

Душа то, небось, болит». «Кто?» — возмутился отец. «А кто знает, бумага была в дверях домика на даче». Мне стало очень жалко дядю Колю, и я сказал, что написал записку я. Мама хлопнула руками по коленям: «Как ты мог, сейчас же иди и скажи ему об этом». Я пошёл.

Дядя Коля лежал на диване, чувственно плача в широкую мозолистую от лопатного черенка ладонь. По телевизору пела Валентина Толкунова: «Ты за любовь прости меня, я не могу иначе…» Дядя часто плакал под эту песню, когда бывал навеселе, а навеселе он был всегда. Вислоухий сосед, сидевший рядом, смотрел на него

Душа то, небось, болит». «Кто?» — возмутился отец. «А кто знает, бумага была в дверях домика на даче». Мне стало очень жалко дядю Колю, и я сказал, что написал записку я. Мама хлопнула руками по коленям: «Как ты мог, сейчас же иди и скажи ему об этом». Я пошёл.

Дядя Коля лежал на диване, чувственно плача в широкую мозолистую от лопатного черенка ладонь. По телевизору пела Валентина Толкунова: «Ты за любовь прости меня, я не могу иначе…» Дядя часто плакал под эту песню, когда бывал навеселе, а навеселе он был всегда. Вислоухий сосед, сидевший рядом, смотрел на него с пониманием и сочувствием. Три бутылки с вином «Солнцедар», стоявшие на столе, предвещали душевный длительный разговор. В кухне, попивая чай с клубничным вареньем, сплетничали от души жена с подругой, которую дядя в шутку называл Сколопендрой. «Привет, дядя Коля, – крикнул я с порога, но обувь с ног не снимал. — Как деревья на даче растут, никто их ещё не спилил? И не спилят! Это ж я тебе записку написал». Дядя привстал с дивана и, кусая судорожно нижнюю губу правым верхним резцом, на котором была надета блестящая коронка из белого металла, медленно, без слов направился в мою сторону. Взгляд у него был, как у удава, готовившегося поймать свою жертву. Я понял, что он не шутит, и вышел за дверь.

Весной я встретился на даче с дядей Колей. Прошло время, и он несколько подзабыл о записке. Погрозив кулаком, он прокричал мне свою любимую поговорку: «Смотри, дам раза, вспотеешь, кувыркавшись».

Я очень любил бывать на своей даче, мне нравилось работать на земле, а еще я очень любил сажать новые саженцы. Увижу у кого-то на даче плодоносную вишню, осенью прошу отросток от дерева и сажаю у себя. Так же сажал сливы, черешню… Удивительно то, что все, что бы я ни посадил, принималось и впоследствии давало плоды. Дача наша была на две семьи, а документ на неё был у маминой сестры, т.е. оформлена была дача на нее, наверное, потому что старшая. Мама часто говорила отцу, что нужно юридически поделить участок, что бы у нас тоже был на него документ, но отец наотрез отказывался. «Ну, как я буду делить свою же дачу, которую я посадил, ведь мы же родные, нас люди засмеют…» И не поделил, а что было потом, я расскажу дальше.

Старшая мамина сестра тётя Зоя была женщиной психически неуравновешенной. У неё было множество неврозов и один из них – невроз навязчивых состояний. Она непрерывно довольно громко шмыгала носом, почти хрюкала. По любому пустяку она начинала паниковать, а еще она была очень завистливая и раздражительная. Появилась на даче у соседа бочка, такую же бочку нужно было и ей; привезет другой сосед машину навоза, и ей необходимо точно такой же навоз, хотя своего было, хоть отбавляй. Своему мужу она говорила: «Вон сосед Валерка у вас в заводе работает, вчера принёс с работы какую-то лампу дневного света, а что вот тебе дураку такую же не принести?» Меня она постоянно изводила одним и тем же вопросом: « Юра, а что сегодня мама готовила?» Я сначала говорил ей правду, но потом меня её вопрос стал раздражать, и я придумал шутливый ответ: «Мясо по аргентински».