Часть 2

Григорий особенно не догадывался о своей роли в жизни землячки, женился на другой, стал командиром и погиб на Халхин-Голе.

   Ничего особенного, кроме этих ямочек, у Дуни Кулаковой не было, и она, зная об этом, решила стать во всем городской. И тут-то она, а это, во-вторых, оплошала. Вышла как-то с подругами к ухажерам, и надо же было чему-то загореться на фабрике, может, там и не загоралось ничего, просто жгли мусор, но, во всяком случае, во дворе общежития было полно дыма.

   — Фу, какая москвасфера плохая! — воскликнула Дуня и, подражая городским жеманницам, зажала нос.

Григорий особенно не догадывался о своей роли в жизни землячки, женился на другой, стал командиром и погиб на Халхин-Голе.

   Ничего особенного, кроме этих ямочек, у Дуни Кулаковой не было, и она, зная об этом, решила стать во всем городской. И тут-то она, а это, во-вторых, оплошала. Вышла как-то с подругами к ухажерам, и надо же было чему-то загореться на фабрике, может, там и не загоралось ничего, просто жгли мусор, но, во всяком случае, во дворе общежития было полно дыма.

   — Фу, какая москвасфера плохая! — воскликнула Дуня и, подражая городским жеманницам, зажала нос.

   — Как, как ты сказала? — спросил кто-то из ухажеров.

   — Как? Москвасфера, разве вы не знаете…

   Сказать бы ей попроще: воздух или дым, так нет же, угораздило выразиться по-ученому, по-городскому — вот с тех пор и стала Москвасферой. А с таким прозвищем легко ли выйти замуж?

   Мало того, судьбе словно недостаточно было Москвасферы. Уже после войны наградили Евдокию Степановну путевкой в дом отдыха, и она познакомилась там с кавказцем Гиви. Ни любви, ни дружбы особенной у них не было, и она почти его забыла, как вдруг Гиви прислал ей полное любовной тоски и страсти послание. Прочитала бы она его, посмеялась втихомолку, да и забыла бы. Если бы так… В общежитии жила еще одна Дуня Кулакова, совсем из молоденьких. Она-то и распечатала по ошибке Гивино послание и, ничего не понимая, прочла:

   «Дарагой Евдаким! Помныш как хадили с табой на халма? Прыежай прошу тебя дарагой снова будэм хадить на халма…»

   Поделилась молоденькая Дуня Кулакова своим изумлением с подругами, и те, нахохотавшись вдоволь, сказали ей, что письмо адресовано другой Дуне Кулаковой, Москвасфере. И как ни отнекивалась, как ни отказывалась Евдокия Степановна от знакомства с кавказцем Гиви и от его несуразного послания, стала она еще вдобавок и «дарагим Евдакимом». И много лет девчонки из общежития, идя на свидания, говорили, что они идут «на халма»…

   Итак, замуж Евдокии Степановне выйти не удалось. Лучшая и большая часть жизни прошла незаметно, и это она поняла совершено отчетливо, когда вдруг, в самом начале одной весны, проводили ее на пенсию. Говорили о ней много хороших слов, подарили настольные электронные часы и вручили путевку в дом отдыха. Подруги обнимали ее, дарили ранние цветы — от всего этого Евдокия Степановна расплакалась так искренне и безутешно, что у многих, присутствующих в фабричном клубе, выступили слезы.

   Придя домой, Евдокия Степановна почувствовала себя неважно и заболела. Врачи признали грипп, из-за него пришлось отменить задуманную вечеринку и отказаться от путевки. Болела Евдокия Степановна тяжело, лежала, смотрела на бесшумные, вкрадчивые часы и не понимала, почему пенсионерам так часто дарят именно часы. Необъяснимо… Молчаливые эти часы с модным циферблатом напоминали ей о прожитой жизни. О том, что осталось до конца ее не так уж и много —  хитроумный механизм исподтишка отсчитывал секунды, минуты, часы и сутки, не требуя даже подзавода. Он работал от батарейки, которую надлежало менять через год, и это совсем не нравилось Евдокии Степановне.